Мама глубоко почитала Каннон[21] и по утрам и вечерам молилась перед фигуркой, стоявшей на возвышении в токономе.
Сейчас там висели две маски театра Но — женщина с безобразным ликом и мифическое существо с длинной шерстью. На свитке, висевшем в токономе, были начертаны четыре иероглифа: «Рука черта, душа Будды». И еще один предмет привлек мое пристальное внимание: шестистворчатая ширма, украшенная изображением — почти в человеческий рост — трех стариков китайцев, стоявших вокруг огромной вазы.
Видя, с каким интересом я разглядываю ширму, Харуё проговорила:
— Тут… с этой ширмой связаны странные вещи…
— Что за странные вещи? — заинтересовалась Мияко.
— Понимаете… Боюсь, вы поднимете меня на смех, но… Дело в том, что люди, изображенные на ширме, сходят с нее.
— Что вы говорите?! — Мияко удивленно округлила глаза.
Я тоже в изумлении переводил взгляд с Харуё на ширму и обратно.
— Интересно, что этим рисунком хотел выразить художник? Может быть, у этой ширмы есть какая-то предыстория? — спросил я.
— Точно не знаю, хотя я много думала об этом… — Лицо у Харуё от смущения зарделось. — Наверное, недаром ее называют ширмой трех преподобных. Я слышала, что изображенных на ней людей зовут Соотоба, Короочеку и Осео, настоятель буддийского храма. Однажды, говорят, Соотоба позвал своего друга Короочеку и они вместе посетили преподобного Осео, чему тот был очень рад. Преподобный Осео угощал гостей блюдом, которое называется «тоокасан». Видите, у всех троих брови нахмурены? Почему, не знаю. Но мне известно, что первый олицетворяет конфуцианство, второй — синтоизм и третий — буддизм. И стало так после того, как они вкусили этого самого блюда «тоокасан». Иными словами, у трех разных вероучений один источник. Но я-то хочу рассказать вещь более чем странную… — И Харуё продолжила свое необычное повествование: — Эту комнату мы, как правило, запираем на ключ, но примерно раз в три дня проветриваем ее. И вот некоторое время назад мы с Осимой пришли сюда, чтобы открыть ставни, и мне показалось, что сюда кто-то заходил. Я поначалу не придала этому особого значения. Но когда через пару дней пришла снова, кое-что уже показалось мне подозрительным: ширма чуть-чуть, но сдвинута, ящик комода закрыт не плотно, и так далее, но ставни были на месте. Сначала я подумала было, что мне все это примерещилось. Но все же втайне даже от Осимы специально немного выдвинула ящик комода, отметила на татами место, где стоит ширма. И на следующий день тихонечко пришла проверить.
— Что-нибудь изменилось?
— Нет, в тот день ничего. Ну ладно, подумала я, мне просто показалось. А когда зашла сюда снова дня через три…
— То что?
— То заметила, что ширма сдвинута со своего места, а ящик комода оказался плотно закрытым.
— Да что вы говорите?!
Мы с Мияко переглянулись.
— Какие-нибудь следы остались на ставнях?
— Нет, следов не было. Я внимательно осмотрела ставни, вплоть до петель, на которые они крепятся. Никаких следов не нашла.
Мияко и я снова переглянулись.
— Со стороны сада сюда можно войти?
— Да. И из длинного коридора, по которому вы шли. Но дверь в коридор запирается.
— Может, это был кто-то из домашних?
— Вряд ли. Старший брат болен, не встает с постели. Бабушки? Не думаю. И Осиме тут делать нечего.
— Странно.
— Да, очень, — согласился я.
— Еще бы не странно! Мне прямо не по себе стало. И главное, никому не расскажешь, засмеют. Я долго думала и решила позвать сюда пастуха Хэйкити. Вообще-то обслуга у нас живет в специально выстроенном доме. Я имею в виду тех, кто рубит деревья, обжигает древесину, пастухов, тех, кто перевозит на лодках древесный уголь или древесину. Сейчас уже не так, а раньше все грузы сплавлялись по реке.
— Ну а дальше что? Было еще что-нибудь необычное?
— Видите ли, Хэйкити оказался пьянчужкой, он согласился спать тут, если его обеспечат алкоголем. В первые несколько дней ничего необычного он не заметил. А на четвертый, заглянув сюда рано утром, я Хэйкити не обнаружила. Посмотрела в окно и заметила, что одна ставня открыта. Я пошла искать Хэйкити, а потом вернулась в эту комнату, смотрю — Хэйкити спит, с головой завернувшись в одеяло. Разбудила его, стала расспрашивать, и…
— И что?
Мы не сводили глаз с Харуё. Она смутилась и опять покраснела:
— Он сказал, что глубокой ночью кто-то сошел с картины на ширме…
— Не может быть! — Мы с Мияко невольно взглянули на ширму. — Один или все трое?
— Якобы с картины сошел только один человек. Но, как я уже сказала, Хэйкити увлекается спиртным, без него, говорит, спать не может. Пьет, что называется, по-черному. Поэтому я не очень доверяю его словам. А он утверждает, что перед тем, как заснуть, выключил свет, но, проснувшись ночью, обратил внимание на то, что комната освещена и перед ширмой кто-то стоит. Хэйкити испугался и спросил, кто там. Человек перед ширмой тоже испугался и посмотрел в его сторону. Хэйкити говорит, что то был один из священников, изображенных на ширме.
— Как интересно! И что же сделал Хэйкити? — Мияко подвинулась ближе к Харуё. Я тоже, не отрываясь, смотрел на нее.
Харуё рассмеялась:
— Когда он окликнул священника, тот испугался, повернулся спиной и исчез. Нет, сначала погасил свет, стало совершенно темно. В полной темноте Хэйкити показалось, что кто-то передвигается по комнате. Он окончательно протрезвел, его колотила дрожь, но он все же набрался духу и включил свет, взглянул на ширму и убедился в том, что все три фигуры по-прежнему на месте. Будто ничего и не было. Успокоившись, Хэйкити подумал о ставнях, осмотрел их — все было в полном порядке. Говорит, что проверил на всякий случай и дверь в коридор. Дверь была снаружи закрыта на ключ. Это снова напугало его: раз никаких следов нет, значит, человек мог появиться только из рисунка на ширме. Какой там здравый смысл! Он просто испугался, раскрыл окно, ставни и убежал.
— Н-да… Странно.
— И не говорите…
Мы опять переглянулись.
— Невероятная история. Хэйкити сказал еще, что вчера впервые увидел, как один из этой тройки вышел из ширмы, но и до этого ему казалось иногда, что кто-то стоит у изголовья и пристально рассматривает его. Можно, конечно, не верить этим сказкам о рисунке на ширме, но то, что кто-то бывает здесь, — неоспоримый факт: я нашла доказательства этого.
— Ой, и какие же? — Мияко, похоже, прямо распирало от любопытства, она придвинулась еще ближе к Харуё.
— Выслушав Хэйкити, я ничего ему не сказала и, чтобы еще раз проверить комнату, вернулась сюда. И за ширмой на полу увидела клочок бумаги.
— Бумажку? На полу?
— Что это за бумага, сама не пойму. Кистью на ней изображено некое подобие карты и рядом странные географические названия типа «Обезьянье кресло», «Нос Тэнгу»[22] и еще, похоже, куплет песни. Помню, я даже вскрикнула от удивления.
Мияко, потрясенная услышанным, бросила на меня быстрый взгляд и опустила глаза, уставившись в пол. Наверняка она знает, что подобный этому листок хранится у меня в мешочке для талисмана. Не помню, чтобы я ей говорил о нем, но я показывал его адвокату Суве, он, видимо, рассказал об этом Мияко.
Харуё, вероятно, заметила нашу растерянность и, глядя то на Мияко, то на меня, спросила:
— Что такое? Вам что-то известно об этом клочке бумаги?
Все равно Мияко знает о ней, так чего таиться?
— Знаете, у меня тоже есть листок, похожий на тот, о котором вы, Харуё-сан, рассказали. И я тоже не знаю, заклинание это какое-то или что-то еще. Оно с детства хранится у меня в талисманном мешочке. Но на моем листочке не значатся ни «Обезьянье кресло», ни «Нос Тэнгу».
Я колебался, следует ли мне доставать этот листок. Ни Харуё, ни Мияко не просили меня об этом. Но сестра, кажется, полагала, что в карте и названиях мест заключен глубокий смысл, потому что она проговорила:
— Как странно. Я тоже берегу эту бумагу. Как-нибудь мы сравним ее с вашей, Татт-тян.
И Харуё, и Мияко замолчали. Харуё, по-видимому, сообразила, что ее рассказ не развлек нас, а скорее потряс, и пожалела о своей оплошности. Думаю, Мияко это почувствовала. Обсуждать таинственное происшествие уже не было времени: Харуё и Мияко заторопились к себе, а я направился в эту самую гостиную, где мне уже приготовили постель. Заснуть сразу, разумеется, не удавалось, калейдоскоп сомнений, подозрений, догадок не давал мне покоя.
Убийство. Эпизод второй
Под утро я наконец заснул. А пробудил меня яркий свет, проникавший в комнату сквозь щель между ставнями. Я посмотрел на часы, лежавшие у изголовья. Десять часов! Я вскочил.
В большом городе шумно всегда, и как бы поздно ни ложился я спать, я никогда не валялся в постели до десяти. А сейчас в новом месте заспался и чувствовал себя неловко.
