— А хан был рад видеть тебя? — спросил Тэмуджин.
— Конечно. Мы вместе ездили на соколиную охоту, и он угостил меня в своей орде. Многие собрались в кольце больших шатров приветствовать меня.
— Значит, этой осенью он пойдет в поход с тобой, — сказал Тэмуджин.
— Посмотрим, — проговорил Есугэй. — Я сказал ему, что мой юный сын уже исполнен воинского духа.
Взгляд у него был угрюмый. Оэлун знала, что Есугэю не удалось вытянуть из хана ни одного обещания.
— Тэмугэ уже хорошо сидит на коне, — вставила она быстро свое слово. — Хачун лучше управляется с копьем. — Ее пятилетний сын просиял, услышав похвалу. — Чарха говорит, что Тэмуджин и Хасар стали лучшими лучниками среди мальчиков.
— Я стреляю хорошо, — сказал Тэмуджин, — но Хасар лучше, хотя ему лишь семь.
Оэлун подумала, что Тэмуджин верен себе — ее старший сын тотчас воздает должное другим.
Глаза Есугэя сузились.
— А как ты ладишь с Бектером? — Тэмуджин отвел взгляд. — Не забывай о нашей прародительнице Алан Гоа и ее сыновьях. Стрелы, связанные крепко вместе, нельзя…
— Он всегда лезет в драку! — взорвался Тэмуджин. — Он крадет и врет, он всегда…
— Хватит! — Есугэй поднял руку. — Как же ты собираешься стать вождем, если не умеешь ладить с собственным братом?
Тэмуджин посмотрел ему в глаза.
— Ты, бывало, дрался с дядей Даритаем, когда он был в нашем курене. Ты послал его…
Есугэй залепил ему пощечину. Щека Тэмуджина побагровела, глаза были полны слез.
— Даритай-отчигин — наследник отцовского хозяйства, — сказал Есугэй. — Хорошо, что он разбил свой стан рядом с пастбищами нашего отца. Он со своими людьми сражается на моей стороне, когда мне надо, и в этом все дело. Тебе надо научиться ладить с Бектером.
Оэлун потупилась. Тэмуджину не следовало упоминать имя Даритая. Поскольку отчигин был вождем в собственном курене, он неохотно подчинялся брату — пучок собственных стрел у Есугэя был связан неплотно.
— Мне надо поговорить с твоим отцом наедине, — проговорила Оэлун. — Тэмуджин, вы с Хасаром можете покатать Тэмугэ на лошади, но пусть один из вас непременно сидит с ним в седле. Хокахчин, в очаг надо подбросить аргала. Биликту. — Девушка подняла голову. — Собери топлива вместе с Хокахчин.
Мальчики встали и вслед за Тэмуджином вышли из юрты. Биликту тоже встала, искоса мазнула Есугэя взглядом длинных черных глаз и медленно пошла к дверному отверстию.
— Девочка подрастает, — сказал Есугэй, когда она ушла.
— Скоро ей будет пятнадцать.
— Когда-нибудь я возьму еще одну жену, и Биликту…
— Из нее выйдет плохая жена, — сказала Оэлун. Биликту была ленивой и всегда напоминала другим, что она дочь нойона, и только смерть отца во время набега, когда схватили и ее, превратила ее в здешнюю рабыню.
Есугэй пригладил усы.
— А я почти уверен, что ты ревнуешь меня к девушке. Не стоит. Ты все еще почти такая же, какой я тебя увидел в первый раз.
Но это была неправда: многочисленные роды оставили свой след, талия пополнела, груди и живот погрузнели. Она закутывала лицо во время сильных ветров и смазывала кожу салом, но даже пальцами можно было нащупать морщинки у глаз. Ей было уже двадцать пять, молодость прошла.
— Нужно побольше добычи, — продолжал Есугэй, — чтобы содержать еще одну жену, но разжиться в ближайшее время вряд ли удастся.
Оэлун вздохнула.
— Тогорил не хочет идти в поход с тобой.
— О, он счастлив был увидеть меня. Он желает мне добра.
— Он — твой анда. Если бы он поддержал тебя сейчас…
— Тогорил поддерживает меня, — сказал Есугэй, — но он не хочет идти в поход со мной… пока. Он выжидает, чтобы посмотреть, кто становится сильнее — мои сторонники или мои враги.
— Он не был бы ханом, если бы поступал иначе. Он все еще заигрывает с мэркитами, прося их о помощи, и не получает ее, пока его дядя правит кэрэитами.
— Все верно, Оэлун, но не в этом дело. Он также не был бы ханом, если бы не прикончил старших братьев. Тогорил не из тех людей, которому родственные узы мешают добиваться своего. — Есугэй взял ковш и попил. — Осенью нам может повезти, если добыча будет хороша. Курултай, возможно, провозгласит меня ханом. Вот тогда Тогорил поддержит меня.
Но никакой курултай не соберется до тех пор, пока тайчиуты блюдут собственные интересы. Они согласны подчиняться Есугэю как военачальнику или во время охоты, но они ни за что не сделают его ханом — пока Тогорил кормит его лишь заверениями в дружбе, или пока живы старые тайчиутские ханши.
— Ладно, — сказала Оэлун, положив руку на колено. — Я хотела с тобой вот еще о чем поговорить. Мне пришло в голову, а не подыскать ли нам жену для Тэмуджина?
— Ему только девять.
— Этого достаточно для помолвки. У него будет время узнать девочку и послужить ее семье до свадьбы, как это было с моим отцом до того, как он женился на моей матери. Для Тэмуджина было бы лучше обзавестись женой мирно, а не наживать врагов, умыкая ее.
— Некоторые женщины стоят такого риска. — Он тронул Оэлун рукой. — И где же мы будем искать суженую для Тэмуджина?
— В моем племени олхонутов, наверное, или в хонхиратских родах. Ты мог бы заключить союз с одним из их вождей, поскольку земли их примыкают к татарским.
— Воины они не лучшие, но женщины у них красивые, — сказал он, похлопав жену рукой. — Я подумаю об этом.
Оэлун встала.
— Сочигиль будет рада увидеть тебя, и товарищи твои захотят услышать, как ты съездил к хану кэрэитов. Скажи им, что он доверяет своему анде предводительствовать ими. Пусть они думают, что хан не заключит тесного союза с другим вождем.
Есугэй спал в ее постели. Оэлун не жаждала его объятий, хотя он отсутствовал почти целый месяц. Он взял ее так, как утолял голод или жажду — быстро, и отвернулся тотчас после того, как удовлетворился. Его страсть разгоралась ненадолго — так вспыхивают угольки в костре перед тем, как погаснуть, а она утратила свойство кремня — высекать новые искры. Даже пламя его ненависти к врагам разгоралось все реже; она чувствовала, что он устал от сражений.
При этой мысли ее охватил страх. Мужчины должны сражаться, пока все враги не сдадутся или не погибнут. Ненависть была огнем, в котором закалялись их мечи. Если огонь разгорится слишком сильно, металл размягчится. При слабом огне оружие не получит должной закалки. Люди заботятся о своей ненависти, как об огне в очаге. Ненависть поддерживает их жизнь. Может быть, у Есугэя нет больше должной ненависти.
Оэлун выскользнула из постели и стала на колени перед люлькой Тэмулун. Она отвязала ребенка и дала ей грудь. Сыновья ее спали на постелях из подушек в западном углу юрты. Видимо, Тэмулун будет ее последним ребенком. Теперь ее ждут другие радости — женить сыновей, нянчить внуков. И все же она печалилась, как это бывало, когда холодные ветры предупреждали о наступлении осени.
Оэлун прижала дочь покрепче. Ее любовь и ненависть связаны с детьми — любовь к тем, кого она произвела на свет, ненависть ко всем, кто угрожал им. Она не позволит, чтобы эта любовь и эта ненависть горели слабо, пока у нее есть жизнь.
11
Бортэ стояла одна в широкой степи под беззвездным черным небом. Призрачное крылатое существо, освещенное ярким огнем, которое оно несло, летело прямо на нее. Она закрыла лицо руками и смотрела сквозь пальцы на белого сокола. В левой лапе он держал огненный шар, а правой сжимал большую белую жемчужину.
Бортэ протянула к нему руки, больше ничего не боясь. Она восторженно смотрела на неистовый свет и тусклое сияние, которые птица несла в своих когтях. Сокол покружил над Бортэ и выпустил ношу. Бортэ подхватила сияющие предметы, а белая птица села ей на запястье.
— Я принесла тебе солнце и луну, — сказала птица.
Бортэ взглянула ей в глаза и увидела, что они испещрены зеленым и золотым. Шары вдруг вспыхнули ослепительно ярко.
Бортэ вскрикнула и проснулась. Душа ее вернулась к ней. Остался только свет очага и тень ее матери, склонившаяся над котелком.
— Что с тобой, Бортэ? — спросила мать.
— Сон видела, — ответила Бортэ и села на постели.
— Сегодня самая подходящая ночь, чтобы видеть сны, — донесся из глубины юрты басовитый голос отца. Он сидел на постели и натягивал сапог. — Одевайся, дитя, и расскажи мне о своем сне.
Бортэ выкарабкалась из постели, натянула сорочку и потянулась за штанами. Ее брат Анчар сидел на постели и зевал.
— Опять сны? — спросил мальчик.
— Этот был самый странный, — сказала Бортэ.
— То же самое ты говорила о последнем сне, когда дикая лошадь подскакала к тебе и позволила сесть верхом.
Бортэ нахмурилась. Анчару было восемь лет, на два года моложе нее, а дразнится ужасно. Она надела халат, который был ей по колено, подошла к отцу и села на войлок у его ног.
