Эмке понравилось, он верещал, размахивал ручками. Во время одного из взмахов прошелся по щеке бабушки и поцарапал, она невольно вскрикнула. У ребенка были длинные ногти с полукружиями грязи под ними.
— Ты бы хоть ребенку ногти подстригала! — зло бросил невестке Олег Арсеньевич.
— А что все я? — с вызовом ответила Юся. — Я тут вообще у вас как рабыня.
— Уж ты переработаешь!
— Юська, заткнись! — гаркнул Арсений.
«У них дошло до откровенной вражды, до ссор», — поняла Полина Сергеевна.
Она прижала к себе внука, посмотрела на мужа и сына, сказала:
— Вот поэтому я и выздоровела.
Часть вторая
На работу Полина Сергеевна не вышла. Она занималась внуком и драила квартиру, метр за метром. Юся вначале помогала, то есть получала задание утром, например, вымыть кафель в ванной, двадцать минут возила тряпкой по стенам и докладывала о готовности. Но это была не уборка, а халтура. На кафель следовало нанести специальное средство, дать ему подействовать, а потом каждую плитку отдраить металлической губкой, стыки между плитками с помощью зубной щетки вычистить до белого цвета.
Полина Сергеевна не любила руководить и учить человека тому, что он заведомо считает ненужным и глупым. Любовь к чистоте — в ряду человеческих качеств, как любовь к музыке, к природе, к животным. Наличие или отсутствие того или иного качества — это не плохо и не хорошо, это данность, и без особой нужды никто не станет развивать в себе природой не заложенные качества, скажем, интерес к энтомологии. У Олега Арсеньевича были друзья со школы — семейная пара, — заводилы во время августовских встреч, туристы-альпинисты, байдарочники, гитаристы, любители розыгрышей, никогда не унывающие, веселые ребята, душа любой компании. Но бывать у них дома Полина Сергеевна не любила, потому что боялась подцепить, принести на одежде или в сумке тараканов или клопов, — их квартира напоминала бомжатник. А у другой приятельницы жилище походило на операционную, в которой было страшно ступить и нарушить стерильную чистоту. Эта приятельница была бесцветной личностью, скучной, унылой и справедливо одинокой. Она начинала звонить за два месяца до августовской встречи, и ее приглашали из жалости и по привычке. Если бы не звонила, не вспомнили бы о ней, статистке без слов.
Юся не обладала природной чистоплотностью, ходить за ней и тыкать носом в дурно выполненную работу Полина Сергеевна считала себя не вправе. Она, Полина Сергеевна, хотела жить так, как хотела, и Юся не была обязана потакать прихотям свекрови. Другое дело, что и материнские обязанности Юсе были в тягость. Тут уж Полина Сергеевна проявила твердость: хочешь, девочка, не хочешь, а потрудись, чтобы ребенок был чист, ухожен, здоров. Сопротивление Юси сначала было тихим, вялым: «А зачем это надо? Да кому это надо! И так сойдет!» Полина Сергеевна объясняла, кому и зачем надо и почему не сойдет. Доводы свекрови Юсе казались надуманными, требования — чрезмерными. Юсино сопротивление перешло в стадию открытого протеста, она стала уходить из дома. Первые отлучки были короткими и не ежедневными. На лице у Юси, когда она возвращалась, было просительно нахальное выражение, как у человека, который готов извиниться, но не собирается измениться. Потом из этого выражения «извиниться» исчезло, Юся уходила каждый день. В определенном смысле Полине Сергеевне стало легче, потому что рассчитывать только на себя проще, чем иметь дело с ненадежным ленивым партнером.
Юсе, молодой здоровой женщине, не приходило в голову, что свекровь, формально и фактически инвалид, взвалила на себя непосильную ношу. «Это ей надо, а мне не надо», — отвечала невестка Олегу Арсеньевичу, когда тот пытался ее пристыдить.
— Оставь! — просила мужа Полина Сергеевна. — Из нее помощница как из бетономешалки рояль.
— А где она целыми днями пропадает?
— Понятия не имею. Говорит, что ищет работу.
— Но по утрам эта клуша тебе помогает?
— Конечно, помогает, не переживай.
Муж и сын уходили рано и не знали, что Юся спит до полудня. Потом обедает, наряжается и отбывает в неизвестном направлении. Если Полина Сергеевна просила невестку сходить в магазин или в аптеку, та выполняла просьбу как одолжение. По вечерам Юся часто возвращалась навеселе, от нее пахло перегаром и табаком.
В Полине Сергеевне росла и крепла новая любовь — к внуку. Она и раньше его обожала, но это не была настоящая любовь, которая поселяется в каждой клеточке тела, и они уже не могут дышать, петь, ликовать, совершать свой биохимический обменный процесс, если рядом нет ненаглядного. Любовь к внуку походила на любови, начальные, острые, к мужу и к сыну, но и отличалась от них. Они были схожи непереносимостью разлуки, внутренним сладостным дрожанием, захлебыванием от восторга. Но у Полины Сергеевны — невесты и молодой матери душа, как сосуд желаний, была заполнена и другими потребностями, помимо любви к мужу и сыну. Хотелось делать карьеру, путешествовать, читать книги, ходить в кино и театр, на выставки, выращивать цветы и общаться с интересными людьми, очаровывать, кружить головы, разбивать сердца — хотелось многого. Со временем в сосуде желаний убывало. И вдруг почти опустевший сосуд стал наполняться — любовью негаданной и неожиданно сильной. Это была любовь-открытие. Полина Сергеевна не могла предположить, что ей уготованы какие-то чувственные открытия, ведь что положено, она уже испытала, пережила, и дальше — только тихое угасание, сохранение и лелеяние того, что осталось.
— Ты подарил мне новый мир, — говорила она внуку.
— Гу-гу, — отвечал Эмка.
— Мы отлично понимаем друг друга.
С Олегом Арсеньевичем происходило нечто схожее. Теперь, когда между ним и внуком не стояла Юся, он по-другому смотрел на малыша, по-другому играл с ним, мог смеяться счастливо-бездумно над тем, как Эмка пускает пузыри или пытается засунуть ножку в рот. Олег Арсеньевич ползал по комнате на четвереньках, посадив внука на спину и издавая крики диких индейцев. Эмке ежедневно по сорок минут нужно было сидеть в ванне, наполненной отварами череды и чистотела, чтобы вылечить диатез. Дедушка придумывал ему игры с корабликами и водоплавающими игрушками. А после этих игр сам убирал в ванной, забрызганной от потолка до пола.
Полина Сергеевна, никогда не повышавшая голоса, дважды все-таки сорвалась на крик. Первый раз это случилось при очередной перепалке мужа и сына с Юсей. Теперь они оба не переносили Юсю, она их раздражала, как гвоздь в ботинке.
— Прекратите! — воскликнула Полина Сергеевна. — Немедленно прекратите! Вы ведь взрослые люди и должны понимать, что ссорами ничего не добиться, не решить, не выправить. Я не могу жить в обстановке ссор. Они меня убивают, — добавила она тихо.
— Вот именно! — самодовольно усмехнулась Юся, по-своему растолковавшая взрыв свекрови. — Хватит меня шпынять!
Сенька и Олег Арсеньевич стиснули зубы и посмотрели на нее с ненавистью, которую называют испепеляющей — поднеси спичку, и Юся запылает. Юся была несгораемой.
Второй раз досталось бабушке Клаве. Полина Сергеевна оставила ее с внуком, а когда вошла на кухню, увидела, что в одной ручке у Эмки соленый огурец, а в другой кружочек копченой колбасы. То и другое он толкает в рот.
— Что вы творите! — бросилась к внуку Полина Сергеевна. — Как вы можете!
Эмка расплакался — испугался бабушкиного крика и обиделся, что лишили вкусненького.
— А что такого? — выкатила рачьи глаза Клавдия Ивановна. — Я своей Люське еще месячной огурчик давала, дети любят посолониться.
— Вы могли… — задыхалась от негодования Полина Сергеевна, — могли… давать ей хоть цикуту. Может, и к лучшему было бы. Но у мальчика тяжелейший диатез! Мы два месяца пытаемся вылечиться без применения гормональных средств. У него строжайшая диета! А вы… — «Дура набитая!» — хотелось крикнуть Полине Сергеевне. — Если вы такая добрая бабушка, покупайте ему финское козье молоко, пятьсот рублей за литр! Я вам запрещаю, слышите? Запрещаю давать что-либо ребенку. Я пожалуюсь Олегу Арсеньевичу!
— Поль, ладно тебе! — струхнула Клавдия Ивановна. — Ну все, проехали. Слушай, а цукута — это что? Вроде цукатов?
Юся где-то пропадала, а Сенька стал чаще бывать дома. В зимние каникулы съездил с приятелями на три дня покататься на лыжах, остальное время провел с родителями и сыном. Про Сеньку нельзя было сказать, что он обожал сына так же безоглядно и безрассудочно, как дедушка с бабушкой. Но как только Эмка перестал быть неотъемлемой частью Юси, Арсений стал по-другому смотреть на сына, точнее сказать — приглядываться к нему и прислушиваться к себе. На первых порах Сенькой двигало чувство ответственности, родительского долга — раз мама плохая, то папа обязан выполнять ее функции, хотя бы частично. Однако очень скоро эта ответственность перешла в глубокую привязанность, тем более что Сеньке не приходилось надолго погружаться в рутинные обязанности вроде приготовления ребенку еды или стирки, Полина Сергеевна всегда была рядом. Сенька развлекался тем, что учил одиннадцатимесячного сына вещам, к которым тот физически не был готов.
