склонился над лежащим в прудике автоматоном.
– Что?
– Посмотрите на ухо.
Лайош присмотрелся и увидел, что в глубине ушной раковины, там, где у человека начинается наружный слуховой проход, у фигуры помещалась крохотная замочная скважина со сложной формы прорезью для ключа.
– И с другой стороны, – Роберт подсвечивал фонарём. Шандор убедился, что и во втором ухе имелась конструкция для завода, но сказать с уверенностью, были ли замки идентичны, сыщик не мог.
– Ловко сделано?
– Ловко, – согласился Лайош, задумчиво потирая переносицу. Насколько он был знаком с этим направлением механики, обычно создатели автоматонов ограничивались в своих фигурах лишь внешними атрибутами – голова, руки, ноги. Тело почти всегда представляло собой полость, в которой и помещался механизм, приводящий автоматона в действие. Поэтому заводные отверстия чаще устраивали сбоку или на спине фигуры, аккуратно пряча в складках одежды.
Но здесь одежды не было и в помине, а завод в ухе наверняка должен был сильно усложнять всю конструкцию с точки зрения проектирования и сборки. Даже если главный механизм помещался всё так же в корпусе, он наверняка состоял из очень мелких деталей, подгонка которых требовала массу времени, терпения и умения. Выходило, что доктор Меершталь потратил годы своего затворничества на создание своих машин, и не было ничего удивительного в том, что он успел закончить только одиннадцать фигур.
– Что ж, благодарю за помощь, мастер Роберт. Дорогу в гостиную я найду сам.
Конюх поклонился и ушёл. Лайош ещё некоторое время стоял в одиночестве в оранжерее, затем осторожно прикоснулся рукой к автоматону, лежащему в прудике, и закрыл глаза. Несколько секунд сыщик стоял совершенно неподвижно, потом вдруг резко отнял руку от бронзового плеча и непроизвольно сделал шаг назад, чуть не влетев в ещё один куст черных роз.
Шандор стиснул пальцами виски и принялся их массировать, словно у него внезапно разболелась голова. Глаза сыщика, помутневшие и невидящие, как при «осмотре» тела на причале Гнилой Гавани, постепенно вновь становились осознанными, но с расширившимися от ужаса зрачками. Какое-то время Лайош стоял в оранжерее, приходя в себя. Затем медленно оглянулся сначала через левое, потом через правое плечо.
Дождь снаружи стих, и только изредка где-то в отдалении слышны были шлепки последних капель, скатывавшихся по стеклянной крыше. Лайош несколько раз глубоко вдохнул и выдохнул, восстанавливая спокойствие, поднял с пола свой фонарь и, подсвечивая себе, ещё раз внимательно осмотрел автоматона-наяду.
У девушки, с которой скопировали статую, был ярко выраженный восточный тип лица: маленький, чуть приплюснутый нос, высокие скулы, выразительная линия губ, резкий изгиб бровей. Шандор мельком подумал, что глаза у этой модели наверняка должны быть тёмными, почти чёрными. Он наклонился ниже, пытаясь сравнить формы прорезей для ключа в обоих замках, и заметил, что на шее автоматона в бронзу были впечатаны тонкие линии рисунка – татуировки, представлявшей собой какой-то замысловатый орнамент.
Сыщик попробовал слегка приподнять статую и, к своему удивлению, обнаружил, что весит она не так уж много – то ли внутри фигура была преимущественно пустой, то ли детали механизма были выполнены из какого-то более лёгкого, чем бронза, сплава. Лайош осторожно усадил автоматона в воде: татуировка, начинаясь от шеи, спускалась чуть ниже лопаток. Уложив статую обратно в прудик, Шандор принялся повторно осматривать остальных нимф и дриад.
У одной обнаружился небольшой, но хорошо различимый шрам внизу живота справа, у другой – двойные проколы на мочках ушей. Ещё одна фигура, изображавшая совсем юную девушку с серо-голубыми глазами и удивительно длинными ресницами, словно пряталась за кожистым стволом какого-то тропического дерева. Взгляд этого автоматона выражал безмерный ужас, будто нимфа уже видела своего преследователя, и знала наверняка, что ей не спастись. На ногах у девушки оказалось не по пять, а по шесть пальцев.
Сыщик поколебался, но затем всё же коснулся плеча статуи ладонью, едва-едва тронув металл. Склонил голову и замер, погружаясь в себя. Прошло не меньше пяти минут, прежде чем Лайош очнулся и, растерянно моргая, посмотрел на бронзовую фигуру.
– Ничего не понимаю… – пробормотал он себе под нос. Потом, достав из внутреннего кармана маленький блокнот и металлический «вечный» карандаш, принялся быстро записывать.
«Осмотр подвала. Явственный запах и привкус крови, очень мощное ощущение ужаса. Напомнило скотобойню. Звуковое эхо неясное, шумы.
Осмотр оранжереи. Автоматон в пруду. Звуковое эхо: яростный, отчаянный крик. Полная иллюзия реального присутствия. Ощущение страха и гнева. Запах крови отсутствует, вместо него что-то химическое, плохо уловимое. Не определил.
Осмотр оранжереи. Автоматон с шестью пальцами. Звуковое эхо: плач. Ощущение безнадёги и тоски. Тоски по кому? Или чему? Запах крови отсутствует, имеет место тот же химический аромат, что и у первой фигуры. Точнее определить не получается».
Лайош направился к дверям, соединявшим оранжерею с западным крылом дома, и по пути ещё три-четыре раза остановился, касаясь то каменных вазонов, то стальных конструкций, удерживавших на себе вес стеклянных плиток. Прежде, чем покинуть оранжерею, он остановился на пороге и ещё раз достал свой блокнот. Там появилась единственная коротка строчка:
«На каменных и металлических элементах оранжереи никаких следов не ощущается. Звук, запах, эмоции – ничего. Вытирал руки платком и перепроверял. Стерильно чисто».
Он напоследок оглянулся, прислушался – и вышел, мягко прикрыв за собой тяжёлую створку остеклённой двери.
* * *
На четвёртом этаже здания Тайной канцелярии, в кабинете с видом на крыши, сидел – вопреки обыкновению, за рабочим столом – сюретер Ла-Киш, и читал отчёт о вскрытии тела Эвелины Санду. И чем дальше господин Ла-Киш продвигался в своём чтении, тем сильнее хмурились его брови. В конце концов, сюретер с каким-то яростным шипением, на мгновение сделавшим его похожим на муримура, швырнул отчёт на стол и, поднявшись из кресла, подошёл к окну.
С этим вскрытием с самого начала всё пошло наперекосяк. Сперва советник Санду, поддавшись уговорам убитой горем жены, наотрез запретил вскрытие и намеревался забрать тело дочери в тот же вечер, когда лично приехал в морг Канцелярии после звонка Ла-Киша. Понадобилось около получаса терпеливых уговоров вкупе с напоминаниями о том, что жертву убийства, согласно законам, будут вскрывать не зависимо от воли родственников.
Советник уступил – что в общем-то было не в его характере, но известие о смерти Эвелины, похоже, так подкосило господина Санду, что он был малость не в себе. Сюретер, не рискнув доверить дело штатному анатому, позвонил в университет, доктору Хаиму Гершу. Давний приятель Ла-Киша, он время от времени выполнял для него подобные задания, когда требовалась предельная точность и
