— А точно ли это война?
Сложив разделанную тушу в берестяной короб и закинув его за плечи, парень направился к себе, не переставая размышлять обо всем происходящем.
— Вдруг два маркграфа поссорились из-за курицы или какой-нибудь девки? А теперь их воины остервенело режут друг друга…
Ему нужно было знать точно, чтобы не совершить ошибку и выбрать для себя правильный путь в этой «темноте».
— Узнаю, тогда и будет ясно.
С этой мыслью парень добрался до места.
Отряхнулся и скользнул в лаз, через мгновение оказавшись внутри.
— Вот мясо и берестяной туес вместо котла, — немногословно проговорил он, посмотрев на Зою. — Свари похлебку, пока меня не будет. Вам сейчас горячее нужно поесть.
Девушка с растерянностью взяла в руки коробку из берестяных полос, искусно скрепленных между собой. Рядом на хворост с ней шлепнулись куски окровавленного мяса.
— А как? Это же сгорит на огне… Береста же… -недоуменно вертела в руках туес.
Ухмыльнувшись, Гвэн поднял с земли несколько камней. Странно ему было видеть такую беспомощность. В его мире девица о таком даже спросить бы постеснялась. Не в каждой ведь семье есть большой железный котел. Многие еще по старинке варят похлебку в плохих глиняных горшках, которые даже на очаг ставить нельзя.
— Кидаешь эти камни в костер. Ждешь, пока они не нагреются, — начал терпеливо объяснять он. Ведь, терпение великая добродетель, которая обязательно вернется к тебе. — После кидаешь в берестяной короб, чтобы они воде тепло отдали. И так делаешь до тех пор, пока вода не закипит.
С каждым новым словом глаза у Зои становились шире и шире, пока, наконец, не стали размеров с большую медную монету. Точно никогда о таком не слышала, догадался Гвэн. Значит, в богатой семье жила, где железа вдоволь было.
— И еще… — парень из-за пазухе вынул небольшой мешочек. — У него чернянка началась, оттого «горит» он, — Гвэн оттянул брючину найденного воина и показал на чернеющую кожу. — В мешочке есть снадобье, которое нужно замочить в кипятке и давать ему пить. Слышишь? Зоя, очнись?
У той почему-то губы задрожали при виде почерневшей кожи. Странно. Чернянка, конечно, не простая хворь, но лечится. У девицы же аж слезы на глаза навернулись, словно хоронить собралась.
— Э-э-это же гангрена. У товарища лейтенанта гангрена… — начала шмыгать она носом. — Он же умрет, если срочно ноги не отрезать…
Со вздохом друид подвинулся ближе. Видно было, что девка вот-вот в слезы ударится. А известно, если женщина плачет, то лучше к ней не подходить. Ей же еще похлебку варить нужно.
— Зо-я! — громко и раздельно произнес парень, хватая ее за плечи и крепко встряхивая. — Зоя! Успокойся! Ничего плохого с ним не будет! Я его живо на ноги поставлю! Держи снадобье, оно обязательно поможет.
Она тут же вцепилась в этот мешочек с сушеными травами и кое-какими грибами, чтобы тело само чернянку побороло.
— Начинай варить похлебку, а я скоро приду…
-//-//-
Немецкий офицер, раскорячившись, осторожно шел по узкой тропке, протоптанной в глубоком снегу. Цель, покосившийся туалет из сосновых горбылей, виднелся в сорока — пятидесяти шагах, которые еще нужно было осилить. А попробуй, если тебе так живот прихватило, что никакой мочи нет.
— Сволочная страна, сволочные люди, не могли клозет в доме сделать… У-у-у-у, — шипел лейтенант Золлинген, еще на дороге начиная расстегивать китель. А последняя пуговка в этот момент, словно специально, застряла. Пришлось с мясом ее вырвать. — Дикари, настоящие дикари.
Все-таки удалось добраться туалет без потерь. Даже не закрыв за собой дверь, лейтенант влетел внутрь и одним движением застыл в «позе орла».
— Ох-х, — стонал он, оглашая окрестности стонами. — Как же хорошо… Сегодня же… нет завтра, прикажу теплый клозет сделать…. Ох, хорошо…
Через мгновение его мысль уже перескочила на другое — недавний разговор с камрадом из соседней роты о том, что каждый из них за службу получит в России участок земли. Тогда крепко они поспорили о том, где лучше ставить свое имение. Камрад про Белорусию говорил. Мол, там леса хорошие, а, значит, и охотничьи угодья знатные. Он же настаивал на Украине с ее плодородными землями.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
— К черту эту охоту… Построю каменный дом с колоннами, заведу сви…
И тут в его горло уперлось что-то холодное и острое. Богатое воображение Золлингена тут же нарисовало ему огромный тесак с ярко красной ручкой, которую держал здоровенный комиссар-еврей в кожанке и огромной звездой на фуражке.
— Ты главный среди своих воинов? — вдруг прямо у его уха раздался спокойный ровный голос. Одновременно, острое лезвие еще ближе оказалось у горла. — Десятник? Сотник? Или тысяцкий голова? Отвечай?
По-немецки говорили коряво, с ошибками, но общий смысл вопросов улавливался.
— Да, да, я лейтенант вермахта Курт Золлинген, черт, то есть сотник, — лезвие было у самого горла, оттого и говорил он с большим трудом. — Что тебе нужно? Ты партизан? Диверсант? Ты же понимаешь, что в случае моей смерти солдаты тут камня на камне не оставят. Все разнесут, а что останется сожгут.
Захвативший его незнакомец молчал, что лейтенанту прибавило смелости. Он почти уже поверил в испуг русского, чувствуя, как лезвие ножа отошло от его горла. Осталось лишь дожать его.
— Генерал Бигнер пообещал за каждого немецкого солдата вешать по семь русских. За офицера будет повешено два десятка человек, — в последней цифре Золлинген приврал немного, решив повысить своюценность. — Понимаешь, что будет в случае моей смерти? Что ты молчишь? Здесь, вообще, никого в живых не оставят — ни старых, ни малых.
Золлингена уже «несло». Ощущение, что ему удастся выпутаться живым из этой передряги, превращалось в настоящую уверенность.
— Тебе лучше отпустить меня и сдаться. Тогда останешься жив. Я лично гарантирую тебе хорошее отно…
Неожиданно холодок металла вновь оказался у его шеи. Лезвие чуть чиркнуло по коже, заставляя царапину кровоточить.
— У-у-у-у-у, — еле слышно завыл лейтенант, чувствуя как его «выворачивает» снизу. Если бы уже не спущенные брюки, то был бы полный конфуз. — У-у-у-у.
От всего происходящего его охватил просто дичайший стыд, превзошедший даже страх смерти. Не дай Господь его, немецкого офицера, найдут со спущенными штанами и перерезанным горлом посреди этого дерьма. Это же прогремит по всей дивизии. А может и до его родных дойти…
— Ты слишком быстро говоришь. Я не все твои слова понимаю. Действие снадобья, которое позволяет нам разговаривать, уже заканчивается, — вновь раздался ненавистный голос этого русского. — Ответь, почему идет война? Зачем вы здесь?
Немцу бы не торопиться с ответом, подумать немного. Ведь, захвативший его был очень странен и совсем не походил на тех русских, которых ему доводилось встречать. Его вопросы казались вопросами иностранца, который издалека сюда прибыл и совсем ничего не знает. Но Золлинген был в ярости, которая никак не давала ему успокоиться. Наоборот, изнутри него рвались оскорбления, проклятья и угрозы.
— Что⁈ Ты, чертов коммуняка, издеваешься надо мной⁈ Почему мы ведем войну, спрашиваешь⁈ Вот, поэтому и ведем! — с жаром говорил немец, едва сдерживаясь, чтобы не начать орать во весь голос. — Вы, русские, дикари, варвары, недочеловеки, которые по великой случайности занимают столько места. Вы монголы, не создавшие ничего великого! Вся ваша история — это история зависти, предательства и коварства!
Он и не заметил, как стал выдавать за свои собственные мысли цитаты фюрера, с которыми был полностью согласен.
— Вы же даже проигрывать цивилизованно не можете. Ваша армия разбита, сотни тысяч солдат сдались в плен, ваши города и заводы в руинах. Не сегодня — завтра Гудериан со своими танками войдет в Москву, а вы все стреляете, — продолжал Золлинген. — Вы звери, животные, которые не понимают ценность своей жизни! Тысячу раз был фюрер, когда призывал кастрировать всех славян, чтобы они не размножал…
Больше он ничего не успел сказать. Голову его пронзила резкая боль, которая вдруг сменилась ощущением чего-то склизкого копошащегося в самой его макушке. Словно клубок змей самым невероятным образом оказался внутри него…
