— Хочешь стать священником? — спросил Шейн.
— Не, скорее за компанию, — ответил Грейди, почесав затылок. — Может, видел объявления в журналах? Там писали одно время, что ищут новых братьев.
Шейн никогда ничего подобного в глаза не видел.
— Я тоже не обращал на них внимание, — продолжал Грейди, набив рот арахисом, — пока мне не был дан знак. Хочешь расскажу? Однажды на Юма Бич я увидел над океаном огненный шар. «Час расплаты близок», — раздалось вдруг. Я тебе не вру. Клянусь. Мне тоже сначала показалось, что это галлюцинация. Но она не прошла бесследно.
— Ну а потом? — спросил Шейн с интересом.
— А что потом? Потом пошел в клинику, врач посоветовал отказаться от допинга. Но от шара так и не избавился.
— Священником-то почему?
Грейди нахмурился:
— Я никогда не смогу сказать наверняка, почему решил посвятить себя Богу, — ответил он, перебирая шелуху от орехов на дне серебряно-голубой сумки.
Шейна увлекла история Грейди. Он и сам попадал в подобные путешествия, когда сознание рождало полные печали образы, но он никогда не связывал их с религией. Шейну вдруг стало стыдно, что он так глупо хвастался. И чтобы не оставаться в долгу, рассказал, и что он пробовал наркотики в раннем детстве, и что мать его была хиппи, и что имя ему дала в честь любимого своего фильма.
— Не такое уж плохое имя, бывают и похуже, — сказал Грейди. — Вот в прошлом году в классе у меня дружок был, так его вообще звали Санбим.[2] И ничего. А можешь в суд пойти и поменять.
У Шейна не было никакого желания тащиться в суд по своей воле.
— Да мне все равно, — сказал он, глядя в небо. — Когда мы жили на Хай-Ашбери, муж Сюзанны, барабанщик, тоже давал мне попробовать. Сюзанна знала, но вряд ли ее это волновало. Я тогда еще под стол пешком ходил. По правде сказать, не так уж много мне и перепало, чтобы втянуться. Хотя не знаю. Но помню, потом, в школе, было противно смотреть на малышей, которые курили наркотики тайком во дворе. Мне кажется, пока не исполнилось тринадцать, начинать нельзя.
— А может, лучше вообще не начинать? — спросил Грейди.
— Ну втягиваться-то я не собираюсь. Просто успокаивает, вот и все.
Грейди постучал по груди:
— Спокойствие должно приходить изнутри.
Грейди казался очень мудрым для своих лет, и Шейн решил открыть ему свою душу. Тот выслушал терпеливо.
— Не хочу тебя утешать, — сказал Грейди, — но я уверен, что все очень скоро кончится. Так всегда бывает. Несчастья проходят. Они переходят от одного к другому. Ты скоро сам поймешь это.
Объявили посадку. Шейн совсем сник. Они с Грейди сели в автобус, который шел в город, и на станции Грейхаунд, что рядом с Маркет Стрит, обменялись адресами и телефонами. Свет в зале станции слепил глаза, все вокруг сияло. Шейн расслабился, но как только Грейди отчалил, нервы опять стали сдавать. Ему не давала покоя предстоящая встреча с матерью: в последний раз в Иньокерне на рождество они постоянно ссорились. Шейн попробовал заговорить с солдатом, который ждал автобус неподалеку, но из этого ничего не вышло — солдат жевал пластинки четыре разом. Тогда он попросил его купить яблочного вина и выпил почти всю бутылку один, проглотив между делом еще две таблетки. Поездку на автобусе вдоль побережья он помнил плохо. Городок Мендосино, расположенный на отвесной скале, обращенной к Тихому океану, поражал сходством с Новой Англией.
— Ничего городишко-то, — заметил Шейн вслух.
Из вестибюля гостиницы на главной улице он позвонил матери и тут же на стуле заснул. Через некоторое время Шейн услышал, как кто-то (он думал, что это Сюзанна) сказал:
— Погляди-ка, Рой, на него!
Он сказал пару слов в ответ и пошел, заплетаясь, к фургону. Потом ему дали бутерброд. Шейн положил его на стол и рассматривал издалека: сыр, помидоры, зелень, два кусочка хлеба. Есть совсем не хотелось. Именно Бентли, тот парень с фотографии, вел его ночью среди деревьев. Вода капала с ветвей им на головы, воздух будто въедался в кожу. Бентли открыл дверь — запахло смолой и камфорой, и сказал что-то про одеяла. А потом Шейн остался один. Кружилась голова. Он рухнул на узкую шаткую кровать и залез под покрывало. Голова вскоре перестала кружиться, и Шейн принялся рассматривать комнату. Она была довольно уютная, но в ней как будто находились животные. Они не скреблись, не выли, но он чувствовал, что они подглядывают за ним.
Это были утки, две утки с пузырьками внутри, похожими на сердце. Шейн увидел их, когда проснулся. А вспомнив вчерашние свои похождения, он от стыда опять с головой залез под одеяло.
Но долго думать об одном и том же у него не получалось, и вскоре он стал размышлять о Грейди. Шейну захотелось узнать, попал ли его друг в семинарию, бреются ли все священники до одного наголо, вспоминает ли он об их встрече, или, кроме Бога, он теперь думать ни о ком не может. Минут пятнадцать прошло, прежде чем Шейн нашел оправдание своему поведению, и решил, что иначе и поступить он не мог. Не всем же, в конце концов, быть такими благоразумными, как Грейди, достаточно того, что Шейн всегда оставлял за собой право стать лучше в любую минуту. Он вылез из-под одеяла, пригляделся к уткам — это были светильники — а потом, выйдя из комнаты, бросил на землю оставшиеся таблетки и, растоптав их, облегченно вздохнул.
Владения Бентли действительно были похожи на ферму: вокруг забор и никаких соседей. Рядом с домом стоял сарай для птицы и громадный амбар. В амбаре Шейн увидел птичьи гнезда, ржавые инструменты и разломанный старый «крайслер», похожий на рыбий скелет. Разобранный карбюратор истекал маслом на полке.
Шейн тихонько вошел в дом, боясь, что его сразу начнут душить в объятьях, но дом был пуст. Ему показалось, что он был здесь раньше. На кухне Шейн налил себе апельсинового соку и сел почитать спортивные новости. И вдруг услышал голос матери.
— Это ты, Шейн? — спросила она. — Поднимись наверх. Хочу поговорить с тобой.
Он налил еще соку и пошел к Сюзанне.
— Ты где?
— Принимаю ванну.
Из приоткрытой двери шел пар. Шейн заглянул в ванну и увидел мать под слоем пены и пузырей. Она всегда казалась ему очень красивой. Теперь густые, черные с проседью волосы Сюзанна убрала наверх. Он никогда не знал, сколько ей лет. Может, сорок? Какое это имело значение.
— Не стой в дверях, — попросила Сюзанна, — холодно. — Когда Шейн вошел, добавила: — Ну вот, сегодня ты выглядишь гораздо лучше.
— Чувствую гораздо лучше, — поправил он.
— Может, сначала поцелуешь свою старую мать, а потом будешь воспитывать.
Он нагнулся, чтобы поцеловать Сюзанну в щеку, но она достала руки из-под воды и сама поцеловала сына. На мгновение показалась ее грудь. Шейн и раньше, раз сто, видел мать обнаженной — в ванне, на женских пляжах, — но сейчас она была обнажена по-иному, как те девочки в журналах, которые он тайком разглядывал у себя дома.
— О, Шейн — сказала она, высвобождаясь из объятий, — у тебя вчера был такой ужасный вид. Что случилось?
Шейн засунул руки в карманы.
— Мы с другом выпили бутылку яблочного вина на станции, — соврал он и замолчал на мгновение. — Я больше не буду.
— Сто раз это слышала от тебя. Ты нас до смерти напугал. Когда ты себя так ведешь, мне кажется, что ты мстишь. Думаешь, я сама не знаю, что не должна была спихивать тебя деду с бабкой. Согласна, я была плохой матерью. Но и мне было нелегко тебя растить.
Шейн терпеть не мог, когда начинали выяснять отношения. Вечно она оправдывается, ищет адвокатов. Оставшись одна, она часто срывала на нем зло, порой ему здорово попадало. Однажды Сюзанна чуть не избила его половником, а в другой раз шкатулка для вышивания просвистела рядом с его ухом.
— Я не шпинат какой-нибудь, чтобы меня растить.
Мать рассмеялась и посмотрела ему прямо в глаза:
— Это уж точно, не шпинат. Чем острить, лучше бы правду сказал. Что было прошлой ночью? Хотелось бы верить, что не наркотики всему виной.
— Нет, конечно.
— Лучше ими не баловаться, а то и не заметишь, как втянешься, там и в тюрьму угодить можно. Сам знаешь, это противозаконно. Не могу до сих пор понять, как это вас схватили на месте взрыва, бегать не умеете, что ли? Что за ребята с тобой были?
— Нормальные ребята, — вспыхнул Шейн. — Полицейские первые начали. Интересно, с каких это пор ты против наркотиков выступаешь? Ты же обычно курила по утрам.
— Уже много лет не курю марихуану.
— Верю, верю.
— Как ты разговариваешь, Шейн? — рассердилась Сюзанна. — Я ведь пока еще твоя мать.
— Знаю.
— Не подумай, что я собираюсь читать тебе нотации, просто хочу уберечь тебя от беды, — она встала в полный рост, вода стекала по груди, по телу. — Подай мне полотенце, родной.
