Брак, установленный на земле из‑за непослушания наших прародителей[216], допускается и благословляется Богом, но он не является идеальным путем к совершенству[217], ибо, связывая человека заботами, он затрудняет стяжание добродетелей.
Исполнением Божиих заповедей верующий приближается ко Творцу и уподобляется Ему, а нарушением их отдаляется от Бога, становясь «сыном диавола»[218]. Например, убийство и клевета — не просто нарушение заповедей, это подчинение сатане. Убийца своим действием доказывает, что он чужд Богу, дающему жизнь даже мертвым, и усыновляется «человекоубийце». И клеветник похож на диавола, оклеветавшего Бога пред Евой[219].
Чтобы сообразовать свою волю с волей Бога и начать жить по Его заповедям, христианин должен обучать себя. Тем не менее подчинение Божией воле самопонуждением еще не является идеалом нравственной жизни, хотя это важная и необходимая подготовка к жизни во Христе. Высшее нравственное состояние — бесстрастие — рождается отвержением зла, исполнением заповедей и постоянной и добровольной верностью Богу. Бесстрастия могут достичь и христиане, живущие в миру, но преимущественно оно свойственно удалившимся от мира[220]. Однако в любом случае оно недостижимо без напряжения, постоянных подвижнических трудов и молитвы.
Аскетическое делание и бесстрастие
Григорий Палама многократно отмечал, что беспопечительность и уход из мира облегчают человеку достижение совершенства и богоподобия. Слово «мир» у святителя обычно имеет отрицательный смысл. Мир несправедливости, зла, мир как духовная характеристика падшего человека лежит во зле (1 Ин. 5, 19), и диавол правит им. Христианин, стремящийся к соединению с Богом и обоже- нию, должен порвать все связи с таким миром. Бегство из мира означает избавление от неправды и диавола; это не отрицание божественного творения, а отказ от злоупотребления им и его обожествления[221]. Григорий Палама советует покинуть мир не только духовно, но и физически. Физический уход от мира — это лишь более решительный и полный духовный уход.
Сотворенный Богом мир не заслуживает презрения и ненависти, он находится не во власти диавола, а управляется Божиим промыслом[222]. Как чадо Божие, христианин имеет полное право во благо пользоваться миром, в который его поместил Бог. Однако в мире человек сталкивается с ложью диавола. Уже в раю сатана воспользовался Божиим творением для обмана человека.
Чтобы понять смысл аскетической жизни, необходимо вспомнить о трагедии грехопадения и радости воскресения. По существу, аскетизм — это переживание и преодоление скорби грехопадения в надежде на воскресение. В аскетизме нам открывается возможность испытать в этом мире смерть как жизнь в Господе. Пост, несение тягот, молчание, плач и другие лишения и скорби монастырской жизни имеют глубокое эсхатологическое значение.
Монахи воздерживаются от использования даже естественных Божиих даров; оплакивая Адама, злоупотребившего ими и изгнанного из рая, они готовятся к веку грядущему. Избегая чувственных удовольствий и мирских удобств, ведущих к бесчувствию, упрямству и жестокости, они приобретают сердечное сокрушение и несут скорби[223], очищая душу для встречи Жениха. Признавая любовь к ближнему своей первейшей обязанностью, подвижники тем не менее избегают общения с людьми; они посвящают себя безмолвию, сосредоточению ума и непрестанной молитве, чтобы не прерывать бого- общения. Общаясь с Богом, они общаются со всеми людьми; отрешаясь от всего, они все обретают в Боге. Монахи не бегут от страданий, а принимают их с благодарностью. Благодаря страданиям они осознают трагические последствия самовольного отделения человека от Бога, возбуждая в себе желание вернуться к Нему. В страданиях они видят средство духовного очищения и приготовления к Царству Небесному и потому не только не избегают их, но и добровольно подвергают себя испытаниям и скорбям. Подвижники радуются, перенося их, не из чувства извращенного гедонизма, а воспринимая страдания в свете будущей славы. Они благословляют их, потому что страдания хранят от греха и дают залог вечной радости.
Монах, эсхатологически переживая царство Бо- жие внутри себя, уже в этой жизни предчувствует радость и торжество будущего века. Превращение скорбей в радость, о которой Христос говорил своим ученикам (см.: Ин. 16, 20–22), подвижники переживают ежедневно. Выражением «радостная скорбь» часто описывается опыт эсхатологического преодоления страданий; возможно, это самый выразительный образ всей аскетической жизни.
Путь подвижника и путь падшего человека направлены в разные стороны. Обманутый диаволом Адам избрал путь страстей и привязанности к миру, а возрожденный Христом подвижник отвергает этот путь и следует путем любви к Богу. Отказавшись от любви к миру и греху, он сосредоточивается на божественной любви, которая сжигает все страсти и привлекает человека к Богу.
Отказ человеческой души от страстей и обращение к Богу называют бесстрастием. Этот термин заимствован Православием из стоицизма. По стоическим представлениям, истинный мудрец для приобретения духовного спокойствия освобождается от страстей, ибо страсти препятствуют владычеству разума в душе человека, не позволяя ему объективно оценивать окружающую действительность. Позже Плотин установил связь между бесстрастием и богоподобием: «Не будет ошибкой назвать состояние, в котором душа разумна и бесстрастна, богоподобием»[224].
Переняв термин «бесстрастие» из стоической философии и учитывая развитие значения этого термина в неоплатонизме, христианские авторы наполнили его новым смыслом и разработали собственное учение, соответствующее своим антропологическим взглядам, без ознакомления с которыми понять христианское учение о бесстрастии невозможно[225].
Бесстрастие, по учению Григория Паламы и других святых отцов, означает прежде всего восстановление в человеке духовного равновесия, нарушенного вторжением греха, и возвращение духовных сил в их естественное состояние. От неправильного применения духовных сил рождаются страсти: «Извращение страстей порождается злоупотреблением силами души»[226]. Но поскольку человек добр по природе и злые проявления в нем — лишь неестественные отклонения, то следует стремиться не к уничтожению, а к преображению и правильному направлению его духовных сил.
Как мы видим, православный аскетизм непосредственно связывает бесстрастие с высшей христианской добродетелью — любовью. Евагрий Пон- тийский называет любовь внучкой бесстрастия[227], а святой Диадох Фотикийский говорит, что только любовь ведет к бесстрастию[228]. Богословы часто делают различие между степенями бесстрастия и степенями любви. Преподобный Максим Исповедник различает четыре типа бесстрастия, соответствующие четырем степеням совершенства человека[229]. Святой Симеон Новый Богослов бесстрастие, достигнутое посредством подвижничества и делания добродетелей, относит к первому виду, а связанное с божественным созерцанием — ко второму[230]. По мнению Григория Паламы, бесстрастие ведет человека к наивысшему духовному состоянию — совершенной любви[231].
Соединенное в православной аскетической традиции с любовью, бесстрастие по существу превращается в «божественную страсть», противостоящую плотским страстям и сжигающую их, что освобождает место изобилию добродетелей. Диадох Фоти- кийский пишет об «огне бесстрастия»[232], а по словам преподобного Иоанна Лествичника, «бесстрастие имеет душа, которая приобрела такой же навык в добродетелях, какой страстная — в сластях»[233].
Взгляд Варлаама на бесстрастие как на смерть страстной части души Григорий Палама решительно отвергает: «Но мы научены, философ, что бесстрастие — это не умерщвление страстной части души, а ее преложение от худшего к лучшему и свойственное ей действие в отношении божественного, при полном отвращении от зла и обращении к добру»[234].
Поэтому, только обуздав страстную часть души (т. е. раздражительную и вожделевательную ее силы) и обратив ее к Богу, человек достигает бесстрастия во Христе. Варлаам действительно возвращал слову «бесстрастие» первоначальное этимологическое значение, однако к тому времени оно стало совершенно чуждым православному аскетическому учению. Христиане верят, что человеческая жизнь не является неизбежным следствием какой‑то земной причины, как полагали стоики, — в этом случае умерщвление страстной части души и достижение бесстрастного состояния было бы идеалом. Напротив, человеческая жизнь — это период, когда человек может проявить свободную волю перед Богом. Умерщвление страстной части души делает человека неспособным к достижению блага. Христианская же жизнь состоит в посвящении Богу всех сил человеческой души.
