что случилось? Мам! Мама!..
Вспомнилась школа. Что? К чему школа? А к тому, что без ЕГЭ ведь не поступишь. Денег на платное у меня хватит, только если продать отцовых кукол. Но Наталья же сказала: подожди. Она, походу, в теме: отец, видать, рассказывал. Ладно, ладно… Что-то надо делать со школой. С деньгами. С куклами. Со всем этим…
В поле зрения ворвалась чья-то рука, на стол опустилась пёстрая афиша. Звонкий бесполый голос позвал:
– Приглашаем на поэтический вечер!
Я вскинул голову, но тот, кто положил афишку, уже болтал с ребятами у соседнего стола. Я так и не понял, пацан это был или девушка: некто коротковолосый, в снежно-белой безразмерной толстовке.
Такая же ослепительно-белая афиша резала глаз. Я смял её. Потом разгладил.
Клуб поэзии. Надо же… Тут и клуб поэзии, и радио. Хорошая самодеятельность. Когда там у них этот поэтический вечер? Сегодня? Надо же. Через полчаса, в главной библиотеке. Оперативно реклама работает, однако…
Пойти, что ли. Всё равно делать нечего.
Голова всё ещё кружилась. Я поднялся, через силу отнёс тарелку с запеканкой на ленту с грязной посудой и побрёл к выходу. Силы как будто выжали; я чувствовал себя шариком, из которого сцедили воздух. Чпок-чпок – шарик вылетел из столовой. Чпок – забыв шапку, оказался на улице. Чпок – побрёл в сторону главного корпуса, за которым, судя по афише, располагалась библиотека, где и собирался поэтический клуб.
Что я там забыл? Какая такая поэзия?
Что угодно, лишь бы забить тоску.
* * *
Пока я отыскал вход в библиотеку (какая-то пристройка на задах здания, спереди и с боков – одни окна, дверей нет), пока сдал вещи в гардероб, пока нашёл абонемент художественной литературы – полчаса уже и прошло.
В афише было указано: «пом. двести восемь». «Пом.» – это что? Помойка? Помывочная? Оказалось – помещение: крохотный закуток в компьютерном зале, отгороженный от читальни стеллажами с советской энциклопедией.
Здесь вообще всё было как-то по-старинному: ковёр, столы, шторы с узорами, сухие цветы в вазе. Сначала я думал, что заблудился, явился не туда. Подошёл к кафедре, за которой сидела молоденькая очкастая библиотекарша, но только открыл рот, как услышал из-за угла:
– Ну, дорогие друзья, дорогие гости, начинаем ежегодный поэтический вечер! Поблагодарим гостеприимный художественный абонемент, принимающий наш клуб уже который год… Обычно мы собираемся намного скромнее, постоянные члены клуба подтвердят. Но на традиционный Призрачный Февромарт всегда устраиваемся здесь, вот уже девятнадцать лет, с тех самых пор, как клуб только появился, и нам готовы были дать только это помещение. На будущий год будет юбилей, и, может быть, мы договоримся с ректором, сможем провести вечер в актовом зале. Пока заглядывать наперёд не будем и начнём наш с вами вечер стихов.
Голос был старческий, негромкий, но такой… глубокий. Мерный. Я заслушался. Вздрогнул, когда библиотекарша окликнула:
– Вам что, молодой человек?
– Вечер поэзии – это там, да?..
– Да, да. Идите. Они только начали. Сядьте там с краешку…
Девушка махнула за стеллажи, я обогнул длинный низкий шкаф и вынырнул из полумрака библиотеки к освещённому островку столов, сдвинутых среди компьютерного зала. Компьютерным его можно было назвать с большой натяжкой: штук пять пожелтевших мониторов с выпуклыми экранами, пучки проводов, аккуратно схваченные синей проволокой, старинные коврики для проводных мышек… Немудрено, что за этими мамонтами никто не работал. Зато за столом народу было полно: больше девушек, но парни тоже сидели. Все они смотрели на пожилую женщину с высокой седой причёской – она-то и говорила так понравившимся мне мелодичным, глухим голосом.
Стараясь не привлекать внимания, я сел за крайний стол, слегка отодвинул монитор, чтобы лучше видеть происходящее, и устроился поудобней, когда пожилая председательница, пересказывавшая историю клуба, закончила и заявила:
– А теперь хватит болтать, друзья мои дорогие. Будем читать стихи! Я – как мешок, доверху набитый стихами. На любую тему найдётся стихотворение. Вот и мы с вами сегодня будем читать на любые темы. Начнём, конечно, с собственных. Напоминаю, что в конце мы выберем победителей в состязании авторов и чтецов. Если что-то читаете – участвуете в конкурсе по умолчанию. Если не хотите участвовать, объявляйте это перед чтением. Ну… Кто желает первым?
Я усмехнулся про себя. Какой идиот вызовется первым? Кому вообще не стрёмно свои стихи читать вслух? Состязание ещё устроили… Но, к моему огромному удивлению, круг закопошился. Студенты запереглядывались. Интересно, они все настоящие студенты, или есть как я, бродяжки залётные? Надо же, стихи ещё сочиняют. Шепчутся, подталкивают друг дружку, а первый-то так и не вызывается.
– Друзья?.. – подбодрила председательница.
Ну-ну, жди, как же, вызовется кто-то. Как бы не…
– Катенька? Конечно, давай. Что ты нам прочитаешь?
Катя – та самая, вчерашняя Катя! – сидела ко мне ближе всех, но спиной – потому-то я её не узнал. Лихорадочно, стараясь успеть, пока она не начнёт читать, я перебежал за стол напротив, чтобы видеть её лицо. Кажется, Катя краем глаза заметила движение – покосилась, нахмурилась, но вернулась к разложенным на столе бумажкам.
– Катюша?..
Народ почтительно примолк. Я тоже замер. Кто-то шепнул:
– Про рыб прочитай!
Про рыб? Тут, выходит, и поклонники есть, знатоки творчества?..
– Эдда Оттовна, я про театр кукол. Неконкурсное.
Я вздрогнул. Закружилась голова, дёрнулась тень от настольной лампы. Все звуки остановились; стих шорох страниц, и выключили голоса.
– Я не пойду в театр кукол.
Там что-то… что-то неживое.
Там брошен тюль на чёрный угол,
Там пляшут тени под рукою.
Там алебастровые люстры,
Там фееричные сонаты.
Там танцы, окрики и бюсты,
Там где-то вход в чертоги ада.
Катя читала, седая Эдда Оттовна мерно покачивала головой, а у меня с каждой строчкой переворачивалось что-то внутри. Перед глазами поднималось знакомое закулисье. Оживал отец. Оживали в его руках пыльные куклы.
Щелчок, и судорожно леска
Взлетит, а следом вспрыгнет локоть,
И куклы встанут в арабески,
И куклы живы, кривы, ловки.
Стены библиотеки расступились, столы и люди отошли в тень. Их заменили картины из такого глубокого детства, что до этой секунды я не был уверен, что помню их. Я ощутил свою руку сжатой в огромной ладони отца. Запахло воском, клеем, папье-маше, нагретой на софитах пылью. Я снова был там, с батей, в том театре марионеток, где он нашёл Кабалета.
Покажут нити: мы ведомы.
Нить отзовётся резким смехом.
Завалит окна пудрой снега.
Я не пойду. Там тьма в том доме.
Катя замолчала. Прежде, чем раздались первые хлопки, я бросился вон, выскочил из библиотеки и,
