– Хотя, конечно, и среди моих ребят имеются паршивые овцы. Вы сами знаете, шеф, как беспощаден я к подобным личностям. Я первый выдал вам Панвиньоля, укравшего в толпе часы.
– Да-да, я помню этот случай. Но люди говорят…
– Люди много о чём говорят, – резко перебил Видок патрона. И с пафосом продолжил: – И чтобы пресечь досужие вымыслы, я обяжу своих людей приходить на службу в замшевых перчатках! И запрещу под страхом каторги их снимать!
И с иронией добавил:
– Небось в перчатках-то не очень поворуешь.
– Ну что ж, идея хорошая, – кивнул начальник полиции. – Пусть будут перчатки. Теперь по существу.
Жак Анри поднёс к глазам последний исписанный листок.
– Итак, теперь о происшествиях. Этой ночью задержана воровка Люсиль Гринье. Второе. Из Бисетра сбежал умалишённый Алехандро Гомес.
Патрон оторвался от сводки и устремил изучающий взгляд на Видока.
– И ещё одно происшествие, – лишённым интонации голосом сообщил Жак Анри, барабаня по столу тонкими длинными пальцами. – Этой ночью на улице Святой Анны, у дома номер двадцать пять, убит начальник охранного отделения Эжен Франсуа Видок.
Сказав это, начальник криминальной полиции откинулся на спинку кресла и с интересом взглянул на подчинённого.
Минусинск, конец 80-х
Когда поезд прибыл на перрон и цыгане вышли на платформу, Галка немало удивилась обилию встречающих. Казалось, на вокзал съехался весь город. Яркие кофты и юбки женщин вспыхивали там и тут разными цветами, жарко горели на солнце алые рубахи мужчин. Несколько крепких ромов тут же подхватили узлы приехавших и понесли багаж к дожидающимся в стороне легковым машинам. Все расселись по автомобилям и поехали на окраину Минусинска. Город закончился, и начались частные дома. Цыганский посёлок поразил девочку. Он состоял из множества строений, прилегающих так плотно друг к другу, что между ними невозможно было разбить ни клумбу, ни грядку, ни газон. Не было как таковых и дворов. Самый большой из кирпичных домов, рядом с которым остановились машины, принадлежал баро Гранчо, родному брату старой Замбилы. Там был накрыт стол для вернувшихся. Не выпуская дымящейся сигареты из скрюченных артритом пальцев, Замбила крепко держала Галку за руку, и женщины и дети с удивлением поглядывали на девочку, но никто ничего не спрашивал. Должно быть, опасались тревожить шували по пустякам.
Ведя Галку рядом с собой, старуха важно вошла в дом и, пройдя мимо накрытого в горнице стола, уселась на кухне. Галку поразило, что в доме не было прихожей. Прямо с улицы они оказались в той самой большой комнате со столом, в которой сидели одни лишь мужчины и которую называли горницей. Все ходили в сапогах, но чистота была невероятная, ибо между гостями сновала молодая цыганка и подтирала за каждым вошедшим, сохраняя в доме первозданную чистоту.
Остальные женщины, подпоясанные передниками, все, как одна, в длинных, до пола, юбках, толпились на кухне. Те, кто постарше – готовили замысловатые голубцы из солёных капустных листов, заворачивая в них мелко нарубленное мясо со специями. В печи томилась свинина, а ловкие руки цыганок раскладывали по тарелкам овощи, чтобы передать их молоденьким девушкам, которые и относили кушанья на мужскую половину. Когда из горницы послышались тосты, перемежаемые звоном посуды, и стало понятно, что представители сильного пола приступили к трапезе, за стол на кухне уселись и женщины. Осведомлённая Маша уже успела по секрету нашептать своим сёстрам, что Замбила привезла с собой Галку не просто так, а чтобы сделать из неё шувани. Ведьму себе на смену.
Пока Замбила ела, Люба и Таня, проживавшие в этом доме и доводившиеся баро Гранчо младшими дочерями, увели Галку в дальнюю комнату и, усадив на стул перед трюмо, стали мастерить на голове девочки «цыганскую причёску».
– Сначала накручиваем пряди на висках, чтобы получились спиральки, – весело щебетала старшая из сестёр, подкрепляя слова делом и ловко орудуя плойкой и расчёской. – Затем делаем пробор посередине головы и заплетаем волосы в две косы. И напоследок повязываем дикло.
– Что повязываем? – переспросила Галка, любуясь на своё «цыганистое» отражение в зеркале.
– Дикло, платок, – засмеялась Таня.
– Завтра сошьём тебе юбку и фартук, – подхватила Люба. – Не годится цыганке с голыми ногами ходить!
– Это почему же? – удивилась Галка. – В Москве все так ходят.
– Цыганки и в Москве так не ходят! Ты ещё маленькая, а когда станешь постарше, ты будешь нечистой, пэкэлимос. И юбка твоя будет пэкэлимос, поганой. И если захочешь какого цыгана осквернить, отхлещи его юбкой, и он тоже будет поганым. Мы так делаем, когда кто-то из ромов нарушит закон и его хотят наказать. А чтобы твоя юбка случайно не осквернила пищу, которую ты готовишь, или воду, которую несёшь, тебе нужен передник. Как у всех нас.
– Я кофту нарядную с широкими рукавами тебе подарю, у меня красивая есть, – великодушно предложила Любаша. – Золотая, с голубыми рюшами. Тебе пойдёт.
– Вот здорово! – обрадовалась будущая шувани, вертясь перед зеркалом и поправляя алый платок на рыжей голове.
Галка давно уже не была такой счастливой. Взявшись за руки с новыми подругами, она вернулась в кухню и, замирая от волнения, подошла к старой Замбиле. Та беседовала с длинноносой толстухой в синем бархатном платье и не сразу заметила перемену в своей воспитаннице.
– Сегодня приходила директор районной школы. Тебя, Замбила, спрашивала, – говорила длинноносая, перемешивая деревянной лопаткой шкварчащую на огне картошку.
– Чего она хотела?
– Говорит, спина не гнётся. Болит.
Носатая цыганка отдёрнула руку от сковороды и вскрикнула от боли:
– Ой! Обожглась! Да как сильно! Теперь пузырь будет!
Она отбросила лопатку на стол и стала дуть на руку и отчаянно трясти пальцами, так, что надетые на них кольца зазвенели друг о друга.
– Подойди сюда, Лиза, – позвала старая шувани. – Давай сюда, вылечу. Да не тряси рукой, только хуже будет. Потерпи маленько, сейчас всё пройдёт.
Накрыв пальцы женщины сморщенной ладонью, старая Замбила сдвинула брови и зашептала:
– Те дел амен о гуло дел эг месчибо па омара чорибо[4]. Два цыгана пришли с востока. Один принёс огонь, другой – холод. Прочь, огонь! Сюда, холод! Прочь, огонь! Сюда, холод! Прочь, огонь! Сюда, холод!
И тут старуха заметила Галку. Когда носатая Лиза обожглась, новые подружки сочли за благо удалиться, оставив девочку одну. Пристально всмотревшись в зардевшееся Галкино лицо, сравнявшееся по цвету с платком на голове, Замбила усмехнулась:
– Баловство всё это. Тебе красота ни к чему, чаюри[5]. Это моим племянницам о женихах думать надо. А у шувани нет женихов. Пойдём домой, синеглазая, час уже поздний. Завтра Ильин день. С зарёй поднимемся, травы собирать будем.
– Скажите, пожалуйста, а много на земле цыганских колдуний? – отважилась Галка задать вопрос, который мучил её всю дорогу. – Или вы одна такая?
– Ки шан и романы, адой сан и шувани[6], – пробормотала старуха.
Галка ничего не поняла, но переспрашивать не стала. Во время разговора с девочкой Замбила отпустила руку Лизы, и женщина машинально снова взяла лопатку и принялась мешать картошку, как будто не она только что кричала от боли, опасаясь, что на ладони появится волдырь.
– Ну что, полегче? – осведомилась старуха.
– А, это… – носатая небрежно махнула лопаткой. – Всё уже прошло!
– Вот и хорошо.
Знахарка, кряхтя, поднялась со стула.
– Не хворай, Лиза. Береги себя.
– И тебе того же.
Замбила направилась к дверям кухни, подталкивая перед собой Галку. Они миновали коридор и очутились в просторной горнице, где под доносящуюся из магнитофона песню на незнакомом языке трапезничали мужчины.
– Пусть хлеб и вино никогда не переводятся в этом доме, – повышая голос, проговорила Замбила, подходя к столу. – Баро Гранчо, – обратилась она к развалившемуся на стуле вальяжному великану с седыми усами. – Сказать хочу.
– Говори, сестра, – благодушно разрешил цыган.
Сидящий с краю щуплый цыганёнок проворно метнулся к магнитофону и выключил звук. В комнате повисла тишина, нарушаемая лишь стуком вилок. Многие цыгане тоже откинулись на спинки стульев и приготовились слушать, но некоторые так и продолжали есть.
– Девочку себе взяла, Галю, – Замбила подтолкнула Галку в центр комнаты. – Стану её учить. Замену себе готовить. Прошу разрешения у табора. Если кто-то из вас против, пусть сейчас скажет.
Внутри у Галки всё замерло. А вдруг эти чужие смуглые люди не захотят оставить её у себя? Куда идти? Домой? К матери? Девочка решительно сжала губы. Она ни за что не вернётся в прокуренную грязную квартиру, где после смерти бабушки не видела ничего, кроме побоев и унижения. Если цыгане её прогонят, Галка пойдёт на вокзал и поселится в милом уютном домике с белой надписью «щитовая». Этот домик она приметила, как только сошла с поезда. А питаться будет грибами и ягодами, как Робинзон Крузо. Пока Галка обдумывала перспективы самостоятельного проживания в Минусинске, глава цыганского рода принял решение.
