Проктор вздрогнул. Это был (как это свойственно донам) моложавый человек, отрастивший пару огромных кавалерийских усов во время Первой мировой войны и ни за что не желавший сбрить их. Он бегло осмотрел помещение, старательно избегая взгляда Фена, а затем вышел.
– О-о! – со вздохом облегчения сказала Мириам.
– Он не узнал тебя, не правда ли? – сказал мистер Хоскинс. – Вот, съешь еще шоколадку.
– Видите? – негодующе произнес рыжеволосый юноша, дрожащими руками поднимая свою полупинту эля, – даже капиталистические университеты управляются террористическими методами.
– Ну, давай продолжим нашу игру, – предложил Фен. – На старт, внимание, марш!
– Эти ужасные болтуны, Беатриче и Бенедикт[47].
– Хорошо. Леди Чаттерлей и тот егерь[48].
– Бритомарта в «Королеве фей»[49].
– Хорошо. Почти все персонажи Достоевского.
– Хорошо. Э… Э-э…
– А, попался! – победно воскликнул Фен. – Ты пропускаешь свой ход. Эти вульгарные охотницы за мужчинами, кокетки в «Гордости и предубеждении».
Услышав этот торжествующий вопль, закутанный, похожий на кролика человек за соседним столиком нахмурился, встал и на шатких ногах приблизился к ним.
– Сэр, – вмешался он в разговор в тот момент, когда Кадоган предложил Ричарда Феверела[50], – мне показалось, или я действительно слышал, как вы непочтительно отзывались о бессмертной Джейн?
– Собиратель пиявок[51], – произнес Фен, делая безуспешную попытку продолжить игру. Тем не менее он оставил ее и обратился к незваному пришельцу: – Послушайте, мой дорогой друг, вы немного подвыпили?
– Я совершенно трезв, благодарю вас. Большое спасибо. – Кроликообразный человек принес свою выпивку, придвинул свой стул и уселся рядом с ними. Одной рукой он прикрыл глаза, как будто от боли. – Не надо, умоляю вас, отзываться неуважительно о мисс Остен. Я прочел все ее романы много-много раз. Их доброта наполнена дыханием высокой и прекрасной культуры, их тонкий проницательный психологизм… – Тут он немного помедлил, не находя нужных слов, и залпом осушил свой бокал.
У него было слабовольное, тонкое лицо, зубы выступали, как у грызуна, покрасневшие глаза, бесцветные кустистые брови и низкий лоб. Несмотря на теплое утро, он был одет самым необычным образом: меховые перчатки, два шарфа и, по-видимому, несколько пальто.
В ответ на изумленный, изучающий взгляд Кадогана кроликообразный мужчина сказал, стараясь соблюсти чувство собственного достоинства:
– Я очень чувствителен к холоду, сэр, а осенняя прохлада… – Тут он прервал свою речь в поисках носового платка и высморкался с трубным звуком. – Я надеюсь, что вы, джентльмены, не возражаете против моего присутствия?
– Нет, возражаем, – раздраженно ответил Фен.
– Не будьте суровы, прошу вас, – умоляюще сказал кроликообразный человек. – Этим утром я так счастлив, так счастлив. Позвольте мне угостить вас. У меня куча денег… Официант! – Официант подошел к их столику. – Два больших виски и пинту горького пива.
– Послушай, Джервейс, я действительно должен идти, – тревожно заметил Кадоган.
– Не уходите, сэр. Останьтесь и разделите со мной мою радость! – Человек, похожий на кролика, был, несомненно, очень пьян. Он с таинственным видом наклонился к ним и, понизив голос, сказал: – Этим утром я избавился от своих мальчишек.
– А! – ответил Фен без всякого удивления. – И как же вы поступили с их маленькими трупиками?
Человек-кролик хихикнул:
– А вот как! Вы хотите поймать меня на слове? Мои уроки в школе – вот что я имею в виду. Я школьный учитель – вернее, я был школьным учителем. Бедным надсмотрщиком с розгой. Удельный вес ртути – 13,6, – бубнил он, – Сaesar Galliam in tres partes divisit[52]. Причастие прошедшего времени от mourir – это mort[53].
Фен пристально, с отвращением смотрел на него. Официант принес напитки, и человечек расплатился, достав деньги из довольно потрепанного бумажника, добавил огромные чаевые.
– Ваше здоровье, джентльмены! – провозгласил он, поднимая бокал. Затем, помедлив, продолжил: – Но я не представился. Джордж Шарман, к вашим услугам, – с этими словами он отвесил низкий поклон и чуть было не уронил свой бокал, Кадоган успел подхватить его на лету. – Вот именно сейчас, – продолжил задумчиво мистер Шарман, – я должен был бы преподавать младшему четвертому классу[54] основы сочинения прозы на латинском языке. Сказать вам, почему я не буду этого делать? – Он опять наклонился вперед: – Прошлой ночью, джентльмены, я получил в наследство огромную сумму денег.
Кадоган подскочил на стуле, а глаза Фена посуровели. Наследства, казалось, витали в воздухе тем утром.
– «Ю-юридически подтверждено»… огромную сумму денег, – невнятно продолжал бормотать мистер Шарман. – Итак, что же я сделаю? Я пойду к директору школы, и я скажу: «Спавин, – скажу я, – ты деспотичный старый пьяница, и я не собираюсь работать на тебя больше никогда. Я теперь джентльмен с собственными средствами, – скажу я, – мел у меня сидит в печенках, и я намерен оттуда его вытравить», – тут он с самодовольной улыбкой огляделся вокруг.
– Мои поздравления, – сказал Фен с угрожающей любезностью в голосе, – мои поздравления.
– Э-э, эт-то, не стоит, – дикция мистера Шармана становилась все более невнятной, – не такой уж я счастливчик. О нет. Есть другие, – он сделал неопределенный жест. – Многие. Многие другие, и все богаты, как Крез. И одна из них – прекрасная девушка с самыми голубыми, небесно-голубыми глазами. «Моя любовь, как голубая, голубая роза»[55], – запел он надтреснутым голосом. – Я попрошу ее руки, хотя она всего-навсего продавщица. Всего-навсего дочь продавщицы. Вы должны познакомиться с ней, – с серьезной миной обратился он к Кадогану.
– Я совсем не прочь.
– Вот это правильно, – одобрительно сказал мистер Шарман, опять трубно высморкавшись в свой платок.
– Давайте выпьем еще, старина, – предложил Фен, с дружеской фамильярностью хлопая Шармана по спине.
– П-пазвольте мне, – тут мистер Шарман икнул. – Официант!
Они снова выпили.
– Ах, – сказал Фен с глубоким вздохом, – вы везунчик, мистер Шарман. Хотел бы я, чтобы какой-нибудь мой родственник умер, оставив мне кучу денег.
Но мистер Шарман погрозил пальцем:
– Даже и не пытайтесь выспрашивать у меня. Я не расскажу ничего, понятно? Я держу рот на замке, – с этими словами он демонстративно захлопнул рот, чтобы затем сразу открыть его для глотка виски. – Я удивлен, – добавил он плаксивым голосом, – после всего, что я для вас сделал, вы пыт… таетесь выспросить у меня…
– Нет, нет…
Лицо мистера Шармана исказилось. Голос ослабел, и он схватился за живот.
– Из. вините, джентльмены, – выдавил он, – скоро вернусь. – Он поднялся, качаясь, как былинка на ветру, и неуверенной походкой проследовал к уборной.
– У нас не получится много выведать у него, – мрачно заметил Фен, – если человек не хочет рассказать что-то, то в состоянии опьянения он делается еще только более упрямым и подозрительным. Но все-таки странное совпадение.
– Сова, – процитировал Кадоган, глядя вслед хилой, закутанной по горло фигуре мистера Шармана, – бедняжка, вся она промерзла до костей[56].
– Да, – откликнулся Фен, – как старый персонаж из… О моя шкурка, мои усики! – вдруг воскликнул он.
– Что? Что, черт подери, все это значит? – тревожно спросил Кадоган.
Фен поспешно выскочил из-за стола.
– Задержи его, пока я не вернусь, – настойчиво распорядился он. – Накачай его виски. Поговори с ним о Джейн Остен. Но не дай ему уйти.
– Но послушай, я собрался в полицию…
– Не будь таким размазней, Ричард. У нас ключ к разгадке. У меня нет ни малейшего представления, куда он нас приведет, но помоги мне, здесь таится разгадка. Не уходи. Я скоро, – с этими словами Фен выбежал из бара.
Мистер Шарман вернулся на свое место и более трезвым, и более подозрительным, чем прежде.
– Ваш друг ушел? – спросил он.
– Только на минутку.
– А! – мистер Шарман с удовольствием потянулся. – Чудесная свобода! Вы не представляете себе, что это такое – быть школьным учителем. Я видел, как сильные мужчины разваливались на куски от этого занятия. Это непрерывная война. Вы можете держать мальчишек в узде хоть целых тридцать лет, но в конце концов они доведут вас.
– Звучит ужасно.
– Это и в самом деле ужасно. Вы стареете, а они все время в одном и том же возрасте. Как император и толпа на форуме.
Разговор перешел на Джейн Остен, сам предмет разговора был труден для Кадогана из-за недостаточного знакомства с ее романами. Однако мистер Шарман восполнил этот недостаток как своей эрудицией, так и энтузиазмом. Кадоган чувствовал, как нарастает его антипатия к этому человеку: к слезящимся маленьким глазкам, к выступающим передним зубам, к доктринерскому восприятию культуры. Безусловно, мистер Шарман являл собой отвратительную картину воздействия на человека внезапно удовлетворенной всепоглощающей жадности. Он не упоминал больше о своем наследстве или о «других», разделивших с ним это наследство, но безапелляционно разглагольствовал о «Мэнсфилд-парке». Кадоган отделывался односложными репликами, размышляя при этом о странном поведении Джервейса Фена. По мере приближения времени ланча бар стал наполняться посетителями отеля, актерами, студентами. Говорили все громче, а лучи солнца, проникая сквозь готические окна, нарезали кисею, сотканную дымом сигарет, на бледно-голубые треугольники.
