Она пила шампанское, и уже вторая бутылка была открыта, она праздновала свое будущее. Спрашивала Приходько, когда он пойдет к врачу на обследование его мужского достоинства, хотела, чтобы все было по уму, ребенок должен быть рожден в трезвом уме и под медицинским контролем. Слушать все это было невозможно, и Приходько решил объявить свой приговор. Выпил для смелости рюмку и начал.
Он сказал, что любит ее еще сильнее, чем раньше, все десять лет с ней для него лучшее время, и он хочет, чтобы так было всегда.
Потом сглотнул, выдохнул угарный газ отчаяния и выпалил:
– Время ушло, просто время для нас закончилось. Ребенок невозможен, время упущено, никто не знает, что получится тот ли, кого мы желаем. Кто готов принять больного ребенка – вероятность его появления в моем возрасте очень высока, да и денег у меня таких нет, чтобы наш ребенок получил все, что получили другие наши дети. Он не должен быть заложником нашей несложившейся жизни.
Приходько еще что-то мямлил, а Ксю уже все поняла.
Лицо ее побелело. Приходько знал это выражение лица – сейчас она заплачет. На ресницах ее чудесных глаз заблестели слезы, она тихонько зарыдала, сдерживая вздрагивающие плечи, потом вскочила из-за стола, и Приходько почувствовал себя полным говном.
Он от страха за сказанное выпил залпом три рюмки и закурил. В дверях бара появилась Ксю, лицо ее было сосредоточенным и решительным, она вернулась за стол, молчала.
Приходько осторожно тронул ее за руку – она не сопротивлялась. Он стал гладить ее сухую руку; его всегда удивляла эта сухость рук при вполне бархатной коже в других местах. Он знал, что Ксю пользуется кремом, но руки были сухи, как ее глаза, когда она пришла из дамской комнаты. Она твердо решила там, что больше не заплачет никогда, но не вышло.
Белугой заревел сам Приходько. Ксю даже испугалась за него – он раньше по пьяной лавочке мог пустить слезу, но так, как сегодня, не было никогда, и Ксю стала его утешать, она гладила по голове, по плечам, шептала ему слова утешения, и так продолжалось полчаса.
Потом они поехали домой, на кольцевой попрощались, очень тихо, без объятий и слов, просто разъехались, каждый в свой дом после неудачной попытки создать общий.
Когда Приходько приехал к себе, все уже спали, стояла блаженная тишина. Приходько было знакомо это состояние мирно спящего очага, не ведающего о разрушительных планах его хозяина.
Он лег в кровать не раздеваясь – такое с ним бывало очень редко, лишь в такие минуты, когда жить совсем не хочется. Сна не было, в очередной раз Приходько предал Ксюшу, не успел еще прокричать петух, как сказано в одной мудрой книге.
Звякнул телефон. Приходько прочитал смс – Ксю написала ему слова утешения.
«Боже мой, – подумал он, – откуда такие силы у моей девочки?»
Он повернулся лицом к стене и заснул – прятался в спасительный сон от проблем.
Утро вечера мудренее – это он усвоил с детства, так говорила ему мама перед контрольными и экзаменами, но ее давно нет, а ее уроки он помнит до сих пор.
Утро не стало мудрее. Приходько, не раскрывая глаз, лежал с пустой головой, опять смертельно захотелось увидеть Ксюшу, ну хотя бы услышать, и он начал ждать, когда она выйдет из дома. На часах было шесть, два часа ожидания показались невыносимыми. Приходько пошел на кухню варить кашу.
Он недавно стал варить кашу себе, никто такую кашу в доме не eл – кто будет есть гречневую кашу без молока и масла, а он полюбил и сам себе варит и сам ест, как старый дедушка-вдовец на излете жизни. Жалеть себя он обожал. Каша сварилась, он сел за стол и стал есть то, что собака есть не будет, а он ест и будет. Потому что он и есть собака, старая злая собака, которая сторожит девочку и не пускает ее со своего двора. Так Приходько съел незаметно всю кашу.
Потом он включил собачье радио исключительно из ненависти к ведущему, мокрогубому господинчику, верещавшему о любви к народу, а особенно к власти, которую обожал до дрожи и сладострастия. Он так гордился своей рафинированностью и голубой кровью, что лопался от высокомерия, становилось страшно, что он и вправду когда-нибудь лопнет, и все увидят, как вместо голубой крови хлынет зловонная жижа.
Но по радио этого никто не увидит, а по телику его уже не показывают.
После таких мыслей стало легче, так и время прошло. Ксю позвонила ровно в восемь, как всегда за последние десять лет.
По голосу стало ясно, что она не спала ни минуты, но Приходько она сказала с сочувствием, что не переживает, значит, у них такая судьба, и надо жить дальше, а вечером можно встретиться ненадолго, у нее местная командировка на «Профсоюзную». Пусть он подъезжает на «Площадь Революции» и ждет ее у собаки с отполированным носом.
Последний год ездить на машине стало невозможно, Приходько сходил с ума, а потом пересел на метро и ему это даже понравилось.
Казалось, что нормальные люди вывелись, как исчезающий вид, но обнаружилось, что люди есть, они ездят на метро и общественном транспорте или ходят пешком, они живут, а не позиционируют себя каждое мгновение.
В метро Ксю и Приходько встречались на станции «Площадь Революции», где стоят четыре собаки с пограничниками, охраняющие мир и покой на вечном посту.
По старому московскому мифу, эти собаки приносят удачу. Каждый уважающий себя москвич, проходя мимо, погладит бронзовую собаку по носу, отполированному до золотого блеска.
Изумленные собаки стоят и не понимают старших братьев по разуму: зачем люди лапают их за морду, какую удачу принесет бронзовая собака, прикованная на всю свою скульптурную жизнь? Они сами несчастные, ни травки, ни косточки, а тут такое суеверие в православной стране.
Поезд привез Ксюшу на станцию, Приходько сразу вычислил ее в толпе, он еще не видел ее, но свечение ее сияло где-то в середине толпы.
Она явилась Приходько, неожиданно представ перед ним, как в сказке. Она сама была сказкой, которую он читает десять лет, простой сказкой про царевну, которую он никак не может расколдовать. Читает и не понимает, откуда что берется.
Вроде сказка совсем простая, как три копейки, а вот не доходит, в чем смысл, откуда волшебство и что будет в финале – а то, что финал не за горами, Приходько уже чувствовал. В метро было прохладно и свободно, Приходько даже хотел, чтобы было потеснее, с Ксюшей он чувствовал себя мальчиком, желающим прижаться невольно в плотной толпе и прильнуть всем телом и слегка обнимать, ограждая от других то, что ему принадлежит.
Так они доехали до «Академической» и пошли по проспекту годовщины какого-то октября – такие названия улиц портят настроение, но сегодня это Приходько не раздражало, они шли свободно и весело, со стороны казалось, что этой паре ничего не угрожает, так казалось и Приходько.
Планов на сегодня у него было много, после офиса они собирались посидеть на терраске кавказского ресторанчика, а потом, может быть, пойти еще куда-нибудь, если наступит парад планет, и командовать на этом параде будет он – так ему казалось.
Наконец они дошли до стеклянного куба в двадцать этажей – такими заставили Москву жадные до денег девелоперы. Никакого тепла от холодного стекла нет, радости глазу тоже. Комфортные бараки, куда загоняют людей днем, – там они изображают капитализм, а сами желают социальных гарантий и бесплатных обедов от работодателя.
Ксюша пошла в офис.
В хромированном холле сидели десять секретарш, похожих на Анджелину Джоли в контрафактном исполнении. Они не работали, а просеивали проходящих мужчин на предмет обладания. Каждая из них мечтала зацепить какого-нибудь и навсегда забыть, как дурной сон, все эти компьютеры, ксероксы, тайминги, планнинги и прочие факинги деловой этики.
Секретаршам хотелось снять с себя эти белые блузки и черные юбки, остаться в бикини и лежать на теплой палубе длинномерной яхты где-нибудь на Сардинии или в Монако.
Секретарши долго не видели Ксюшу в упор, потом одна лениво спросила и показала Ксюше, куда отнести бумаги.
Ксюша повернула к лифтам, нажала кнопку, и тут ее мягко отстранили. Она увидела, как охрана ведет к лифту какого-то мужика, видимо, начальника всего стеклянного куба.
Начальник вошел в лифт, окруженный охраной, но потом почему-то любезно предложил Ксюше поехать с ним. Охрана была недовольна, а Ксюша решила, что ей все равно, что они думают, и вошла.
Перед ней встал бодигард и закрыл своим телом шефа, Ксюше стало смешно, босс рукой подвинул своего сотрудника и стал смотреть на Ксю откровенно и заинтересованно.
Охранники прошивали ее своими бычьими глазами, осматривали, как шахидку.
Уже на семнадцатом этаже он стал с ней говорить, а на двадцатом пригласил к себе в кабинет, больше похожий на пентхаус.
Ксюше деваться было некуда, лифт приехал прямо в кабинет, и они остались одни.
Мужику было лет сорок, не толст, не худ, с черными волосами и глазами, одет он был так, как положено бизнесмену в Лондоне, но рязанское происхождение забивало приобретенный аристократизм. Новый русский в тюнинговом исполнении.
