Выручило его появление Дирижабля. Времени даром тот, как видно, не терял. На его шее висела тяжелая мониста золотистого лука, а на сгибе локтя - несколько низок сушеных грибов.
- Привет, Маня! - жизнерадостно поздоровался Дирижабль.
- Я не Маня, - прошептала продавщица.
- Какая разница! Не Маня, так Таня. У тебя муж есть?
- Ага, - она кивнула.
- Этот, что ли? - Дирижабль покосился на деда.
- Не-е, это покупатель.
- А раз покупатель, пусть домой идет. Иди, папаша, иди. Мы тут свататься будем.
- А гвоздь? - осведомился дед.
- Гвоздь тебе в собесе на Первое мая бесплатно выдадут, - успокоил его Дирижабль и, не дожидаясь, пока озадаченный этой новостью дед удалится, с видом заправского ухажера, пританцовывая на ходу, подкатил к продавщице. Значит, муж у тебя есть! Ну, не беда! Со мной ты, Маня, мать родную забудешь, а не то что мужа! - тут его внимание привлекла рыболовная сеть. - Глянь, как раз то, что мне нужно! Сколько стоит?
Продавщица, смущаясь, стала объяснять, что сети продаются по разнарядке райпотребсоюза только членам рыболовной артели (хотя оставалось загадкой, откуда такая артель могла взяться в дремучем лесу).
- Жалко... - очень натурально расстроился Дирижабль. - Ну если так, иди к мужу. А мы здесь останемся. Можешь запереть нас, если не доверяешь. Имеется сигнал, что на твой магазин этой ночью налет состоится. Дошло?
- Ага, - продавщица снова согласно кивнула, хотя было заметно, что на самом деле до нее ровным счетом ничего не дошло.
- Подождите! - сказал вдруг Кульков, стесняясь молодой и симпатичной продавщицы, он отвернулся, чтобы поправить в носу ватные затычки. При этом одна из них совершенно случайно выскочила, и Кульков унюхал нечто такое, что сразу насторожило его. - Одну минутку...
Мимо стеллажей, на которых гирлянды кирзовых сапог соседствовали со школьными тетрадями, персолью и томатным соусом, он прошел в угол магазина, где из чугунного горшка извлек обернутый целлофаном конверт с тоненькой пачкой денег.
Решительно разорвав конверт (продавщица вскрикнула, решив, что переодетые в милицейскую форму грабители, завладев деньгами, сейчас примутся за нее), Кульков веером раздвинул купюры и выбрал из них одну сотенную. Именно от нее исходил едва уловимый мятный запах, напоминавший об аптеке, сердечных болях; немощной старости - запах, преследовавший его все последние дни.
- Не помните, кто вам ее дал? - спросил он у продавщицы.
- Парень какой-то еще перед обедом приходил. С бородой. На туриста похожий.
- Какие же сейчас туристы!
- И я так подумала. Опухший он какой-то. Грязный. Да еще в черных очках. Сначала вина просил, а потом бутылку лимонада купил. Я ему с сотни еле сдачу набрала.
Кульков снова понюхал новенькую, хрустящую бумажку и вспомнил, наконец, давно вертящееся на языке слово: "Валерьянка!" Точно - валерьянка. Разрозненные, казавшиеся случайными детали складывались в стройную, ясную конструкцию. У Кулькова взмокли ладони, во рту появилась неприятная сухость.
- Нужно позвонить в отдел; - сказал он Дирижаблю. - Кража будет именно здесь. Пусть срочно посылают помощь и перекрывают дороги.
- Ты что, Кулек, рехнулся? - спросил Дирижабль, впрочем не очень уверенно. - За панику знаешь что бывает?
- Все точно. Голову даю на отсечение. Перед кражей воры оставляют в магазине сотню, обрызганную валерьянкой. А потом по ее запаху находят и все остальные деньги. Вот и весь фокус.
- А почему именно сотню?
- А чтобы ее со сдачей не выдали.
- А почему именно валерьянкой?
- Можно, конечно, и другим чем-то. Тут дело случая. Они в машине ездят, а ничего более подходящего в дорожной аптечке нет.
- Ничего не чувствую, - Дирижабль брезгливо обнюхал сотенную.
- Вы и не почувствуете. У вас обоняние тупое.
- А у них, выходит, кто-то вроде тебя есть... острый?
- Видимо, есть.
- Ну ладно, я доложу. Мне не трудно. Но учти, если что, отвечать будешь ты. Где тут у вас телефон? - обратился он к продавщице.
- Наш неисправен. Сходите к лесниковой вдове. Третья хата отсюда.
Дирижабль исчез на полчаса, а когда вернулся, вид имел не то хмурый, не то озабоченный.
- И там не работает. Говорят, какой-то хлюст в обед заходил, попить спрашивал. А как ушел - сразу и телефон испортился.
- Ясно, - сказал Кульков.
- Что тебе ясно? Думаешь, перерезали?
- Уверен.
- Ладно. Нечего впустую болтать. Поехали в город, соберем подмогу.
- Не успеем. Два часа в один конец. А они где-то неподалеку прячутся.
- И что ты предлагаешь? С пукалками на автоматы лезть? А может их там целая банда? Ты в своем уме? Не хочешь ехать - не едь! А я за рубль с полтиной подыхать не собираюсь! У меня детей трое! Сказано ведь было - не рисковать! Подумаешь, невидаль какая - кража! Спишется, раскроется! А тебе на могилу и памятник никто не поставит.
- Хорошо, езжай.
- А ты?
- Я останусь. Народ соберу, мужиков. Супруга ее попрошу помочь. Как-нибудь справимся. Только вы там не задерживайтесь.
- Мы мигом! Одна нога здесь, другая там!
Дирижабль поспешил к выходу, потом вернулся, прихватил забытую на прилавке фуражку, глубоко нахлобучил ее на свою несуразную башку и, уже окончательно, канул во мрак. Спустя пару минут где-то на окраине деревни резко лязгнула автомобильная дверка, вспыхнули фары, машина завелась, резко рванула с места и вскоре шум ее мотора затих вдали.
- Зря вы это, - сказала продавщица. - Нет у меня мужа, я пошутила. Десять баб у нас в деревне, да дедка Трофим, вы его видели. Был еще один дед, да на прошлую пасху помер. С нами лихой человек что захочет, то и сделает. Я кричать буду - никто не поможет. Так что вы лучше идите отсюда. Я вас могу на гумне спрятать.
- Нет, - сказал Кульков. - Я здесь останусь. Запирайте магазин. Делайте все, как обычно. Деньги на прежнее место положите.
Лежать в темноте и тепле на мягких, пахнущих пшеничной мукой мешках было удобно и покойно. Никто не зудел под ухом, никто не учил жить, никто не лез в душу.
Ни единый звук не проникал сюда снаружи, ни один огонек не светился за окном. Время как будто замерло, сгустилось, стало тягучим и податливым, как паутина, и он все глубже погружался в эти ласковые, баюкающие тенета. Даже предстоящая схватка почему-то уже совсем не волновала его. Человек, которого он поджидал здесь, умел улавливать самые слабые, почти неощутимые запахи и, следовательно, был чем-то похож на самого Кулькова. Кто это будет, хладнокровный и циничный преступник, ловко использующий свой редкий талант, или несчастный изгой, доведенный до такой жизни насмешками и презрением окружающих, Кульков, конечно, знать не мог, однако всей душой надеялся на лучшее. Он верил, что уговорит, усовестит незваного гостя, а может даже и слов никаких не понадобится - ведь добро и участие тоже имеют свой неповторимый запах, совершенно не похожий на запах равнодушия и ненависти.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
