Буров в конце концов взялся поставить образец анализатора Фурье. Через этот канал было добыто много важных образцов техники и после отъезда Дронова в Союз. Несмотря на антисоветизм Бурова, он прекрасно работал. Его прежде всего привлекала большая прибыль: он получал деньги наличными и скрывал свои барыши от уплаты налогов.
Работа с Буровым по образцам эмбарговой техники была хорошей школой для Дронова.
Последний год загранкомандировки пролетел как одно мгновение.
В июне 1962-го Виктор провел последние встречи с Адамсом, прибывшим в Стокгольм читать лекции. От него получили несколько документов в соответствии с перечнем. Договорились, что Адамс через конспиративный адрес сообщит место и время своего очередного прибытия в Европу в следующем году.
15 сентября 1962 года Дронов стоял на верхней палубе теплохода «Михаил Калинин» и махал рукой провожающим его товарищам. Он прощался со страной, которую успел полюбить и которой никакого вреда не причинил. На душе было радостно и тревожно. Радостно от предстоящей встречи с Родиной, от недавней шифровки из Центра, в которой сообщалось, что Указом Президиума Верховного Совета СССР за успешное выполнение заданий командования его наградили орденом «Красной Звезды», тревожно оттого, что его ожидало в будущем.
Глава 2
НЕСОСТОЯВШАЯСЯ КАРЬЕРА
Дронов шагал по коридору одиннадцатого этажа ГРУ и вспоминал, с каким трепетным волнением шел здесь впервые четыре года тому назад, получив назначение после окончания академии. Ему казалось тогда, что он попал в какой-то совершенно другой таинственный мир, где за каждой дверью витал дух великого Рихарда Зорге.
В коридоре было безлюдно и загадочно тихо. Тусклые лампочки на потолке слабо освещали помещение без окон. Тишину иногда нарушал стрекот пишущей машинки за дверью какого-нибудь кабинета.
Точно в назначенное ему время будущий разведчик робко постучал в дверь указанного в пропуске кабинета. Мужчина в штатском, выше среднего роста, с большими залысинами на высоком лбу, по-спортивному стройный и подтянутый, в сером в клетку костюме, с узким интеллигентным лицом на приветствие Дронова сухо протянул руку и, назвав себя Александром Дмитриевичем, указал на единственный свободный в комнате стул. Кабинет представлял из себя маленькую комнату с одним окном без штор, двумя канцелярскими столами и большим металлическим сейфом в углу у окна.
Александр Дмитриевич не спеша вынул из сейфа тонкую картонную папку и положил ее перед собой на стол.
– Значит, вы к нам пожаловали из академии, – растягивая тонкие губы в чуть заметную насмешливую улыбку, начал направленец[9]. – Закончили с золотой медалью, – заглядывая в папку, продолжал Александр Дмитриевич, – похвально. Английский, немецкий, совсем неплохо для маленькой Швеции. Ну, хорошо, Виктор Никифорович, давайте представим себе на минутку, что вы прибыли с семьей в Стокгольм и стоите со всем своим скарбом на перроне, растерянно смотрите по сторонам в надежде увидеть встречающих вас сограждан. Но никто к вам не спешит. Ваш взгляд останавливается на мужчине в белом фартуке с огромной металлической бляхой на груди и незнакомыми словами. Вы догадываетесь, что это носильщик. Вот, давайте попробуем эту ситуацию проиграть, – неожиданно перешел Александр Дмитриевич на хороший немецкий.
Дронов не ожидал такого резкого поворота в разговоре и начал с того, что предпочел бы обратиться к носильщику на английском, так как не силен в немецком. Услышав в ответ, что носильщик не говорит на английском, вынужден был напрячь всю свою память и с горем пополам, вспотев от напряжения, начал извлекать из глубин своей памяти немецкие слова и выражения.
Судя по тому, как морщился и старался спрятать улыбку в своих тонких губах Александр Дмитриевич, Дронов понял, что его немецкий не доставил большого эстетического удовольствия офицеру направления…
Все это вспомнилось Виктору перед тем, как он уверенно открывал дверь все той же комнаты 1107 на одиннадцатом этаже.
Встречал его уже другой офицер. Александр Дмитриевич, как ему было известно от товарищей по работе, трудился давно где-то за рубежом. На оперативных участках долго не засиживались.
После обмена приветствиями и короткой беседы направленец позвонил по внутреннему телефону и пригласил Дронова к начальнику направления.
Полковник Раевский Владимир Александрович, бывший заслуженный летчик-истребитель, участник Великой Отечественной войны, тепло встретил Виктора, вышел к нему навстречу из-за стола, поздоровался, поздравил с орденом, дружески похлопал по плечу, пригласил сесть. Дронов, как было положено по уставу, доложил о прибытии для дальнейшего прохождения службы. Еще в Швеции Разумихин официально объявил ему, что его берут на участок к Раевскому, чему Виктор очень обрадовался, так как попасть после загранкомандировки в оперативное управление считалось для разведчика высочайшей честью и большим достижением.
В оперативное управление отбирали, как правило, офицеров лучших из лучших, которые имели конкретные результаты в вербовочной работе за рубежом и рассматривались, как перспективные разведчики для дальнейшей работы в «поле». Офицеры оперативного управления составляли элиту ГРУ, из них выходили резиденты, руководящие работники Центра. Оперативное управление было кузницей разведчиков-вербовщиков. У них не было никаких привилегий, кроме возможности в любое время выехать по приказу командования за рубеж в любую страну мира и выполнить задание Родины. Возможность заниматься любимым делом и приносить конкретную пользу – было единственной привилегией. Именно это многих честных людей и привлекало в разведку, потому что разведка это такой вид человеческой деятельности, который можно было с достаточно высокой степенью точности объективно измерить. В агентурной разведке есть такие аналитические весы, которые позволяют оценить труд каждого оперативного офицера. С другой стороны, разведка как деятельность таит в себе много соблазнов, искушений, невидимых подводных рифов, о которые можно разбиться. Она привлекательна и для людей авантюристического склада, проходимцев, любителей острых приключений, так как дает широкий простор для относительно бесконтрольных или трудно контролируемых действий, большую самостоятельность в принятии решений.
Раевский был известный в ГРУ офицер. Владимир Александрович дважды успешно работал за рубежом, имел конкретные результаты в вербовочной работе. Офицеры уважали Раевского за скромность и порядочность, простоту в общении с подчиненными, у него был настоящий авторитет, опиравшийся на высочайший профессионализм и незаурядные человеческие качества. Он любил повторять, что если уверен в своей правоте, не бойся отстаивать свое мнение, пойти против течения. Самым большим его достоинством было то, что он не отрывался от людей. А ведь одной из характерных черт того времени было то, что человек, став начальником, вдруг становился другим, напрочь забывал о своих корнях.
Беседовать с Раевским было легко и приятно. Он хвалил работу Дронова в Швеции, дал высокую оценку его действиям с Адамсом, интересовался личными делами, устройством в Москве, спрашивал, как намерен провести отпуск. Обычно личная жизнь мало интересовала начальство. Раевский резко отличался в этом отношении от многих руководителей. Его занимало все. На этой почве у него возникали столкновения с руководством. Будучи очень спортивным человеком, он увлекался плаванием, имел обыкновение на работу и с работы ходить пешком, преодолевая ежедневно многокилометровый путь, игнорируя автомашину, которая полагалась ему по должности. Начальство косилось, подозревая в этом подрыв авторитета власти предержащей. Когда Раевский стал обедать с офицерами своего направления в общей офицерской столовой, не посещая спецзал для руководства, начальство не выдержало. Его вызвали на ковер и устроили головомойку.
Несмотря на то, что он давно занимал генеральскую должность, генерала ему не присваивали, поговаривали, что когда-то, находясь в длительной загранкомандировке в Германии или в Австрии, набил морду одному венгру, бежавшему в 1956 году из страны, оскорблявшему публично в баре Советский Союз. Попал в полицию. Потом это пятно было уже невозможно отмыть. Другой раз ему не повезло уже на родине. Возвращался как-то домой с работы поздно вечером, ехал на троллейбусе. Трое подвыпивших мужиков стали приставать к молодой женщине. Раевский вступился за женщину. Кончилось тем, что попал в отделение милиции, был составлен протокол, пришлось показать документы. К нему претензий не предъявили, но протокол направили по месту службы, в котором выражалась благодарность за гражданский поступок полковника Раевского. Однако в политотделе посчитали, что тот раскрыл себя перед гражданскими властями. Раевского несколько раз представляли к званию генерал-майора, но инстанции, то есть ЦК КПСС, всякий раз возвращали представления назад, не объясняя причин. Поговаривали, что у него был на связи какой-то ценнейший агент, но об этом было не принято судачить.
