А ведь, пожалуй, повезло комиссарше Полетаевой, что нынче в приемную доктора Лазарева ввалилась Аглая Донникова. Правда, не повезло Аглае Донниковой…
— Молчание — знак согласия, — констатировал незнакомец. — И вы совершенно правы, что не доверяете Хмельницкому. Он давно расстался с теми идеалами, за которые когда-то боролся и благодаря которым был так высоко вознесен новой властью. Он думает только о себе. Вы прекрасно понимаете, что он пытается набить прежде всего свои карманы, что как минимум десять, а то и все двадцать процентов из всего конфискованного уйдет в его тайники. Думаю, то же самое понимали и те ваши товарищи в Москве, которые помогали вам войти в состав комиссии. Тем паче что Хмельницкий — человек Троцкого, а предводитель большевиков не может не опасаться соперничества со столь сильной личностью, вот и пытается ставить ему палки в колеса где может и как может. И вы стали одной из таких палок.
«Предводитель большевиков», — сказал он. В интонации, с которой были произнесены эти слова, тоже нельзя ошибиться: она была самая что ни на есть враждебная. Получается, Гектор — не большевик. А кто? Может, анархист? Или эсер? Хотя, насколько слышала Аглая, эсеров вроде бы всех уже разгромили…
— Если Хмельницкий узнает о вашей тайной миссии, вы лишитесь его доверия и будете отправлены в Москву. Однако если Хмельницкий проведает, что вы по-прежнему связаны и с Орловым, он вас просто пристрелит. А ведь именно для Орлова вы сейчас стараетесь. Для него и для себя! Вы втираетесь в доверие к Хмельницкому, подделываете списки реквизированных ценностей, помогаете Хмельницкому замести следы его откровенного грабежа «родной Советской власти», но на самом деле вы с Орловым просто заметаете собственныеследы!
— Что вы говорите, я не понимаю! — в ужасе воскликнула Аглая. — Еще и какой-то Орлов…
— Уверяю вас, Лариса, я не собираюсь взывать к вашей совести, — перебил Гектор. — То, что у вас ее нет, мне известно давно, еще с тех пор, как вы, шестнадцатилетняя гимназистка…
Гектор на миг умолк, и Аглая всем телом ощутила, что он пытается подавить захлестнувшие его ярость и ненависть. Потом заговорил снова:
— Нет смысла напоминать вам события прошлого. Вы и сами все отлично помните. Мне известно, что у вас феноменальная память. Отчасти именно поэтому Хмельницкий радостно принял ваше назначение — вы могли стать ему отличной помощницей. Вы можете спокойно подделывать любые списки и описи, не опасаясь сбиться или запутаться. Поэтому я требую, чтобы сейчас вы призвали свою память на помощь и прямо здесь, при мне, составили полный реестр ценностей, утаенных от Советской власти: тех ценностей, которые осели в карманах Хмельницкого и в ваших лично.
Аглая, как ни была напугана, искренне озадачилась. Какой странный человек… Вроде бы с неприязнью говорит о Ленине, злую иронию его слов о «родной Советской власти» не заметил бы только глухой, а между тем так заботится об утаенных от нее ценностях. Что все это может значить? Просто вот такой благородный разбойник? Да нет, вряд ли тут можно говорить о благородстве… Ах, да ей-то какая разница!
— Послушайте, — заговорила Аглая слабым голосом, потому что у нее и в самом деле не осталось сил разгадывать тайны, с которыми она случайно, по глупости, столкнулась, — я никак в толк не возьму, что значит все происходящее и чего вы ко мне пристали. Вы меня путаете с…
— Я вас ни с кем не путаю, не надейтесь меня обмануть, — резко ответил Гектор. — Итак, я требую ответа на мои вопросы. Мне нужны списки, вы поняли?
— Нет! — заорала Аглая, у которой вдруг, в один миг, иссякли и терпение, и силы, и даже страх. — Я ничего не понимаю! Как вы мне все надоели! Вы что, с ума тут все посходили?! Наделали невесть что, увезли невесть куда, невесть кого, невесть зачем! Нет у меня никаких списков! Нет и никогда не было!
— Да и черт с ними, — с неожиданной покладистостью усмехнулся Гектор, и Аглая, которая порядком перепугалась своей внезапной вспышки, перевела дух с неким подобием облегчения. — Вы всегда были чертовски умны, Лариса. И уже догадались, конечно, что судьба ценностей, утаенных от Советской власти, так же как и судьба самой власти, меня волнует мало. За ваши с Хмельницким и Орловым делишки всех вас рано или поздно поставят к стенке, что меня тоже не волнует. А волнуют меня только бабочки Креза и их судьба.
— Бабочки Креза? — слабым голосом повторила Аглая, снова вперив взор на бабочек под стеклом.
Что за удивительная страсть к бабочкам припала вдруг этому человеку?! И при чем тут Крез, древний царь Лидии, прославленный своим баснословным богатством? Неужели он ловлей бабочек увлекался? И неужели могло статься, что его коллекция до сих пор сохранилась? Да ну, чепуха какая. И вообще, неизвестно, жил ли Крез на самом деле, может, он просто-напросто выдуман.
«А не слишком ли много мифологии, — угрюмо подумала Аглая. — Крез, Гектор… Какие-то детские игры!»
— Именно бабочки Креза, — подтвердил Гектор. — И только они. Вы сами знаете, что они — не только баснословные ценности, но прежде всего моя…
Мужчина не договорил. Послышался топот ног, потом звук распахнувшейся двери и крик Константина:
— Гектор! Приближается патруль. Они напали на наш след. Наверное, их навели те часовые, которые остановили нас на заставе.
— Чепуха, — быстро ответил Гектор. — Откуда на заставе могли узнать, куда вы едете? Ведь за вами не было слежки?
— Не было, точно! — уверенно подтвердил Константин.
— Об этом доме не знал никто, кроме своих, — задумчиво проговорил Гектор. — Кроме своих. Значит, нас кто-то предал!
— Там целый отряд всадников! — в комнату вбежал Федор. — Не патруль, а… Я не пойму кто. Но если мы не уйдем прямо сейчас, придется отстреливаться. Нас мало, не отобьемся!
— Хорошо, уходим, — спокойно сказал Гектор. — Седлайте лошадей. Нас трое и две женщины. Автомобиль придется бросить, к нему нужно горючее, а его больше нет.
Константин и Федор выбежали.
— Наташа, принеси ей что-нибудь из одежды! — крикнул Гектор. — Мы должны уходить, а ее куртка за версту видна.
Маленькая дверь, видная Аглае, открылась, и в комнату вбежала девушка. Ей было не более восемнадцати. С огромными голубыми глазами, с длинной пепельной косой, одетая в простенькую юбку и голубую ситцевую кофточку со сборками на талии и рукавчиками буф, она была невероятно красива, только очень испугана. Девушка держала очень бандитский и очень странно смотревшийся в ее руках обрез. При виде Аглаи испуг на ее лице сменился крайней степенью изумления. Она пробормотала:
— Что вы тут…
Но тут же осеклась, умолкла, мгновенно согнала с лица всякое выражение, положила на пол обрез, кинулась к шкафу и выхватила оттуда большой клетчатый черно-белый платок:
— Скорей! Снимите куртку и косынку! Ну!
— Наташа, возьми обрез и, если она начнет кричать или ослушается тебя, пристрели ее, — скомандовал Гектор, а потом звук закрывшейся двери возвестил о том, что он оставил женщин одних.
Аглая медленно расстегнула ремень, стащила куртку и косынку. Пальцы плохо слушались, она была испугана, причем даже не угрозой Гектора. В его голосе не было особой злости, к тому же для него слишком много значило то, что могла ему сказать Лариса Полетаева, чтобы он вот так, запросто, решился застрелить ее. Однако в голубых, потемневших от напряжения глазах Натальи таилось нечто, что подсказывало Аглае: девушка-то в любую минуту готова угрозу претворить в действие… причем с удовольствием, только дай ей малейший повод. Вот она взяла обрез на изготовку, держа его весьма умело… Мгновенно вскинет к плечу, и…
Наконец Аглая сняла куртку и накрылась платком. Но если она ожидала, что Наталья хотя бы кивнет одобрительно, то ошибалась. Ее голубые глаза были по-прежнему полны ненависти. Интересно, что ж такое комиссарша Лариса Полетаева сделала Наталье, чтобы заслужить с ее стороны столь неистовые чувства? Она же ненавидит, ох как ненавидит Ларису Полетаеву!
Аглая почти не удивилась, когда раздался выстрел, удивилась только, что пуля попала не в нее. И вообще стреляла не Наталья… Ах да, стрельба за окном!
Выстрелы там трещали один за другим. В комнату ворвался Константин:
— Уходите! Гектор велел вам уходить! Наташа, уведи ее!
Голос его вдруг прервался. И вообще он был почему-то очень бледный… В следующую минуту Аглая поняла почему. Константин рухнул на пол, и кровь хлынула из его рта, а ноги задергались…
Наталья дико взвизгнула, а Аглая от потрясения ни звука не смогла издать.
Да, умер! Его убили!
* * *
Сказать, что у Алёны после ответа Натальи Михайловны язык прирос к гортани, — значит сказать очень мало, а то и почти ничего.
«Пойти и спросить…» Как это следует понимать? Пойти — в смысле, переместиться в тысяча девятьсот восемнадцатый год, найти неведомого (ни имя, ни фамилия его неизвестны!) человека и спросить у него, какое такое преступление против Советской власти он намерен совершить: преступление, за которое его поставят к стенке?
