От невесомости тошнило, «тепло» превращалось в «жарко», в голове мелькали графики функций, все быстрей и быстрей, и Шуйга понимал, что спит, что единственное спасение — это проснуться, но проснуться не мог…
Воскресенье — тихий день в больнице, понедельник же начался шумно и очень рано — с ярко вспыхнувшей под потолком лампы хирургического белого света и звонкого выкрика заступившей на смену медсестры:
— Вассерман кто?
Шуйга продрал глаза и сел на кровати, вытирая вспотевший лоб, — сестричка принесла банку под анализ мочи и выбирала, на какую тумбочку ее поставить. Он осмотрелся и осторожно сказал:
— Это — Десницкий.
Сестричка кивнула и поставила банку на тумбочку брата Павла. Даже после этого Шуйга не придал значения полученной информации, потому что для обитателя резервации фамилия «Вассерман» звучала вполне обыденно. Потребовалось еще минуты три, чтобы окончательно проснуться и вспомнить: он же Белкин! Павлик Белкин! Он же дважды фамилию повторил, и эта… госпожа полицейская… тоже назвала его Белкиным. В памяти всплыл вдруг голос сестрички из приемного: Павел Аронович Вассерман. Она из свидетельства о рождении это диктовала. Понятно, в православном приюте с фамилией Вассерман жить неудобно, да и не только в приюте, а свидетельство о рождении — документ, который не переделывают. Через четыре года в паспорт бы Белкиным записали…
Значит, Павел Аронович Вассерман. Рыженький мальчик из православного приюта. И когда Шуйга понял, что это означает, он расхохотался. Он смеялся громко, сгибаясь пополам и утирая слезы. «Ты такой же, как мы»! И как Андрей Первозванный! И даже как Иисус Христос! Он смеялся, понимая, что за это их в самом деле убьют — теперь уже обоих.
Брат Павел удивленно распахнул глаза, но снова зажмурился от яркого света. С коротким стоном проснулся Десницкий, уставился на Шуйгу — наверное, еще не сообразил, где он и что с ним. Насчет скопца он ведь почти угадал! Шуйга рассмеялся с новой силой, хлюпая носом и размазывая слезы по щекам. Правую, разбитую нагайкой, зажгло нестерпимо, и это слегка отрезвило.
Он хлебнул воды, чтобы немного успокоиться, и, продолжая хихикать, спросил:
— Брат Павел, скажи честно, этот архиерей из Петербурга — он обрезанный?
— Чего? — пролепетал попёнок.
Шуйга кашлянул и попытался деликатно объяснить, что это значит.
— Я не знаю, — серьезно ответил брат Павел. Бледный он был сильно и говорил с трудом. Шуйгу будто током ударило, когда он вспомнил звук, с которым голова мальчишки стукнулась об пол. Смеяться расхотелось.
— А чего ж ты тогда сбежал? Чего испугался?
Нос попёнка сморщился, нижняя губа поехала в сторону — он собирался разреветься.
— Не вздумай реветь, — как умел строго сказал Шуйга. — Тебе нельзя.
Нет сомнений, столичный поп сообщил брату Павлу, что тот еврей. Только поначалу Шуйга не понял, что в этом такого страшного, чтобы бежать из монастыря.
На своей койке как-то особенно хрипло застонал Десницкий. И брат Павел, и Шуйга одновременно повернули к нему головы: руки дяди Тора, лежавшие поверх одеяла, сжались в кулаки.
— Твари, — прошелестел он еле слышно.
И тогда до Шуйги дошло. Вот это когнитивный диссонанс так когнитивный диссонанс! Пожестче деда Мороза, который ест детей: узнать, что ты тот, кого тебя учили ненавидеть. Ведь в самом деле твари!
Пацан ни за что в этом не признается: побоится, что станет противен дядя Тору. Для себя попёнок, возможно, разрешил проблему, дети легко справляются с такими противоречиями — попросту не верят в то, во что верить не хотят. Но… он ведь даже подозрений в этом боится, должен бояться… Нет, он не признается. В голову совершенно не к месту лез Изя Шниперсон…
Сказать, что ли, что он, Шуйга, тоже еврей? Дети, конечно, чувствуют ложь, но соврать Шуйга умел — никакой полиграф не подкопается (и никакой Афраний). Только вряд ли это парня успокоит, он лишь сильней испугается: кругом одни евреи, хотят окрутить православного мальчика…
Сказать, что дядя Тор женат на еврейке? Десницкий вообще-то был женат на родной сестре Шуйги, но Павлик-то об этом знать не мог… И Шуйга уже открыл рот, но дядя Тор его опередил.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})
— Брат Павел, этот архиерей… — Ему было тяжело говорить. Верней, вдыхать так глубоко, чтобы сказать сколько-нибудь длинную фразу. — Он сказал, что в Петербурге… сделает тебя настоящим евреем?
Попёнок опять едва не разревелся, замотал головой, отчего немедленно позеленел — вот ведь два сапога пара! — и пропищал жалко и неубедительно:
— Я не еврей! Честное слово, я не еврей…
Десницкий ничего не ответил, лишь сжал губы и глянул на попёнка со значением. Что уж такого он вложил в свой взгляд, Шуйга так и не понял, но брат Павел успокоился вдруг. Умиротворился. Будто дядя Тор доказал (!), что ему все равно, да так убедительно, что пацан поверил.
А ведь умен! Чертовски умен! Десницкий, конечно. Не побежал бы попёнок из приюта, если бы переезд в Петербург ему ничем не угрожал. И если дядя Тор просчитал верно, то в самом деле, быть «ненастоящим» евреем гораздо лучше, чем стать «настоящим». В картине мира православного мальчика…
Десницкий посмотрел на Шуйгу виновато и просительно — наверное, стеснялся, что сам не может вести полноценный допрос. Нет, ну не успел с того света выбраться, и туда же — строить свои конспирологические теории.
— Так что, брат Павел? — подхватил Шуйга. — Дядя Тор прав?
Брат Павел взглядом поискал одобрения Десницкого, нашел, сглотнул и ответил:
— Он сказал, что я стану истинным иудеем. Истинным!
— Ты поэтому убежал? — решил уточнить Шуйга. — Не хотел становиться истинным иудеем?
Брат Павел кивнул и продолжил с бо́льшим жаром — наверное, давно хотел с кем-нибудь поделиться своими непростыми переживаниями:
— Он сказал, истинным иудеем, как апостол Андрей… Ну разве же апостол может быть евреем?!
Шуйга закатил глаза… И чему их только учат на Законе Божьем? Больше двух очков по этому предмету брат Павел очевидно не заслуживал. Шуйга был уверен, что увидит в глазах Десницкого стандартное «Это не смешно». Однако лицо дяди Тора исказила кривая улыбка, тело тряхнуло сначала от смеха, а потом от кашля, и хотя Десницкий терпел боль стоически, все равно было видно, что она зашкалила. Вот в кои веки раз человеку стало смешно — и на́ тебе!
— Он сказал, что я из семени апостолов… — с горечью продолжал двоечник. — Потому что узрел предназначение… И еще о Иерусалимском соборе говорил, о том, как надо поступать с язычниками, которые хотят в христиане. Ну, что им необязательно шаба́ш делать и это… как его… брит какой-то…
Шуйга пропустил эту дребедень мимо ушей — испугался за Десницкого. Но тот выговорил совершенно бесцветным голосом:
— Наверное, шаббат соблюдать?
— И заповедь «брит-мила», — раздался едкий и странно знакомый голос от приоткрытой двери.
Шуйга оглянулся и привстал, прикрывая беспомощного Десницкого, — в палату деловито зашел Афраний. Не то чтобы совсем не было страшно… Мелькнула в голове быстрая мысль: три выстрела — и все. И никаких проблем.
Но, видно, власть столичного архиерея не простиралась столь широко, чтобы его вассалы могли стрелять средь бела дня в общественных местах, — позволялось им только потихоньку пырять людей ножами. Шуйга на всякий случай выпрямился и приготовился к сопротивлению.
Афраний с шумом подвинул к себе стул, стоявший у кровати брата Павла, и сел лицом ко всем троим. На приличном довольно расстоянии…
— Это вторая по счету заповедь Торы из шестисот тринадцати. Обрезание в знак союза народа Израиля со Всевышним. Я надеюсь, вы взрослые люди и вам не надо объяснять, что религиозный фанатизм любого толка у нас преследуется по закону?
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})
Пришел откреститься от фанатика-архиерея? Из семени апостолов…
— Кроме православного, разумеется? — осклабился Шуйга, совсем осмелев.
— Церковь не приемлет фанатизма и в православии. Но речь не о православии, а об иудейской секте. Надеюсь, это понятно, — последние слова Афраний произнес многозначительно.
