— Придется вам, господа, тянуть узелки, — объявила Скавронская.
Три раза подряд Лили была мышкой, но благодаря ее грациозной увертливости ни одной из трех кошек не удалось поймать ее.
Наконец пришлось сделать паузу, чтобы запыхавшиеся кошки и мышки могли перевести дух и прохладиться мороженым. Шувалов не замедлил присоседиться к Лили и начал, не то шутя, не то уже серьезно, говорить ей любезности.
— Перестаньте, пожалуйста, Петр Иваныч! — сказала она. — Вы забываете, что я не Юлиана.
— Вы, Лизавета Романовна, как новая комета, вашим блеском совсем ее уже затмили.
— Знаете, Петр Иваныч, мне хотелось бы вас хорошенько наказать!
— Попробуйте.
— Вам хочется быть наказанным?
— Вами? Да.
— Хорошо.
Порхнув через зал к Скавронской, она стала что-то ей нашептывать. Та, покосившись на Шувалова, лукаво усмехнулась и возгласила:
— Господа, прошу вас взять стулья и сесть в два ряда, да не слишком близко друг к другу.
— И мне тоже сесть? — спросил Шувалов.
— Нет, вы будете главным действующим лицом.
Когда все уселись, она попросила сидящих вытянуть вперед ноги так, чтобы носками касаться носков своих vis-à-vis,[12] затем, обратясь к Шувалову, предложила ему перешагнуть через все эти ноги, никого не задев.
— Только-то? В чем же тут мудрость? — сказал он и по французской поговорке "faire bonne mine au mauvais jeu"[13] с комическими ужимками стал перебираться через протянутые с двух сторон ноги.
— Брависсимо! — похвалила его Скавронекая, когда он успешно выполнил задачу. — Дайте-ка сюда ваш платок и наклоните голову.
И она повязала ему платком глаза.
— Теперь извольте-ка пройти опять назад с завязанными глазами.
В то же время она сделала всем сидящим молчаливый знак, чтобы те убрали под стул свои ноги. Шувалов, воображая, что препятствия все те же, двинулся вперед с осторожностью слепца и без надобности высоко подымал свои ноги.
— Выше, выше! — предостерегала его Лили.
— Выше, выше! — подхватили другие.
И он подымал ноги все выше, подобно журавлю, вытаскивающему свои ходули из вязкого болота. Когда он наконец добрался так до конца, все участники игры разразились таким гомерическим хохотом, какой едва ли когда-либо прежде раздавался в стенах цесаревнина дворца.
Шувалов сорвал с глаз повязку и с недоумением огляделся кругом.
— Да ведь я же никому, кажется, не наступил на ногу?
— Еще бы наступили, когда все ноги были под стульями! — со смехом отвечала ему Скавронская.
Тут и сам он рассмеялся и отвесил Лили глубокий поклон:
— Grand mersi, m-lle,[14] за науку.
— Что у них там такое? — заинтересовалась цесаревна, сидевшая на другом конце зала за ломберным столом со своим лейб-хирургом Лестоком и двумя камер-юнкерами — Разумовским и Воронцовым.
Положив карты на стол, она вместе со своими партнерами подошла к молодежи. Когда ей здесь объяснили причину общей веселости, она взяла Лили за подбородок и звонко поцеловала.
— Ну, милая шалунья, что я говорила: научилась плавать?
Глава десятая
ГРОШ ЗА ЧЕЛОВЕКА
К камер-юнкеру Разумовскому, главноуправляющему имениями цесаревны, приблизился в это время лакей с письмом на серебряном подносе. Приняв письмо и взглянув на адрес, Разумовский поморщился и, не распечатывая, положил письмо в карман.
— Что ж ты, Алексей Григорьич, не прочитаешь? — заметила Елизавета Петровна. — Может, что-нибудь важное.
— Это, ваше высочество, отписка от старшего приказчика рязанского имения, — отвечал Разумовский. — Лайдак так запутал счета, что сам царь Соломон не распутает.
— Ну, может статься, на сей раз и без царя Соломона обойдешься. Читай, не стесняйся.
Разумовский вскрыл отписку и стал читать, но чем далее читал, тем лицо его становилось все мрачнее.
— Ну, вже так! — пробормотал он сквозь зубы. — Щоб тебе пекло та морило!
— Что же, опять никакого толку? — спросила цесаревна.
— Аж ничогошенько! Лисьим хвостом все следы заметает.
— Так, знать, тебе самому уж придется туда съездить.
Происходя, как известно, из простых хохлов, Разумовский, несмотря на свое придворное звание, не совсем еще отвык от своих первобытных манер и поскреб пятерней в затылке.
— Коли будет такова воля вашего высочества… — проговорил он. — Но один, кажут, в поле не воин, как бы не вышло шкоды (убытка)…
— Так возьми себе доброго помощника.
— Я мог бы указать вполне надежного и знающего молодчика, — вмешался тут Воронцов. — Он до всего доведается, все вызнает.
— Кто ж это такой?
— А не безызвестный вашему высочеству крепостной человек вот графа Миниха, Самсонов, тот самый, что был командирован за мной курьером в Новгородскую губернию. На обратном пути оттуда он больше прежнего еще полюбился мне: малый не по возрасту рассудливый, в деревенском хозяйстве сведущий, как мне и не чаялось. Спросите самого графа: все прошлое лето Самсонов заправлял ведь хозяйством в его лифляндском имении.
Стоявший тут же молодой Миних, судя по выражению его лица, был не очень-то доволен непрошеной рекомендацией Воронцова, но ему ничего не оставалось, как подтвердить эту рекомендацию.
— А счета вести он тоже умеет? — спросил Разумовский.
— Умеет.
— О це добре! Ваше высочество! Кабы совсем купить вам у графа сего человечка?
— En effet, mon cher comte,[15] - обратилась цесаревна к Миниху, — уступите мне его, ну, пожалуйста!
— Простите, ваше высочество, — извинился Миних. — Он исполняет у меня теперь обязанности домашнего секретаря…
— О! Так он силен и по письменной части? Нет, милый граф, как вам теперь угодно, вы должны отдать мне его. Ведь сами вы владеете им очень недавно?
— Еще два года назад Самсонов был моим камердинером, — заметил Шувалов.
— Пока вы его не проиграли в карты покойному Волынскому! — досказала с укоризной Елизавета Петровна. — А от Волынского, граф, он перешел уже прямо к вам?
— К моему отцу.
— За какую сумму?
— У него с Волынским были какие-то старые счеты…
— А ваш батюшка отдал вам Самсонова в полную собственность уже без всяких условий?
— Да, он подарил мне его.
— От вас принять его в виде подарка я, понятно, не желаю. Но вы сами сейчас слышали, как туго поступают мои ресурсы. Так будьте великодушны, граф, назначьте за него божескую цену! — добавила цесаревна со своей обворожительной улыбкой.
Зачаровала ли его эта улыбка или вспомнилась ему известная всему свету скаредность его отца-фельдмаршала, но молодой обер-гофмейстер правительницы выказал необычайное бескорыстие.
— Один грош у вашего высочества, наверно, все-таки найдется? — сказал он.
— Один грош? Вы отдаете мне бесценного для вас человека за грош?
— Я закажу для этого гроша золотую оправу и буду носить его на часах…
— В виде брелока?
— Нет, в виде талисмана.
Цесаревна посмотрела в глаза его глубоким взглядом, точно желая разгадать, что кроется за этими словами, произнесенными с каким-то особенным ударением. И, должно быть разгадав, протянула ему для поцелуя руку.
— Благодарю вас, граф! Талисман вам, надеюсь, однажды пригодится. Но есть ли у меня еще грош?
Она раскрыла висевший у нее на руке бисерный мешочек, где, кроме батистового платочка, у нее находился и кошелек с деньгами для расплаты с партнерами.
— Представьте себе! — сказала она, высыпав на ладонь содержимое кошелька. — У меня здесь только серебро да червонцы. Не возьмете ли вы, граф, червонец?
— Ни за что, ваше высочество! — решительно отказался Миних.
— Так серебряный пятачок?
— Нет, пожалуйте мне медный грош.
— Какой вы, однако, педант!.. Господа! Может быть, у вас у кого-нибудь найдется медный грош?
Но ни у кого из окружающих придворных людей не оказалось медных денег.
— У меня-то есть грошик, — сообщила Лили шепотом своей подруге, — но мне не хотелось бы отдавать его…
— Почему?
— Он совсем новенький, и я спрятала себе его на счастье.
— Да, может, теперь-то он и принесет тебе счастье? Вот у Лили есть заветный грошик, — заявила она вслух, и Лили волей-неволей пришлось расстаться со своим грошиком.
— Когда-нибудь я воздам вам за него сторицей, милая Лили, — сказала цесаревна и передала блестящую медную монетку Миниху. — С вами, граф, мы стало быть, в расчете.
— А когда она с тобой будет рассчитываться, — заметила Скавронская тихонько Лилли, — то потребуй расплаты уже не деньгами, а натурой.
— Как натурой?
— А так: самим Гришей.
— Что ты опять ей нашептала, егоза? — спросила Елизавета Петровна. — Смотри-ка, смотри, как ее в жар бросило!
— Я посоветовала ей только не продешевить при расплате, — отвечала Скавронская.
