вопросы улажены, документы перешлют в твою новую школу. Твой дядя подготовит дом к нашему возвращению. Моя компания наняла рабочих — они придут к нам уже завтра, — и вещи отправят в Норвегию морем.
Я посмотрел на отца и впервые в жизни почувствовал, что ненавижу его. Меня просто тошнило от злости. Я стиснул зубы и отвернулся.
— Руне, — мягко сказал отец и положил руку мне на плечо.
— Не трогай меня, — прошипел я, отворачиваясь. — Никогда больше не прикасайся ко мне и не заговаривай со мной. Я никогда — никогда! — не прощу тебя за то, что ты разлучил меня с ней.
— Понимаю, но… — начал он, но я не дал ему договорить.
— Нет, не понимаешь. Ты понятия не имеешь, что Поппи значит для меня. Ни малейшего. Потому что, если бы понимал, ты не стал бы увозить меня от нее. Ты сказал бы своей компании, что не хочешь уезжать, что нам нужно остаться.
Он вздохнул:
— Я — инженер технического отдела, и у меня есть обязанности перед компанией. Мне необходимо быть там, где я нужен. В данный момент это Осло.
Я промолчал. Мне было наплевать, что он какой-то там инженер-техник в какой-то там захудалой компании. Меня бесило, что они знали все заранее, но сказали только сейчас. Я не мог смириться с этим переездом.
Не дождавшись ответа, отец сказал:
— Пойду, соберу вещи. Тебе нужно быть у машины через пять минут. Проведи сегодняшний вечер с Поппи. Я хочу, чтобы у тебя по крайней мере была возможность попрощаться с ней.
В глазах защипало. Я отвернулся, чтобы он не видел моих слез. Чертовы слезы. Злость не давала мне справиться с ними. Я почти никогда не плакал — только когда злился, — а теперь не мог продохнуть от гнева.
— Это не навсегда. В крайнем случае на несколько лет, а потом мы вернемся. Моя работа, наша жизнь — здесь, в Джорджии. Но я должен быть там, куда посылает меня компания. А в Осло не так уж плохо — мы ведь сами оттуда. И твоя мама будет счастлива вернуться на родину, там, где ее семья. Мы думали, что, может быть, и ты… тоже…
Я не ответил. Несколько лет без Поппи — это же целая жизнь! А до семьи мне не было никакого дела.
Волны ритмично накатывали на берег. Сломленный и растерянный, я сидел до последнего, потом поднялся и пошел к машине. Мне так хотелось увидеть Поппи. Но что ей сказать? Как объяснить, что мы уезжаем? Я знал, что разобью ей сердце, и эта мысль сводила меня с ума.
Услышав сигнал, я побежал к машине, где уже ждали родители. Мама попыталась улыбнуться мне, но я даже не посмотрел на нее и забрался на заднее сиденье. Машина тронулась, и я уставился в окно.
Кто-то потянул за рукав рубашки. Я повернулся — это был Элтон. Склонив набок голову, он вопросительно смотрел на меня. Я взъерошил его растрепанные светлые волосы. Элтон рассмеялся, но улыбка быстро угасла, и он всю дорогу, до самого дома, смотрел на меня. Удивительно, мой маленький братишка будто чувствовал мою боль так, как не чувствовали родители.
Поездка показалась вечностью. Наконец мы остановились на подъездной дорожке, и я, вылетев из машины, со всех ног бросился к дому Личфилдов.
На стук в дверь через несколько секунд ответила миссис Личфилд. Она взглянула на меня сочувственно, и ее глаза потеплели. Миссис Личфилд посмотрела в сторону нашего дома и помахала моим родителям, забиравшим вещи из машины.
Она тоже все знала.
— Поппи дома? — хрипло спросил я, с трудом выталкивая слова.
Миссис Личфилд обняла меня.
— Поппи в вишневой роще, милый. Сидит там с самого полудня, читает. — Она поцеловала меня в лоб. — Мне так жаль, Руне. Моя бедная дочь… Не представляю, что с ней будет. Ты для нее — все.
«И она для меня все», — хотел добавить я, но не смог выговорить ни слова.
Миссис Личфилд опустила руки, и я, спрыгнув с крыльца, стрелой полетел к роще.
Мне хватило нескольких минут. Искать Поппи не пришлось — она сидела под нашей любимой вишней. Я остановился в сторонке, чтобы не попасться ей на глаза, и с минуту просто смотрел на нее. Отгородившись от мира фиолетовыми наушниками, она читала какую-то книгу. Украсившиеся розовыми цветками ветки нависли над ней защитным куполом, спасая от яркого солнца. На ней было короткое белое платье без рукавов, в каштановых волосах — большой белый бант. Я словно вступил в сказочный мир.
Сердце сжалось от боли. Мы виделись с ней каждый день с тех пор, как мне исполнилось пять лет. С двенадцати мы едва ли не каждую ночь спали вместе, на одной кровати. Мы целовались каждый день с восьми лет. Я любил ее так давно, что уже потерял счет времени.
Как прожить без нее хотя бы день? Как дышать, когда ее нет рядом? Словно почувствовав что-то, Поппи оторвалась от книги и посмотрела в мою сторону. Я вышел на лужайку, и ее лицо осветилось улыбкой. Той особенной улыбкой, что предназначалась только мне.
Ответить тем же мне недостало сил. Я брел по дорожке, так густо усыпанной опавшими лепестками, что казалось, будто под ногами бежит бесшумный бело-розовый ручеек. Поппи не спускала с меня глаз, и ее улыбка постепенно меркла и меркла. Скрыть от нее что-то было невозможно. Она знала меня лучше, чем я сам, и сразу поняла, что я чем-то расстроен.
Я и раньше говорил ей, что во мне нет никакой тайны. По крайней мере для нее. Она была единственным на всем свете человеком, кто знал меня от и до. Поппи стянула с головы наушники, положила на траву книгу, подтянула колени и, обхватив их руками, выжидающе смотрела на меня.
Сглотнув засевший в горле ком, я опустился перед ней на колени и виновато потупился. Грудь сдавило. В конце концов я поднял голову. В глазах Поппи застыла настороженность и тревога, словно она уже чувствовала: то, что я сейчас скажу, изменит все.
Изменит нас.
Изменит жизнь каждого из нас.
Покончит с нашим миром.
— Мы уезжаем, — выдохнул я наконец.
Кровь отхлынула от ее лица, и оно стало белым как мел.
Я отвернулся, перевел дух и добавил:
— Завтра, Поппимин. Мы возвращаемся в Осло. Отец забирает меня у тебя. Он даже не пытается остаться.
— Нет, — прошептала Поппи и подалась вперед. — Но ведь что-то мы можем сделать? — Она разволновалась, ей не хватало воздуха. — А если
