Пускай Даян то и дело лезет на ум: раз является, значит, так надо. Стало быть, подсознание знает что-то такое, о чём Юлька ещё не подозревает — у любого психолога спросите. А ящерка…
С этим всё гораздо хуже. Знать бы ещё: насколько?
Глава 5
Чуть подлечишься, и жизнь наладится
— История «обрусения» моей семьи не является чем-то уникальным, — рассказывала Ирма Генриховна, ставя перед ней на стол тарелку с салатом. — Мой дедушка приехал в Россию в девятнадцатом году. Прошлого века, — аккуратно уточнила пожилая педантично-романтичная немка.
Юлька с интересом слушала домоправительницу Кирилла, лично ей симпатичную со всех сторон — с какой не посмотри. Рабоче-крестьянского происхождения, и прожившую долгую трудовую жизнь учителя советской школы. Поразительно интеллигентную — не в современном обесцененном смысле слова.
Глубокая порядочность Ирмы Генриховны вечно соревновалась с беззащитностью женщины, так и не научившейся отвечать хамством на хамство. Просто диву даёшься: как такие вообще выживают в современном мире? Людям с ранимой душой в наше время нужно передвигаться очень осторожно. От одного островка — порядочного человека — до другого. Благо и такие не перевелись. Просто их стало трудней отыскать за масками.
— Полагаю, он приехал не в турпоездку, — уточнила Юлька.
— Бери выше, — многозначительно изрёк Кирилл, заливая пиалку с салатом тонной майонеза. — Густав Карлович нагрянул к нам с великой целью: доламывать проклятый капитализм.
— Без него-то уж точно бы никак не обошлись, — грустно пошутила Ирма Генриховна, оглядывая стол.
Идеально накрытый, но вызывающий у старушки неоправданные сомнения.
— Дедушка резонно рассудил, что столь великое дело не свершить в три дня, — продолжила она знакомство со своей биографией, на которое домоправительницу раскрутила Юлька. — И потому привёз с собой из Гамбурга всё своё немалое семейство.
— Насколько немалое? — невольно улыбнулась Юлька.
— Три поколения, — вздохнув, наконец-то угомонилась и села за стол старушка. — Семнадцать человек. Не сиделось им дома, — всё так же печально проворчала она, берясь за вилку.
Дальнейший рассказ не прерывался потреблением пищи. Когда я ем, я глух и нем — этому принципу Ирма Генриховна обычно следовала неукоснительно. Однако сегодня ей отчего-то захотелось его нарушить.
Так Юлька узнала, что капитализм её дед доломал и выжил. Удостоился награды и солидной должности в одном из губернских городов. Но в тридцатые загремел под суд, когда чиновников виновников голодомора сотнями отправляли валить лес. Хотя лично Густа Карлович отвечал за индустриализацию, никаким боком не касаясь вопросов земледелия.
Через год власти, наконец, разобрались, что погорячились. Из лагеря безвинно пострадавшего выпустили, но из Сибири нет. Отправили на работу в село Братское, что прежде называлось Братским острогом. Туда моментально перебралась и вся его семья — не считая родителей, так и не дождавшихся сына с «сибирской каторги».
Оттуда же все мужчины рода ушли на Великую Отечественную: воевать против взбесившихся соплеменников за свободу соотечественников.
Вернулись только двое. Неудалый но двужильный «победитель капитализма» и один из его девяти сыновей: младший лейтенант Генрих Густавович двадцати двух годков отроду. Старый да малый. Семью аж целых двух орденоносцев пригласили переехать в Иркутск, где и родилась Ирма Генриховна.
— Вам тоже досталось хлебнуть лиха в девяностые, — посочувствовала ей Юлька.
— Что поделать? — философски заметила старая учительница. — В России вечно всё не слава богу. Не дают нам жить спокойно. Как затеяли свой дранг нах Остен, так всё угомониться не могут. Мои сородичи трудолюбивые и честные люди. Но уж больно простодушны. Разбудить в них справедливые завистливые чувства легко, — невесело пошутила она.
— А почему вы не вернулись в Германию? Ведь вся ваша семья перебралась на историческую родину.
— Которую из всей семьи видела лишь тётушка Гретхен, — осуждающе пояснила Ирма Генриховна, распределяя по тарелкам какой-то невообразимый омлет, не похожий сам на себя. — И то не помнила, как та Германия выглядит. Ей было три года, когда дедушка привёз её в Россию.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
— Она единственная здесь и осталась, — усмехнувшись, прокомментировал Кирилл.
— Почему? — удивилась Юлька.
Обычно принято считать, что именно стариков тянет на историческую родину. Им дым отечества и сладок, и приятен. Даже если то отечество они сроду не видели.
— За эту землю, — неодобрительно покосилась на воспитанника фрау Ирма, — её отец с братьями проливали кровь. Здесь её Родина.
Видимо, по тем же соображениям безмужняя, бездетная Ирма осталась с тётушкой. Которая умерла как раз в тот момент, когда испарились последние накопления, оставленные родными паре идиоток. Как и последние надежды Ирмы на достойную старость.
Но судьба свела обнищавшую школьную учительницу иностранных языков с бывшим учеником. Раскрутившийся к тому времени Кирилл нижайше просил любимую учительницу позаботиться о сиром и убогом бизнесмене. Прямо-таки слёзно умолял.
Что самое грустное: он реально был и сиротой, и жутко неустроенным холостяком. Зацикленным на идее стать капиталистом, которых так не жаловал дедушка Ирмы Генриховны. Вот и сошлись два одиночества.
Сошлись и стали настоящей маленькой семьёй, истоки чего были заложены ещё в школьные годы Кирилла. Когда педантично-романтичная училка немецкого вовсю подкармливала и защищала мальчишку, что рос у бабушки голимой нищетой. Тайком, конечно: Кирилл боялся, что бабушку признают негодной для опекунства. И его отправят в детдом, прикарманив престижную пятикомнатную квартиру в центре Иркутска.
После Ирма Генриховна уже открыто провожала его в армию. Ждала оттуда своего подопечного, похоронив его бабушку. Встретила и помогала Кириллу готовиться в институт. На том они и расстались. В один прекрасный день старая учительница таки дала себя уговорить родичам: поехала поосмотреться в Германии. Застряла там на семь лет, но так и не прижилась. Вернулась, чтобы умереть в единственно родном для неё доме. Но, как в сказке, обрела новый.
— Что-то, Юленька, вы сегодня какая-то смурная, — покачала головой Ирма Генриховна, наливая ей чаю. — Случилось что?
— Да нет, не случилось, — постаралась, как можно, беззаботней улыбнуться Юлька.
Седая, сухощавая, прямая, как палка, старушка с лошадиным лицом и вечно грустными глазами укоризненно покачала головой:
— Юленька, вы совершенно не умеете лгать.
На «вы» Ирма Генриховна называла абсолютно всех — от сопливых дошкольников до дряхлых стариков — за исключением Кирюши. Чем тоже по-своему очерчивала границы их мирка, вход в который ещё нужно было заслужить. Юлька была близка к успеху, поскольку старушка иногда забывалась, переходя на «ты». Смешно и трогательно — подумала она, пряча глаза от въедливого взгляда Кирилла.
Тот ковырялся вилкой в тарелке напротив. Что называется, омлет в горло не лез. Юлька понимала, кто тому виной. Однако всё никак не могла разобраться со своим душевным протестом. Необъяснимым и даже диким, поскольку недоверие к любимому человеку ранило её и обижало его.
— Она с утра меня интригует, — на полном серьёзе пожаловался тот Ирме Генриховне. — Как будто наказывает за что-то. А я точно знаю, что безгрешен.
— Кирюша, не драматизируй, — слегка поморщилась старушка, аккуратно поставив перед Юлькой сахарницу.
Любые попытки помочь ей в деле кормления семьи безжалостно пресекались. Фрау Ирма находила несказанное удовольствие в заботе о детях — на этом поприще с ней спорить бесполезно.
— И не дави на девочку, — укоризненно посоветовала она. — Это неделикатно. Твоё нетерпение всегда тебя подводит.
— Достало! — взорвался Кирюша, недопустимым образом бросив вилку в тарелку. — Я имею право хотя бы в собственной конуре не деликатничать?
— Не имеешь, — бесстрастно, как само собой разумеющееся, проквакала старушка.
