Только после этого до сознания Цибули дошло, что их мотор работает с перебоями. Что они не летят, а, наверное, садятся. Земля мелькала совсем рядом. И тут самолет пополз по ней на животе. Левая нога шасси, висевшая до этого под крылом, начала загребать землю и разворачивать самолет влево. Но вот что-то с треском сломалось, и из-под крыла вылетело оборвавшееся колесо вместе со стойкой. Пыль и скрежет. Над головой штурмана прогремела еще одна очередь, проревел выходящий из атаки «мессер», и все стихло.
— Командир, жив?… Командир, ответь!
Но из передней кабины никто не отзывался. Штурман открыл верх турельного фонаря и вылез вначале на фюзеляж, а потом сразу на крыло.
Логинов, с залитым кровью лицом, не сидел, а висел в привязных ремнях своего сиденья. Да, от худшего его спасла только бронеспинка пилотского кресла, которая взяла часть пуль и осколков на себя, защитила голову и спину летчика, позволив ему какое-то время, несмотря на ранение, управлять и посадить самолет.
— Командир! Логинов! Данил Филиппыч!
Летчик потерял сознание. Нужно было быстро вытащить его из машины.
Осмотревшись, Цибуля увидел, что от ближайшей деревни набежали люди, и это обрадовало его. Он осторожно расстегнул привязные ремни и освободил летчика от лямок парашюта, расстегнул и снял шлемофон с головы. Прибежавшие подоспели вовремя — и вскоре летчик оказался у Цибули на руках.
— А что, парубки, — обратился он к ребятам, — есть в станице ликарня?
Сразу несколько голосов ответило:
— Есть, есть. И ликарь дюже хороший. Хилург называется, операции делает.
— О це гарно. Бегите к нему. А я сейчас летчика принесу.
Ему хотели помочь, но он никому не хотел отдавать командира и, бережно прижимая его к себе, пошел к деревне.
Мальчишки бросились бегом вперед, чтобы предупредить врача. Взрослые молча шли сзади, готовые в любую минуту прийти на помощь.
…Сельский врач не смог вернуть летчику жизнь. Выполнив свои печальные обязанности, он вышел из операционной, оставив живого наедине с его печалью и думами…
Глава вторая.
ОТСТУПЛЕНИЕ
События дня вынудили майора Наконечного вечером собрать весь полк, чтобы объяснить личному составу обстановку и поставить новую боевую задачу на следующий день войны.
— Товарищи, враг прорвал наши оборонительные порядки и сейчас рвется на Житомир. Получен приказ завтра с рассветом начать перебазирование на новый аэродром, под Чернигов. Боевые экипажи и самолеты уходят на новое место после выполнения боевой задачи. Личный состав и имущество — автомобилями после вылета самолетов на задание, — говорил командир, как всегда, спокойным, рокочущим на нижних регистрах голосом, а Матвею слышался огненный вал фронта, накатывающийся на них с ужасающим грохотом, вынуждающий полк уходить на восток, чтобы не сгореть напрасно в его пламени.
— Старший наземного эшелона — майор Сергеев, — прервал думы Матвея голос Наконечного. — Инженеру оставить запчасти и людей для ввода в строй неисправных самолетов. Для их перегонки оставить экипажи Митрохина. Готовность к боевому вылету и перебазированию с рассветом. Вопросы есть?
Люди молчали. Молчал и Наконечный. Он не торопился с окончанием совещания: хотел, чтобы люди лучше осмыслили обстановку. Гавриил Александрович верил в своих людей и был уверен, что глубина понимания происходящего даст им новые силы.
Тишина все больше давила на плечи, пригибала головы к земле, наэлектризовывала воздух. И когда она достигла зловещего накала, с травы поднялся капитан Чумаков:
— Товарищ командир, разрешите?
— Конечно, Евсей Григорьевич. Тебе, как политработнику, не можно, а обязательно нужно.
— Товарищи командиры! Я так же, как и вы, воспринял приказ о перелете в тыл как наше отступление. Я считаю, что это явление временное. Отступать тяжело, стыдно людям в глаза глядеть, но полк наш с полным напряжением сил вел бои, каждый честно сражался на своем месте. Завтра мы уйдем отсюда, оставив здесь могилы наших боевых товарищей. Но мы должны, и мы будем сильнее врага. Мы уходим, чтобы обязательно вернуться с победой.
…Ночь наступила темная, душная. Небо и звезды были отделены от людей плотными черными облаками. Западный ветер вместо прохлады и ночной свежести нес на аэродром запах гари. Запах войны, густой и дымный воздух вызывал тревогу и внутреннее напряжение. Василию и Матвею не спалось.
Осипов старался уйти мыслями от войны, так как понимал: пока в голове и в глазах война, он не уснет. Лежал тихо, боялся потревожить товарища. Но Червинов несколько раз глубоко вздохнул, заворочался и тем выдал себя.
— Василий, я ведь тоже не сплю. Говорят, чтобы быстрее заснуть, надо заставить себя думать о чем-то абстрактном, успокаивающем. Кто лошадей, а иной слонов считает до ста или до тысячи. Я этим советом пользовался, а вот сегодня ничего не получается. Все вспоминаю сегодняшнее утро, обманчивую мирную картину в начале первого вылета. А потом смотрю на эту же землю глазами нашего третьего полета: пожары, дым и пыль. Каково нашим красноармейцам и командирам там, на линии фронта? Мы прилетели, задачу выполнили и, если живы остались, улетели на аэродром. Туг есть передышка. А у них? Огневой бой успеха не принес — значит, надо сойтись врукопашную. Сошлись, а сила силу ломит. Кто остался живой, надо отходить. А фашисты не отпускают. Пятиться неудобно, бежать — догонят. По своему разумению, я думаю, что отступать намного сложнее, чем наступать. Мы-то все время готовились наступать, а приходится отступать. И выходит, что у наших командиров на земле, в пехоте, дела непростые.
— Ну, командир, по-твоему, получается так: вот в пехоте и у танкистов сложно, а у нас, в авиации, вроде бы и просто. Мы ведь тоже каждый день в бою: летаем все время без своих истребителей сопровождения, как правило, в меньшинстве ведем бои с истребителями врага. Все время приходится обманывать зенитки противника, кроме того, иногда и свои по нас постреливают. Каждый день в огне ходить по нескольку раз, по-моему, непросто. Тоже надо уметь и в бой войти, и из боя выйти. Так что хрен редьки не слаще.
— Да! В этом отношении ты прав. Конечно, у каждого свои трудности. И у нас сейчас проблема: как уснуть. Давай еще раз попробуем. Может быть, и получится.
В наступившей тишине стало слышно ночную жизнь аэродрома. По звукам, что проникали в палатку, Осипов старался угадать, где и что происходит.
«В первой эскадрилье», — подумал Матвей. Наверное, закончили регулировку или регламентные работы. Стал слушать пробу мотора, мысленно оценивать правильность действий невидимого ему техника.
Техник поставил мотору обороты на прогрев и на этом режиме надолго задержался. Потом обороты увеличились и наконец были даны полностью. Затем звук работающего мотора стал гулять от высокого к более низкому — техник проверял автоматику перевода винта на разные режимы работы. Но вот появилась еще одна характерная смена тона — это проверяли магнето, и Осипов правому и левому магнето за их работу поставил по пятерке. Теперь мотор убавил звук до уровня швейной машины, работающей рядом, и вдруг с разбегу завыл на самой высокой ноте.
Выкрикнув всю свою мощь, мотор, остывая, удовлетворенно поворчал некоторое время на небольших оборотах, потом еще раз громко вздохнул и умолк.
Матвей сразу представил, как техническое войско сейчас с разных сторон при свете фонарей наступает на этот самолет: главный «профессор» консилиума — техник звена — поставит диагноз: «Здоров. Можно лететь».
Наступившая тишина и неуходящая духота вновь вернули Осипова к событиям, связанным с началом войны. «Случайно или не случайно Гитлер начал войну в воскресенье? Наверное, не случайно. В воскресенье у него было больше шансов застать нас врасплох. И он этого достиг: в полку никто не знал о войне до тех пор, пока не начали падать бомбы. Но ведь наш полк не исключение.
Середина лета, 21 июня — день летнего солнцестояния, самый длинный день в году. Солнце в это время дарит жизни максимум своей энергии: хлеба входят в полную силу; на лугах покос, и все больше золотых цветов; лес заселен сверху донизу, и у всех певчих птичек гнезда, наполненные яйцами всех цветов радуги, через нежную скорлупу которых уже просвечивает маленькая жизнь.
Гитлер же выбрал самый длинный день лета для нападения, чтобы дольше можно было убивать, с максимальной выгодой воспользоваться преимуществами первого дня».
Осипов понял, что теперь ему уже окончательно не уснуть, и открыл глаза. Поднятый угол палатки светился светло-зеленым треугольником — начинался рассвет.
Вот вновь заработал, но уже в другом месте, мотор. Пришлось опять прослушать еще один цикл пробы, но на этот раз мотор не выключили. По шуму и его перемещению стало ясно, что самолет выруливает для взлета или переставляется на другое место. Наконец взлетающий самолет проревел своим мотором вдоль всего аэродрома и ушел.
