группы просто лежат и скулят. Люк, похоже, вот-вот расплачется – заодно с ними.
О’кей. С меня довольно. Вожу пальцем по экрану телефона и читаю ленту.
За пять минут до звонка учительница включает свет, и я хватаю со стола Люка его работу, чтобы списать.
– Эй, я еще не закончил.
Игнорируя его протесты, корябаю ответы. На последний вопрос ответа у него нет, и я спрашиваю:
– А как нужно ответить на двадцатый вопрос?
– А что это за вопрос?
– Почему собаки из второй группы просто не перепрыгнули через стену?
Люк показывает на одну из фраз в перечне ответов, вид у него при этом печальный.
Выученная беспомощность.
– Они усвоили, что ничего не могут сделать для того, чтобы спастись. – Я пишу, а Люк продолжает говорить: – Это просто душераздирающе, понимаешь? Подумай только о значении…
Звенит звонок, я сую ему листок с его работой и направляюсь к двери.
За моей спиной раздается саркастическое:
– Пожалуйста!
Подойдя к парковке, вижу Гаррета, прислонившегося к моей машине. Вид у него очень клевый, он похож на гангстера. Мы берем стаканы с кофе и какое-то время разъезжаем на автомобиле, просто чтобы убить время, а затем снова направляемся к школе за девушками.
Въезжая на почти пустую стоянку, получаю сообщение от Брии:
Еще 20 минут? А может, хотите помочь???
Вздрогнув от мысли, что для этого придется войти в спортивный зал, в котором полно жизнерадостных детишек, отвечаю:
Мы подождем, – а потом передаю содержание сообщения Гаррету.
– Уже пять часов, – жалуется он. – В это время в школе остаются одни лузеры.
– Это не так. Белла Свон все еще здесь.
Гаррет окидывает парковку взглядом снайпера, и я засекаю момент, когда он замечает грузовик Эвана Замары. Улыбаясь щербатым ртом, он спрашивает:
– И что нам с этим делать?
– Что делать с пикапом? – Я не в настроении придумывать что-нибудь остроумное по этому поводу, но Гаррет уже распахивает дверцу автомобиля и быстро выходит из него. Достает что-то из заднего кармана и двигает кистью. От лезвия отражается солнечный свет, и до меня доходит, что в руке у него нож.
Какое-то время я пребываю в таком шоке, что теряю дар речи, но Гаррет буравит меня взглядом.
– Сайе. Ты идешь или нет?
Семь
– Ну и денек выдался! – Выходя из класса, Бриа пытается весело покружиться, но теряет равновесие из-за цветочной розетки [3], которую я привез ей домой утром.
Эта самая розетка оказалась гораздо больше, чем я думал, когда заказывал ее, она закрывает всю грудь Брии и спускается ниже колен. Бриа накидывает ее на шею, подобно ожерелью, потому что приколоть ее к блузке нет никакой возможности.
Практически все девочки в школе тоже красуются в подобных розетках, дополненных немыслимым количеством звякающих колокольчиков, так что создается впечатление, будто по коридорам шествует стадо коров. И некоторые учителя со страдальческим видом затыкают уши.
– Сайе… помоги, – просит Бриа.
– Да, конечно. – Я помогаю ей приподнять украшение весом в тонну, и Бриа вызволяет свои длинные волосы из-под шнура, а потом я снова опускаю шнур на шею, и мои ладони проходятся по ее коже.
– Мне нравятся твои руки! – говорит Бриа, гладя их кончиками пальцев. – Они такие мягкие и гладкие. Мне кажется, они даже мягче, чем мои руки!
И я искренне радуюсь, что Лекс не хихикает и не добавляет что-то вроде: «Это потому, что Сайе мальчик избалованный и не знает, что такое физический труд».
– Спасибо, – говорю я.
– Увидимся за обедом! – И с этими словами Бриа, чуть покачиваясь от тяжести розетки, вышагивает по коридору.
На уроке латыни мистер Райвас дает мне задание, но сегодня я не в настроении спрягать глаголы. Мой взгляд устремляется к открытой двери. По коридору идут наряженные в костюмы взволнованные ребята из театрального клуба, а также из школьного совета – в руках у них флайеры и скотч, и они готовы обклеить этими бумажками всю школу.
– Сайерс? – окликает меня мистер Райвас.
Поднимаю на него глаза:
– Да?
Он кладет на мой стол эссе, которое я сдал ему на прошлой неделе. Оно испещрено красными правками и разочарованными замечаниями.
– Ты способен на большее. – Он садится за соседнюю парту, совершенно неподходящую человеку его возраста. – Сайерс, ты даешь себе отчет в том, что многие в этой школе, в этом мире, ну, скажем, борются?
– Борются?
– Да. За самые разные вещи. Борются за то, чтобы выжить. Но ты… тебе дано столь многое. Тебе дарованы возможности, о каких большинство людей могут только мечтать.
– О’кей?..
– Я хочу донести до тебя следующее: наличие денег не подразумевает, что обладающий ими человек может бездействовать – он может делать что угодно.
Я вздрагиваю. Да что в последнее время происходит? Одна проповедь за другой.
– Мистер Райвас…
Но не успеваю я произнести еще хоть слово, как в класс, звеня колокольчиками, входит секретарша в цветочной розетке и протягивает ему записку.
Мистер Райвас читает ее и вздыхает:
– Тебя вызывают к директору.
Когда я вхожу в главное здание школы, девушка на ресепшене встречает меня дружелюбной улыбкой. Кивнув ей в ответ, иду дальше по коридору – к кабинету директора, и тут из него, зло сверкая глазами, вылетает Гаррет, комкающий в руке розовый листок бумаги.
– И ты здесь? – говорю я.
– В школу заявился отец этого мальчишки.
– Ты говоришь об Эване?
– Да, о нем. О ком же еще?
– Хм. Вот уж не думал, что он засек нас.
– Ну, директору он сказал, что так оно и было. И теперь Гардинер говорит, что мне запрещено участвовать в школьных мероприятиях в течение шести недель, а это значит, меня не будет на вечеринке.
– Прямо как в романе «Кэрри».
– Мистер Уэйт? – На пороге своего кабинета материализуется, подобно Дракуле, директор Гардинер. – Мне нужно поговорить с вами. – Он поворачивается к Гаррету: – А вы, молодой человек, возвращайтесь в класс.
Гаррет, прежде чем сорваться с места, бросает на него злобный взгляд. Я вхожу в кабинет и сажусь на диван, Гардинер со строгим выражением лица усаживается за свой стол. На стене за его спиной красуется огромных размеров флаг Техаса, словно хозяин кабинета – губернатор штата или еще какой начальник.
Стараюсь сдержать усмешку.
– Я сразу перейду к делу. Вы вчера намеренно изуродовали машину Эвана Замары?
– Нет. – Я откидываюсь на спинку дивана. – Я этого не делал.
– Интересно. – Гардинер опускает подбородок на сложенные руки. – А почему же он говорит, что сделали?
Скептически вздергиваю одну бровь, подражая отцу.
– Вы спрашиваете меня о
