На Магистральную они выскочили еще засветло. Мазин положил руку на плечо Вадима:
— Остановитесь здесь и посидите в машине.
Кравчук ходил по тесной для него комнате и рубил свои короткие фразы:
— С утра ни слова. Вдруг появляется — и нате вам: «Мать заболела, уезжаю. Немедленно». Дает деньги, долг за полмесяца. Вещи заворачивает в простыню. И с узлом и чемоданчиком — в такси. Будьте здоровы, живите богато! Я в дурацком положении. Жена ждет. Отпуск идет. А мне не на кого оставить квартиру.
— А пальто Стояновского он взял из чистки?
— Нет, не приносил.
— Вопросов больше нет, извините за беспокойство.
— Будьте здоровы.
— Да… Вот еще. У вас есть во дворе телефон?
— Есть.
— Покажите, пожалуйста.
Они вышли вместе. Телефон оказался как раз там, где стояла «Волга». Козельский оглядел геолога.
— Все, как я и предполагал, — сказал Мазин, садясь в машину. Потом добавил: — Уехал, забрав вещи. Никакого пальто не заносил. Забросьте меня в Управление и поезжайте в Красный Хутор.
Козельский ничего больше не спрашивал. Он видел, что Мазину не до вопросов. Молча они обгоняли автомобили на темнеющих улицах. Только у самого Управления Мазин повернулся к лейтенанту.
— Помните, Вадим, я говорил вам, что наша вторая версия может оказаться не самой последней? Но я не думал, что их окажется столько сразу.
И, уже выйдя на тротуар, пожелал:
— Ни пуха ни пера. И кланяйтесь больной маме… если только она действительно больна. Я буду ждать вас.
Выбравшись из города, Козельский повел машину ровнее и закурил на ходу, придерживая баранку левой рукой. Шоссе, было широким и почти без поворотов. Впереди, на краю степи, первые ночные огоньки неярко выделялись на фоне не погасшего еще заката.
«Ну и денек! — Лейтенант перебирал последние события. — Телеграмма, исчезновение Семенистого, наконец, Кравчук. Даже шеф шутить перестал».
Красный Хутор оказался в балке. Не доезжая до четырнадцатого километра, Козельский прочитал название его на большом желтом указателе, поблескивающем в свете фар. Шоссе здесь переходило в улицу. Лейтенант притормозил возле ближнего, крытого черепицей домика у колодца и узнал, где живет Семенистая.
Оказалось, рядом.
Выйдя из машины, Вадим вдохнул ароматный запах вечерней весенней степи, подправленный кизячным дымком, поднимающимся над крышами, и невольно расправил плечи, чтобы набрать побольше этого непривычного горожанину воздуха.
— Здравствуйте. Вы мать Эдуарда Семенистого?
Не старая еще, видно, привычная к труду женщина в длинной по-деревенски юбке и с вязаным платком на плечах была совсем не похожа на хамоватого Эдика.
— Мама…
— Был он у вас сегодня?
— Був, був, а як же.
— Можно его увидеть?
— Уйихав. Вин у нас долго не гостюе. А у вас що до него за справа?
— Да вот дело небольшое.
— Ну так зайдите у хату. Хоть вы мне толком росповидайте, що вин у ту Сибирь подався…
Женщина эта отнеслась к Козельскому с полным доверием, и ему было неприятно говорить ей неправду. Но ничего иного он сделать не мог. В чем был виновен Семенистый? Этого Козельский пока и сам не знал. Поэтому он сказал, что приехал узнать насчет своего пальто, которое Эдик должен был взять из чистки.
В город Вадим вернулся поздно, но в кабинете Мазина горел свет. Лейтенант загнал машину в гараж и поднялся по непривычно безлюдной лестнице… Мазин писал что-то за столом:
— Семенистый вас, конечно, не дождался?
— Не дождался. Но он там был. Я говорил с его матерью и ее вторым мужем. Для них этот отъезд — полная неожиданность.
— Им можно верить?
— Вполне. Простые, сердечные люди. Они меня даже парным молоком угостили.
Мазин улыбнулся.
— Это нарушение, Вадим.
— Я знаю. Но я им верю. Он примчался на такси, завез вещи и сказал, что едет в Сибирь, где один друг нашел ему хорошую работу. Адреса, разумеется, не оставил, обещал написать.
— Говорите, можно верить? Простые, искренние люди?
— Да, деревенской закваски.
— Не идеализируйте эту закваску. Но, между прочим, Эдик показался мне типичным продуктом городской цивилизации в ее нелучшем проявлении.
— Он такой и есть. Отец бросил мать и ушел в город. Там и сын вырос. У матери бывал редким гостем. Последний раз с Аллочкой, приемщицей из ателье. Называл невестой. Даже колечко приобрел.
— Хорошо, Вадик. Вы не зря проехались. Теперь можно и отдыхать. Для одного дня событий достаточно.
VII
А через день Мазин сидел в новеньком, недавно построенном кафе со слишком красивым названием «Алый тюльпан» и потягивал холодный, невкусный кофе. Кофе был очень плохим, но Мазин не замечал этого. Он смотрел и думал. Смотрел главным образом на вход в ателье, где не так давно работал Эдик Семенистый. Ателье находилось рядом, через неширокую здесь улицу, а стенка кафе была стеклянная, ни разу еще не битая, без трещин, схваченных уродливыми фанерными кружками. И еще Мазин посматривал по сторонам, но не потому, что его интересовал кто-нибудь в зале, а как раз наоборот, он хотел убедиться, что сам никого не интересует.
Думал же Мазин главным образом об Аллочке, которая вот-вот должна была выйти из ателье, потому что рабочий день уже кончался.
Вспомнился разговор с Вадимом.
— Подтвердилось, Игорь Николаевич. Это та самая «невеста», что приезжала с Семенистым к его родителям, — сообщил Козельский, выговаривая слово «невеста» с подчеркнутой иронией.
— Ну, и как она вам показалась?
Лейтенант вытянул два сведенных вместе пальца.
— Вот такой лобик. Мал ее радостей тусклый спектр.
Мазин вздохнул:
— Хорошо. Придется мне самому заняться этой девушкой. Вы к ней относитесь предвзято.
И вот он сидит и ждет девчонку, которая, наверное, и в самом деле не Спиноза и поэтому может повести себя совершенно по-дурацки л не помочь, а здорово навредить делу, как, по мнению Мазина, навредил уже Эдик, насчет которого он имел точку зрения вполне определенную. Но чтобы точка эта подтвердилась, нужно было узнать немало от Аллочки. И хотя Мазин был почти уверен, что идет не главным ходом, а обследует всего лишь один из тупиков, он понимал, что и в тупик этот необходимо зайти, потому что, прежде чем заблестит золотая жила, всегда приходится переворачивать горы земли.
Мысли эти занимали Мазина, когда он глотал невкусный, холодный кофе, дожидаясь, пока Аллочка выйдет из ателье. Но раньше внимание его привлек еще один человек — широкоплечий парень в кожанке, похожий на шофера, с обветренным, красным лицом и такими же руками, которыми он неловко держал стакан. Правда, в стакане жидкость была посветлее кофе, но парень, как и Мазин, часто посматривал через дорогу.
«Коллега», — подумал Мазин, усмехнувшись. Он решил, что парень дожидается кого-нибудь из ателье. И не ошибся. Как только на дверях напротив появилась расхолаживающая табличка с надписью: «Закрыто», «коллега» засуетился, резко потянул кверху «молнию» на куртке, быстро допил стакан и двинулся к выходу. Мазин действовал спокойнее. «Интересно, за кого она меня примет? Вряд ли я похож на ловеласа».
Аллочка вышла не одна. С ней был человек, которого Мазин сразу узнал по описаниям Козельского. Тот самый «Льоня» с черными подбритыми усиками над мокрыми губами. С порога кафе Мазин хорошо видел его лицо с выпуклыми, похожими на маслины высшего сорта глазами. «Льоня» улыбался и говорил что-то Аллочке, все норовя рукой коснуться, дотронуться до нее, а Аллочка отстранялась и, кажется, торопилась закончить этот разговор.
Они стояли и говорили, и Мазин тоже стоял, парень же в кожаной куртке тем временем пересек улицу и, замедлив шаг, достал папиросу. Мазин услышал, как он спросил «Льоню»:
— Спички нету, браток?
«Льоня» полез за спичкой, а Аллочка, обрадовавшись, что его прервали наконец, махнула рукой и быстро пошла вдоль улицы. Но прежде чем двинуться за ней, Мазин посмотрел еще раз на обоих мужчин и увидел, как «Льоня», глядя прямо в лицо «кожаному», кивнул вслед Аллочке, и кивнул не случайно, потому что «кожаный» наклонил голову, как бы говоря: «Понятно».
