Закрываю глаза, мои пальцы все еще стучат по клавишам, пока я слушаю ее пение. Даже с ее хриплым голосом, это все еще прекрасно, но чем дольше я играю, и чем больше она поет, слова поражают меня. Сильно.
Я борюсь со слезами, покалывающими глаза. Борюсь с рыданиями, застрявшими в горле, и когда звучат последние ноты, я делаю глубокий вдох и заставляю себя успокоиться, потому что не могу заставить ее чувствовать себя виноватой.
— Спасибо тебе, Ханна, — шепчет мама.
Когда оборачиваюсь, она вытирает слезы с лица.
— Пожалуйста, не плачь, мам. — Подхожу к краю кровати и обнимаю ее. — Пожалуйста…
— Я не хочу оставлять тебя и Бо, — она подавляет вздох. — Не так скоро.
— Не говори так. — Отстраняюсь и убираю прядь ее седеющих волос с лица. — Ты нас не оставишь. — Чувство вины терзает мое сердце, потому что я лгу. Возможно, я мало что могу сделать с ее физическими страданиями, но могу уменьшить боль в ее душе. — Если ты попадешь на клинические испытания в Бирмингеме, тебе сразу станет лучше.
Сочувственная улыбка медленно трогает ее губы.
— Хорошо, детка, — и вот уже пытается успокоить меня. Она проводит рукой по моей щеке. — Тебе уже пора на работу.
Целую ее в лоб.
— Я люблю тебя, мама.
— Господь знает, как я люблю тебя.
Выхожу из ее комнаты и из дома. В ту же секунду, как оказываюсь в одиночестве своей машины, я ломаюсь. Я плачу, пока не начинаю задыхаться. Плачу до тех пор, пока не обжигает горло, а потом вытираю лицо и завожу машину, потому что, как бы ни рушился мой мир, жизнь продолжается
11
НОЙ
Уже без пяти шесть, и я мчусь по дороге, пытаясь успеть к бабушке к обеду. Мы были вдвоем, но она все равно терпеть не могла, когда кто-то опаздывал. Ударяю по тормозам и сворачиваю на ее подъездную дорожку.
Ровно в шесть распахиваю дверь и вхожу в маленькую гостиную. Глубоко вдыхаю, мне нравится запах жареного…
А где запах еды?
— Ба? — Заворачиваю за угол и вижу, что она сидит за столом и читает Библию. Заглядываю в дверной проем кухни. Столешница покрыта мукой, но на плите ничего не кипит.
— Ба...
Она смотрит на меня поверх очков.
— Хм?
— Ты... — Нога зависает над порогом кухни. — Ты хочешь, чтобы я приготовил?
— Я заказала пиццу.
— Пиццу?
— Да, мальчик, именно это я и сказала, пиццу. Разве вы, дети, не этим живете? Пицца и пиво?
Эта женщина никогда в жизни не заказывала еду. Никогда. Даже на мой тринадцатый день рождения, когда все, что я хотел, — это пицца из Доминос. Нет, эта женщина заставила меня на кухне помогать ей раскатывать тесто, чтобы накормить шестерых подростков.
Она прищуривает один глаз, прежде чем вернуться к Библии.
— Что случилось?
— Все в порядке, — ворчит она. — Просто решила, что мне давно пора стать ленивой.
Изучая ее, я подхожу к столу и выдвигаю стул рядом с ней. Бабушка искоса смотрит на меня.
С ней явно что-то не так.
— Что ты на меня так смотришь? — фыркает она.
— Ничего. — Отворачиваюсь и откидываюсь на спинку стула.
— Пицца будет здесь с минуты на минуту.
— Ладно.
Неловкое молчание воцарилось между нами, и я наблюдаю за ней краем глаза. Когда она наконец переворачивает страницу, то использует левую руку.
— Дай мне посмотреть на твою руку, — говорю я, протягивая ладонь.
Зная ее, думаю, что она случайно отрубила палец и пытается использовать какую-то чертову мазь, чтобы остановить кровотечение.
Она медленно кладет левую руку на стол.
— Ха-ха. Очень смешно. Правую руку, пожалуйста. — Я шевелю пальцами. — Бабуля.
Пыхтя, она встает из-за стола и направляется на кухню, ее правая рука безвольно висит вдоль тела, как лапша.
— Ты собиралась мне сказать? — спрашиваю я, вставая и следуя за ней на кухню.
— Ничего особенного.
Бабушка встает на цыпочки, чтобы открыть шкафчик над раковиной. Отодвигает Тайленол вместе с настойкой зверобоя и вытаскивает оттуда бутылку виски, которую прятала там с тех пор, как я был ребенком. Единственная причина, по которой я не выпил её, когда был подростком, заключалась в том, что я слишком уважал ее.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})
Покачав головой, подхожу к ней сзади и забираю виски из ее руки.
— Я отвезу тебя в больницу.
— Сегодня вечером у меня игра в «Бунко» (прим. настольная игра в кости).
Закрываю глаза и со стоном откидываю голову назад.
— Ты же не серьезно, ба. — Смотрю ей в глаза и указываю на её безвольную руку. — У тебя был инсульт!
— С каких это пор ты стал врачом?
— Ба, не заставляй меня вызывать «скорую». — Я приподнимаю бровь, и она уставилась на меня, стиснув зубы.
— Не смей этого делать.
Вытаскиваю из кармана телефон.
— Я так и сделаю, а когда ты вернешься домой, Пэтти Уайлдер будет задавать тебе тысячу вопросов.
Бабушка терпеть не может Пэтти Уайлдер — она называет ее «зашторный дергунчик», говорит, что Пэтти всегда стоит у своего окна, подергивая занавески, вынюхивая в чьи дела можно сунуть свой любопытный нос.
Бабушка хмыкает.
— Хорошо, вези, но я буду в порядке, если выпью глоток виски. Это пройдет.
— Бабушка, инсульты не проходят.
Она снова хмыкает.
Хватаю ее сумочку со стойки и сую под мышку, прежде чем взять ее под руку.
— Вечно ты суетишься по пустякам, клянусь, никто больше не может стареть с достоинством.
Меня всегда тошнило от запаха антисептика, который, кажется, витает в воздухе в отделении неотложной помощи. И сегодня вечером запах здесь невыносимый.
Они только что положили бабушку в палату и поставили капельницу. О, бабушка была вся такая в милых улыбках и «да, дорогая», «конечно, дорогая», но как только медсестра вышла из комнаты, она попыталась выдернуть капельницу из своей руки.
— Нет, Дорис, — улыбаюсь я и мягко убираю ее руку. — Ты не можешь уйти.
— Не надо тут Дорискать, и я определенно могу уйти!
Нахмурившись, она ерзает на больничной койке и фыркает.
— У тебя был инсульт. Ты не можешь уйти.
— Микро инсульт. — Еще один раздраженный вздох. — У меня нет времени на все это. Я уже говорила тебе, что сегодня вечером у меня игра в «Бунко» с дамами из церкви.
— Бабуля… — Прищуриваюсь, глядя на нее.
— Ладно. — Она съеживается на кровати и, злясь, кладет здоровую руку на грудь. — У моей бабушки случился инсульт в тысяча девятьсот тридцать пятом году, и она просто выпила рюмку виски и пошла своей дорогой. Если пришло мое время умереть, значит, пришло. По крайней мере, я могу умереть, играя в «Бунко». У них скороварка в качестве приза, а я тут с этим инсультом. Господи помилуй.
Провожу рукой по лицу и вздыхаю, потому что не знаю, что еще делать.
— Мне восемьдесят восемь лет, Ной. Я умру рано или поздно.
— О чем ты говоришь? Я думал, что твоя цель — сотня.
— Моя цель — ничто, если я не могу играть в «Бунко»!
Бабушка возится с капельницей, прежде чем откинуть голову на подушку. Я кладу свою руку на ее и сжимаю. Она — все, что у меня есть, все, что у меня когда-либо было. Если бы не она, бог знает, где бы я был.
Пищит кардиомонитор, и я поднимаю на него взгляд. Маленькая зеленая линия продолжает образовывать пики и впадины.
— Ты можешь принести мне немного льда? — спрашивает бабушка.
Встаю и бросаю на нее скептический взгляд.
— Я тебе не доверяю.
— Ради всего святого, мальчик. Во рту пересохло, как в пустыне Гоби.
— Ладно. — Указываю на нее пальцем. — Не снимай капельницу!
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})
Она вскидывает руку в воздух.
— Клянусь.
Выхожу из палаты, бросив на нее еще один предупреждающий взгляд, прежде чем направиться к сестринскому посту и спросить, не могут ли они принести лед. Одна из женщин за столом ухмыляется, хлопая ресницами.
— Ты ведь Ной Грейсон, да? — спрашивает она.
