Свирепая Лючия, улыбающаяся Грета, страшная Эмма.
Воистину достопамятный день. Это надо было отметить. Спорить вдруг оказалось не о чем. И они не стали спорить. Они повернулись спиной к звонку, звавшему на урок, и бросились от него прочь, туда, где непредсказуемый ветер нес весеннюю пыльцу неведомо куда. Они тоже чувствовали себя непредсказуемыми. И бежали за ветром, охваченные беспричинной радостью, пока не нашли парк и в нем деревянную скамейку.
— И что мы теперь будем делать с этой кассетой? — спросила, усаживаясь, Эмма.
— Нам нужна аппаратура, на которой ее можно посмотреть. Как в детективных сериалах, знаете? Компьютеры там, все такое… — принялась взволнованно объяснять Лючия.
— Да-а-а-а, как в сериалах… — скептически прокомментировала Грета и перевела взгляд на виллу Боргезе, такую красивую, что казалась декорацией к фильму. Фильму из лучших времен, когда сериалов еще не было.
Паиньку вдруг озарило:
— Давайте спросим у моего брата Чезаре! Он обожает возиться со всякими такими вещами на компьютере.
Очень неглупая мысль.
— Когда?
— Я спрошу у него сегодня вечером, после школы…
Лючия посмотрела вокруг и вдруг осознала, что она не в школе, где должна бы быть.
— Мы ведь никому об этом не расскажем, да? — спросила она, глядя на Эмму глазами, полными ужаса.
— Никогда.
— Если мои узнают, мама будет плакать. Я ее знаю.
— Они не узнают: мы подделаем подписи в объяснительных, и никто не будет плакать, вот увидишь.
— А ты умеешь?
— Я суперпрофессионал, — похвасталась Эмма.
— Грета, а ты что будешь делать?
Грета молчала, склонившись над телефоном.
— Грета?
— Мм.
— Что ты будешь делать с объяснительной?
Зеленые глаза оторвались от экрана телефона и уставились куда-то далеко, мимо подруг, как будто они были прозрачными.
— Ничего.
Грета сказала это так, точно ей было абсолютно все равно. Точно во всей Вселенной не осталось ничего, что имело бы для нее хоть какое-то значение. Эмма знала почему:
— А где Ансельмо?
Зеленые глаза наполнились слезами. Грета загнала их обратно одним глубоким вдохом:
— Я не знаю. Он исчез.
— Как это?
Грета рассказала об открытом окне, о видео в коробке на кровати и о записке.
— Ты звонила ему?
— Четыре раза. Все время занято.
Последовало молчание, тяжелое, как скала. Большое, как человек. Человек, которого сейчас не было. «Что ты будешь делать?» Вопрос Лючии по-прежнему висел в воздухе, становясь все более невыносимым.
— Я знаю, что мы сделаем, — сказала Эмма.
Она сказала «мы», как будто ее и Лючии это тоже касалось. Скала тут же показалась немного легче.
— Мы пойдем его искать? — выкрикнула Лючия, точно прочитала первое задание в игре «Охота за сокровищами».
— Да, — решительно поднялась со скамейки Эмма, — мы пойдем в веломастерскую.
— Но ты… ты же не хотела туда возвращаться, — недоумевала Лючия.
Грета посмотрела на подругу снизу вверх, и ей показалось, что, встав, Эмма приподняла скалу, а вместе с ней и небо над ними.
— Сегодня все наоборот! — весело сказала Эмма, совсем не ощущая на своих плечах вселенской тяжести. — Вы еще не заметили?
Сколько пыли. Сколько же в этом гараже пыли! Эмилиано никогда не замечал, как тут грязно: он часами сидел среди труб, кранов и унитазов, покрытых толстым слоем серой пыли, и прекрасно себя чувствовал. Ему никогда не приходило в голову навести в гараже отца порядок. Но мать-то могла бы это сделать. Дома она вечно надраивала плитку, вытирала пыль, мыла пол. В гараж же и шагу не хотела ступить. Эмилиано еще и поэтому превратил его в свой офис. И годами вел здесь дела среди пыли и грязи.
Но сегодня у него в руках была раненая ласточка, и он не знал, куда ее положить, потому что во всем гараже не нашлось ни одного чистого угла, в котором можно было бы устроить ей гнездо. Он не мог оставить ее в пыли. Ей стало бы еще хуже. Наконец Эмилиано выбрал полку, на которую падал луч солнца из маленького окна, исполосованного застывшими струями дождя.
«Тут ты хотя бы будешь видеть небо», — хотел он сказать ласточке.
Но не сказал. Какой смысл? Она бы все равно не поняла. Эмилиано нежно переложил птицу в одну руку. Она вся умещалась в его ладони. Другой рукой он взял небольшой мешок, в котором среди белых волокон лежал моток тонких проводов, похожих на длинные рыжие волосы.
На какое-то мгновение в темном гараже вдруг возник образ той иностранки с медными волосами. Словно красный уголек догоравшего костра. И тут же исчез. Его место заняла этикетка на мешке: пенька. Он понятия не имел, в каких сантехнических целях могли использоваться эти волокна, но, надежно укрытые в целлофановом пакете, они казалось единственной чистой вещью во всем гараже.
Эмилиано вынул из мешка медную проволоку, прихватил пучок пеньки, освободил полку и стал стирать с нее пыль. Под слоем пыли осталась липкая черная грязь. Он поплевал на нее и дочиста оттер новым пучком волокон. Потом вынул все, что оставалось в мешке, и разложил на полке. Придавил ладонью и большим пальцем сделал в центре небольшое углубление.
Эмилиано посмотрел на свою работу: не то гнездо, не то колыбель. Он положил в бороздку ласточку и снова спросил про себя: «Так пойдет?»
Ласточка молчала и смотрела в небо за маленьким окном. «Пойдет», — подумал Эмилиано.
— Командир, — позвал голос из-за двери гаража.
Мао. Как всегда вовремя. Они договаривались встретиться, чтобы загрузиться на выходные. Эмилиано совсем забыл об этом. Сейчас и второй подвалит. Он не хотел, чтобы эти двое видели ласточку.
— Подожди там, — крикнул командир за дверь.
Потом подвинул унитазы к шкафу и добрался до своего тайника. Открыл ящик, приподнял двойное дно и взял небольшой пластиковый пакет, заполненный разноцветными таблетками. Он должен был сделать это до прихода друзей, но увидел всю эту пыль… Теперь надо было торопиться. Эмилиано разделил содержимое на две части и упаковал в пакеты поменьше. Быстро сунул их в карман и вышел из гаража.
— А почему мне нельзя внутрь? — спросил Мао, дымя сигаретой.
Эмилиано не ответил, подошел ближе и бросил один из пакетов за пазуху клетчатой рубашки Мао. Тот вынул пакет и быстро переложил в карман.
— Сколько?
— Две тысячи.
— Мао, — сказал Мао.
Его поэтому прозвали Мао. Никто точно не знал, что он имел в виду, когда выговаривал это свое «мао». Он произносил его не часто и, казалось, следовал какой-то логике, представляя значение этого высказывания и используя его осмысленно. Но оно всегда выскакивало в самый неожиданный момент, и никто никогда не спрашивал у Мао, что значит его «мао». Даже его лучший друг Штанга. Он тоже подъехал к гаражу, взял свою партию на две тысячи и спросил:
— Сегодня вечером?
— Амфитеатр, — ответил Мао. — Ты?
— Тоже.
— Командир?
— Меня не будет.
— А где ты будешь?
— Недалеко.
Эмилиано повернулся спиной и скрылся за дверью гаража. Двое других попрощались кивком головы, не произнеся больше ни слова. Они и так сегодня разболтались. Мужчины не сорят словами.
С тяжелым сердцем
Дорога меняет велосипедиста.
Мозоли на руках — это цветы, распустившиеся
от цепких объятий ладоней с рулем.
Ступенька между лодыжкой и икрой —
трофей, добытый на подъемах.
Сухожилие под коленкой — натянутая струна.
Мы движемся по дороге с доверчивостью
канатоходца и с его безумием.
Вокзал Термини, восемь тридцать утра. Гвидо и Ансельмо вынырнули из метро, покрытые потом, в толпе других вспотевших пассажиров. И пошли вместе со всеми к выходу на перрон, не двигая ногами. Людской поток нес их мимо берегов роскошных витрин, в которых безголовые манекены выставляли напоказ лавину платьев, туфель и сумок, которых хватило бы, чтобы одеть обитателей целого континента на пару лет вперед. А между тем за три месяца все это будет распродано, чтобы уступить место новой коллекции. Ансельмо попытался представить, сколько пар обуви должно быть в арсенале у каждой женщины, чтобы заставить работать этот дьявольский механизм.
Ненужный вопрос. Первый за это утро.
Потом он подумал о Грете и ее высоких ботинках, всегда одних и тех же. Ему показалось, что время расширяется у него на глазах. Он не знал, когда увидит ее снова, не знал, что скажет ей, когда увидит. Он знал только одно: сейчас надо было ехать, надо было встретиться с человеком, который, возможно, ответит на множество вопросов, в эти беспокойные дни жужжащих среди других его мыслей как оводы, не оставляя ни на секунду.
