Устало упали на дно
и новою жизнью - в стремнину.
Быть может, свиданье дано,
а ты не узнал, мимо, минул...
Я в узкое горло стекла рванусь, замирая в паденье, полет... и устало легла. Терпенье, терпенье, терпенье.
Возможно, что в тысячный раз
часы станут вниз пустотою.
Чьей прихотью слаженно нас
над пропастью стиснет толпою?
Ты так удален от меня! Нас в стороны тянет упруго. Чуть слышно о стенки звеня, песчинки шлифуют друг друга.
Разбив суматоху часов,
не буду частичкою глупой,
стряхну этот пыльный песок,
чуть видимый даже под лупой.
Пусть даже и через года. Тогда, предвкусив перемены, мы встретимся. Верю, что - да. Мы все-таки одновременны.
x x x
Когда об этом мне случалось прочесть, услышать, то сначала я лишь презрительно смеялась, затем презрительно скучала.
Когда со мной случилось это, я сто вигилий написала. Жаль, ни один не стал поэтом из тех, кого в любви бросала.
Змея.
Подними мой узор и скажи я теперь некрасива? Ты не ждал новой встречи, но я, как и прежде - жива. Вот и дрогнул твой взор - ты узнал, и незримая сила облекла наши речи в безмолвье. А мысли - в слова.
x x x
Я отопру окно навстречу ветру, и в сумерках, как бабочки к огню, слетятся: белый стих, терцины, тетры, я только прозу властно прогоню.
Верлибры будут нимбом надо мною,
как лавровый венок из мотыльков.
И будут, осязаемы рукою,
приколоты в тетрадь черновиков.
Я до утра останусь ждать сонета хоть знаю наперед - не навестит. Ракетой вспыхнет хокку - на три цвета. И вновь я жду, ресницы опустив.
А может, жалко съежившись в кровати,
не допишу усталою рукой,
и не окончив строчки, буду рвать их,
не обретя в бессоннице покой.
x x x
Ты глядишь на меня, Словно водишь глазами по строчкам. Ты читаешь меня, Как предисловие к сказке. Ты следишь, как корректор, Мои запятые и точки. Как художник, Перебираешь эскизы ко мне.
x x x
Облик, осколок, обман. Вглядись в чужие лица. Выбрал каждый родиться в какой из неназванных стран?
Образ, обломок, пусть ложь собственно, ваше ли дело, что мое сердце задело звезда, поцелуй или нож?
x x x
Мне больно. Дай руку... вот так. Я слышу сочувствие тела, и первый шифрованный знак уже разгадать я посмела. Мне лучше. Останься. Будь здесь. Я слышу предчувствие тела, и тайная, сладкая весть пронзила, вспугнула, согрела.
Взгляд, запретивший слова.
Кто так руки сковал?
Кто так спеша целовал,
был так печален сперва?
Прозренье идет по пятам. Первейшее превоплощенье. Я все еще мысленно там на грани блаженства и мщенья. Древнее мистерий и сцен, всех масок и кукол ведомых, паденье с обрыва вдоль стен, сухих колосков переломы.
Я не хочу говорить.
Словно мы два янтаря,
сопритяженьем горя,
нанизаны рядом на нить.
От Попугая.
Вот - графоманство, что приходит, когда обрубок языка сакральным, невозможным сводит, и судорога глубока.
Враждебны архаизмов монстры,
но небо пучит новых слов
отсутствие. Пером безостым
запечатленных - нет стихов.
Вот - блажь, что непреодолима иначе, чем залезть в петлю иль написать про "не любима", а то и хуже - "не люблю".
Пусть множится бумажек стопка,
тихонько ручечка скрипит,
чернильца льются... Ave, Попка,
что жив, покуда говорит!
x x x
Слова летят, как лист, гонимый ветром. Зачем впустую тратить эти звуки? Я предвкушаю осень летом. Любовь нельзя брать на поруки.
Пришел черед,
и воздух так смертельно
вдруг посинел,
деревья обрамляя.
Обводит осень веки тенью,
быть привлекательней желая. Она - как я, почти спокойна с виду. Не торопясь листает листья - книги. Она не скажет про обиду, найдя стихов святые лики.
И все же я
чужда осенней смерти.
Я забираю
все, что мною спето,
и ухожу, желая встретить
тобою изгнанное лето.
* Саша Ротай. СТИХОТВОРЕНИЯ *
x x x
"...Я ее как мог успокаивал; ели мы
вишни, принесенные ею с базара, си
дя рядком на казенном моем шерстя
ном одеяле..."
Е. Звягин
"Сентиментальное путешествие
вдоль реки Мойки."
Ели мы вишни, снесенные ею с базара, сидя рядком на казенном моем одеяле, столь шерстяном, словно роза под лапой Азора, и в непослушные волосы пальцы ныряли. Если Есенина вспомнить ночуя на Пряжке: он же на Девичьем Поле (*) с больничного клена сделал пейзаж изумленный. Во льняной рубашке, весь под иконами думал отбыть одаренным. После времян достопакостных - призвуки чувства горних объемов. Проемы оконные дремно веки смежают, творя завещания. Густо календарями завешаны вещими темными. Пух тополиный на город старинный цепляя, слой утепляя культурный, терпя и ревнуя,
???????????????????? *) Девичье Поле - место, где в Москве расположена психиатрическая лечебница, куда поэт поступил 26.XI.25.
Святый Симон - гид по раю, по-светски дерзну я, "Наспех стареют теперь" - говорит, отпирая: "Воля не наша подчас надо слушаться сверху вешают каплю для шуйной щеки осмеянной и погружаясь нуждаясь во светлую веру мы поднимаемся маемся медленно дланно. Данные от Никодима, Фомы, Иоанна." Землю проспоря, в сатори взлетают саперы. В путь приоткрытый однажды как свиток программный стоит ли плыть, если подл и убоги уборы. Идеология как диалог с кроманьонцем. Дольние помыслы долгими омый слезами, в доски дотошные допрежь герой уберется, если ему зафекалит примат панораму. СЛЫШИТЕ! Вьется в зенит - как лазурная флейта, синий Мариин театр покинув нечайно, как стрекоза с озорством над озерным омЛетом малой молитвы сигнал о спасении райном. Крик без помех - он помешан на нотах высоких. Память погостная острого компаса тоньше постным костям указует невидимость ноши и невредимость от сшибок дорог винторогих.
Одному поэту
Вы как Илья на колеснице, высотозвучия достигши, создали гром в обход милиций лишь по моей облезлой крыше, почти уехавшей, на ухо шепча приливом канонадным. И ни пера бы мне, ни пуха, но чую странные команды: возьмись, ляг, сядь, совсем исчезни, воскреснь, ну что ты будешь делать, то вспомни, это без претензий. Побудь один. Звони. На белом черкни два слова, три в период бери скобой, дели на вечность... В ущелье страшное как вывод вон он твой ноль ползет овечкой... Я не согласен - ноль уставший засел на веточке на отдых, и, просушив свои гамаши, он как пропеллер через воздух начнет напенивать спирально азот, наструивать в потоки не строго вверх по-вертикали, но все же к Солнцу, там, где Боги простят, наверно, эту дерзость и детскость с левизною вкупе... Тут нет надежды на известность, тут ни намека на уступки, Поблажки. Блаже, души наши по благодати упаси от: дурного глаза алчных вражин,.. умалишенья,.. судеб сирот.
x x x
Опять астения. Крадусь по стене я. Лопатки спинные пропеллерной тенью дымятся за мною, я громко седею, и мраморной молью взлетаю и рею.
x x x
"...И я, перебирая листья,
шепчу раскаянья слова:
"Очисти, Господи, очисти
душе моя, почто мертва..."
Игумен Роман
И сотворив две-три молитвы, бреду от стен монастыря в конец деревни до калитки, ее легонько отворя, уже блажу и предыхаю: "Подайте калике на хлеб, дошел до ручки и до краю Загорья (*) в сретеньи судеб. Пусть в этом доме в полной чаше цветут и кактус и фикус, но заходить сюда по чаще, по бурелому не берусь. Прибегнув к езженой дороге, я сто пудов снимаю с плеч невзрачных дней, недель убогих на грешной питерской земле.
?????????????????? *) Козье Загорье - деревня рядом с г. Печоры Псковской области.
Иду: ромашки мне по пояс, букеты гнутся между брюк. Споткнусь, бывало - тут же скроюсь, увижу птиц... махну на юг... Не долетев на южный полюс, на теплой гальке средь голов волной соленою умоюсь, и возвращусь опять на Псков. Опять в луга, в Изборск родимый, где столько Солнц провел и Лун, где был влюбленным и любимым, как летний берег свеж и юн, где свет увидев негасимый, прозрел и плакал, что грядет небесный град неопалимый высокогорний как курорт." И вознеся две-три молитвы, четыре-пять во слезном сне, космат, не думаю о бритве, женитве, службе и родне.
x x x
С. А. Есенин
"...И голову вздымая выше, Не то за рощей, за холмом Я снова чью-то песню слышу Про отчий край и отчий дом..."
Объедем, если объединимся
Мы объедем Псковщину (летом этим) славную оптом, круизом. Как певца из рощицы (бледной ночи баловня) оптин опыт в дом, поманя из памяти (бересте и грамоте) свистнем и споем. На без "ню" нанюхавшись (пав из брюха кухонек) луговинных вин, с холмоватым юмором избухавшись, вдумавшись мордой в грязь равнин. Мы, конечно, "конники" в брешь промежь прикольными пролезя в нельзя, протряся исподними пока все не поняли, взнуздем порося. И... объедем псковскую, объедимся ягодой, и грибы гребя, часть меню покровского Севера и Запада стрескаем в себя, но остатки сладкия под ноги копытныя тяглового Хрю, жуйте, рты корытные раздадим упитанных братьям по вепрю. И... объедем что-нибудь, обернемся засветло, хоть вокруг плетня полем аки понебу, каплуна лобастого перегомоня.
