доску. Раздался металлический скрежет – доска рухнула на ногу Йеппе. Он попытался ее поднять и снова закрепить на опоре, но обнаружил, что не хватает гайки. Как будто здание и без того само не разваливается. После того как основная часть отдела по расследованию преступлений против личности переехала в новые здания в Тегльхольмене, старое словно начало рушиться на головы оставшихся следователей. Сыпались хлопья штукатурки, под ногами проваливался линолеумный пол с влажными пятнами. Постепенно стало казаться, что, работая здесь, они удерживают на плаву «Титаник» с помощью упаковки воздушных шариков и жвачки. Кроме того, подобными вещами всегда занималась Анетта.
Фальк развалился со своим кофе и наблюдал за его битвой с доской, даже не собираясь встать. Вот и разница между напарниками.
Когда доска кое-как встала, Йеппе маркером написал рядом с фотографией важнейшую информацию о жертве и убийстве.
– Дома криминалисты ничего не нашли. Ни крови, ни чего-то похожего на орудие убийства. Если ее и убил муж, то в другом месте. – Йеппе посмотрел на вяло бормотавшего Фалька. – Он вполне мог связать ее и положить в багажник машины. Увезти куда-то. Может, у него есть гараж, ну или помещение в яхт-клубе?
– Да, есть такая вероятность.
Фальк отпил кофе и незаметно вытер бороду рукавом.
– Может, ты это выяснишь?
Йеппе написал на доске «гараж?» большими буквами.
– У нас есть муж без алиби. Ларсен говорит, что, по словам соседей, супруги часто ссорились, в последние годы все больше.
– Кто не ссорится после двадцати семи лет брака? Это не обязательно что-то значит.
Фальк, не поднимая головы, записал что-то в блокнот.
Йеппе снова повернулся к доске и стал рассматривать фотографию Беттины Хольте. Решительная женщина, как говорил о ней муж. Она работала в родильном отделении больницы Херлева. Как можно нажить там врагов?
Фальк задумчиво прокашлялся.
– Ты знал, что у песчаных акул эмбрионы поедают друг друга в утробе матери, пока их не остается всего двое?
Он писал аккуратным почерком, как будто работал над мемуарами и мог писать их до конца жизни.
Йеппе вышел из переговорки, не поддавшись желанию хлопнуть дверью.
В его непривычно чистом кабинете письменный стол на двоих освободился от пакетиков из-под чипсов и кружек с кофе. Здесь царили тишина и порядок. Йеппе плюхнулся на офисный стул и позвонил Клаусену из Национального центра криминалистики.
– Кернер! Как раз собирался тебе набрать!
– Вы узнали, что там был за велосипед?
– Еще нет. Но у меня, кажется, появилась мысль насчет орудия убийства.
Йеппе выпрямился.
– Ну-ка!
– Не подумай, я не разбалтываю семье о текущих делах…
Казалось, рассказывает Клаус как-то боязливо.
– Разумеется, нет.
– Конечно. Но сегодня я обедал со старшей дочерью – может, ты ее помнишь, она хирург-ортопед – и упомянул те надрезы на запястьях жертвы. Чисто гипотетически, конечно.
– Конечно.
Йеппе откинулся на спинку стула.
– Моя дочь говорит, рисунок какой-то знакомый, просто не может понять, откуда он, и предложила позвонить ее подруге – она в Медицинском музее работает. Моника Кирксков. Она специалист по старинным медицинским инструментам.
– Ну ладно…
– Я пришлю тебе ее номер, хорошо? Еще поговорим.
Клаусен положил трубку, а Йеппе так и сидел с телефоном, глядя на его темный экран. Когда он еще был женат на Терезе, он сидел за обеденным столом на вилле в Вальбю и делился с ней, рассказывая о ходе расследования, хотя вообще-то это запрещено. Теперь она делит жизненные трудности с новым мужем, а на вилле живет молодая пара, выкрасившая фасад в желтый. Вещи Йеппе запаковали в коробки – через две недели его ждет новая квартира в Нюхавне. Жизнь шла дальше. Пока не остановилась.
Поток мыслей Йеппе прервал засветившийся мобильный телефон – визитка от Клаусена.
Моника Кирксков.
Некогда ворошить прошлое, жизнь продолжается. Йеппе набрал номер.
* * *
Навязчивый писк микроволновки сообщил, что ужин готов. Одна порция цыпленка тикка-масала, доставленная онлайн-супермаркетом и разогретая, – и можно подавать на простой эксклюзивной посуде психиатра Петера Деманта. Еда, наверно, жирновата, но сегодня ему нужно то, что можно есть из глубокой тарелки.
Он налил себе большой стакан молока и понес еду к журнальному столику, откуда открывался вид на черную воду вокруг Хольмена. Современная аудиосистема играла Шопена, и профессиональная литература, стоящая на встроенных полках, отражала звук с успокаивающим отзвуком опыта и мудрости. Голые пальцы ног утопали в длинном ворсе ковра, а довершало картину сочетание ледяного молока и пряной курицы. Постепенно он расслабился и почувствовал, что тело обрело покой.
Петер вымотался. Последние три недели он, помимо того, что посвятил множество часов собственной практике и консультациям, трудился над лекцией – на следующей неделе его пригласили в Амстердам. Ведущий мировой конгресс по психиатрии, его позвали в качестве key note speaker[6]. Прекрасная возможность представить свои теории о новых медикаментозных методах лечения самоповреждающего поведения. Ему нужны надежные, задокументированные результаты исследований, а такие исследования стоят денег. Конгресс – шанс быть увиденным и услышанным нужными людьми, возможность приобрести входной билет в международную суперлигу ученых. Кроме того, его доклад напечатают в виде статьи в престижном медицинском журнале – The British Journal of Psychiatry. Еще одно перо на шляпе. Но над этим текстом он тоже много трудился.
Правда в том, что он всю жизнь много трудился.
Одним людям все достается легко: апельсины падают с деревьев им в тюрбаны, а новые возможности открываются перед ними каждый день. У Петера было не так. В школе он не был ни самым умным, ни самым высоким, ни самым симпатичным; он не блистал ни в спорте, ни на сцене. Девочки быстро переросли его на целую голову и никогда не смотрели вниз. Но у Петера было одно качество, благодаря которому учеба в школе и университете увенчалась успехом. Он много и упорно трудился – никогда не падал духом. Сопротивление было своего рода топливом, благодаря которому он лишь прикладывал больше усилий. А теперь его труды стали приносить результат.
Он поскреб тарелку – звук вышел зубодробительный – и пожалел, что не купил шоколадку. Ему требовалось утешение, которое могут подарить только сладости. С самого раннего детства Петер делил дни на три категории, исходя из настроения, и не бросил эту привычку даже после в общей сложности восьми лет учебы в медицинском, ординатуры, специализации в психиатрии и получения ученой степени.
Сегодня, ясное дело, тройка: серость и дурные мысли, не подчинившиеся, когда он их прогонял.
Интернет-издания подробно описали, как ее нашли голой и искалеченной – именно последнее слово употребляли чаще всего – в фонтане
