Константин Петрович вытер ладонью пыль с вишневой гладко отшлифованной стенки шкафа павловских времен, распахнул дверцу и посмотрел на ряды книг. Вот первые отчеты, напечатанные на дешевой бумаге и оправленные в еще не роскошные переплеты. Он выдернул из тугого строя наугад том и прочел про себя подробно — каждое слово отдавалось в его сердце: «Всеподданнейший отчет обер-прокурора Святейшего синода Константина Победоносцева по ведомству православного исповедания за 1888 и 1889 годы Санкт-Петербург, 1891 год!»
Глаза его медленно пробегали плотные, как шеренги гвардейцев, строки, и он, не склонный к мистике, вздрогнул от ужаса.
«Черезвычайным событием, коим знаменуется отчетный период времени — 1888 и 1889 годы, — было чудесное спасение Царя и его августейшего Семейства при страшном крушении царского поезда 17 октября 1888 года…»
Через семнадцать лет лишенный собственной воли наследник, чудесным образом спасенный во время крушения, подписал манифест, которому суждено было, по уверенному мнению Константина Петровича, погубить Россию. Сейчас настал конец октября несчастного 1905 года, и он уже в отставке и является живым свидетелем начинающейся бури, которая продлится не меньше века и жертвой которой станет и страна, и миллионы загубленных душ, и сам император, и его семья. В первый раз он отрекся, подписав манифест, во второй и последний — через двенадцать лет. В первый раз его уговорил Витте, во второй — Шульгин, Гучков и генералы. Везде измена, царь в плену… Пророчество Тютчева!
«Десница Божия извлекла царя и семью из-под смертоносных развалин… Господь Бог дивным образом спас всех нас…»
Но далее, далее! Глаза его, такие медленные и вдумчивые обычно при серьезном чтении, сейчас спешили как угорелые в поисках той самой фразы, которая пришла на ум и без чтения. Вот она!
«Святейший синод в благодарность Господу Богу… признал за благо: в молитвенное воспоминание о великой милости Божией к державе Российской установить ежегодно 17 октября во всех православных церквах империи торжественное служение Божественной литургии, а после оной благодарственное Господу Богу молебствие с коленопреклонением…»
И что же сотворил в сей день теперь уже не молодой, а достаточно опытный император, клявшийся в Николаевском зале продолжить дело отца? И тоже 17-го числа, только января месяца… Опять же 17-го — о, какое-то роковое число! — утвердил проклятый манифест и через несколько дней с холодным сердцем, наверняка не читая, подмахнул рескрипт на имя обер-прокурора после прошения об отставке!
Константин Петрович, конечно, не знал, что Николай II в дневнике отметил чудовищное событие: «Годовщина крушения! В 10 часов поехали в казармы Сводно-Гвардейского батальона. По случаю его праздника отец Иоанн отслужил молебен в столовой. Завтракали Николаша и Стана. Сидели и разговаривали, ожидая приезда Витте. Подписал манифест в 5 часов. После такого дня голова сделалась тяжелою и мысли стали путаться. Господи, помоги нам, спаси и умири Россию!»
Цитируя эти слова, советские люди делают обычно в предпоследнем слове ошибку, вставляя между первой и второй буквами букву «с», и потом, не стесняясь этой ошибки, продолжают свои исторические исследования.
Витте, Витте, Витте, Николаша, опять Витте… Об отставке обер-прокурора, как позднее и о его кончине, — ничегошеньки. А Константин Петрович весь день молился и вспоминал страшные подробности ненастного октябрьского дня, когда увидел листовку с манифестов.
Ему не хотелось возвращать довольно увесистый том на место. Он и то, что в нем было сказано, утешали обер-прокурора в несчастье, которое свалилось на Россию. В глаза бросились цифры сооруженного за два года: 39 церквей, 12 приделов, 82 часовни…
— Вот-вот! — воскликнул он громко. — Открыто тридцать пять школ! Тридцать пять, — повторил он. — Устроено двадцать пять училищных домов, учреждено две богадельни и два приюта… Содержание их обеспечено денежными жертвами…
А нынче, в XXI веке, когда у нас открывается дом для престарелых, трубят на всех углах, но чаще сообщают о том, что не стоит и копеечных средств — какие несчастные случаи приключились со зданиями, в которых почти как заключенные находились старики.
Ах, как жила Россия!
Нет-нет, это был прекрасный том! Он закрыл глаза и по памяти шептал всплывавшие перед его внутренним взором строки, которые когда-то надиктовывал библиотекарю Львову:
— «Крещение русского народа… Девятьсот лет тому назад… Свет истинной веры… Подвиг святого и равноапостольного князя Владимира!»
Он вспомнил свои поездки в Киев, торжественные молебствия, крестные ходы. В середине июля православная Русь праздновала великий юбилей. Водосвятия, чтения и беседы… С 11 по 17 июля весь Киев бурлил радостью. Именно здесь совершилось крещение русского народа.
В 1839 году произошло еще одно значительное событие, повлиявшее в дальнейшем на судьбы многих людей. Пятьдесят лет, как произошло воссоединение православной церкви с западнорусскими униатами. Несколько миллионов отторгнутого от России Римом русского православного народа обрело теперь покой под сенью мощной державы!
Он держал сейчас в руках один из лучших своих отчетов. Верноподданных 100 000 000 душ с лишком обоего пола! Громадная страна! Краса и гордость мира! Константин Петрович вспоминал свое состояние безбрежной радости, когда он собирал документы, чтобы внести их в специальный раздел. К началу 1889 года православная российская церковь считала своих исповедников — 69 808 407, то есть 70 % всего населения империи. Естественное приращение православного населения, происходящее от избытка числа рождающихся против числа умирающих, составляло 1 381 380 душ обоего пола.
Ему эти цифры нравились:
— Хорошо жила Россия! Не вымирала! Ах, как жила Россия! Накапливала энергию, концентрировала богатства, строила великие планы!
Из других вероисповеданий путем обращения в православие приобретено 17 357 чад православной церкви. Убыло православных в иноверие…
— Пусть по официальному счету, не очень-то верному, 502 души. Нет, не больше! Всего 502 души.
Часть правящих, священнодействующих и просто служащих в церкви православной достигало 100 000.
Да, это был один из лучших отчетов, если не самый лучший. Каких только вопросов он здесь не касался!
— Борьба против пьянства. Раскол. Уменьшение фанатизма…
Он боролся с расколом и добивался успехов. Вот, например, в Самарской епархии раскольники не чуждаются православного духовенства. Жены их в последнем периоде беременности идут на исповедь к православным священникам, выражают сочувствие к православию. В Таврической епархии раскольники просят дать просфору, артос и цветы из-под креста для больных. Во время поста даже говеют, исповедуются и приобщаются Святых Тайн. А детки их учатся в церковно-приходских школах грамоте, пению, арифметике.
Все это было очень важно, потому что раскол упорен и живуч, а миссионерская деятельность среди раскольников нелегка. Он надеялся на благотворное воздействие миссионерских собеседований и даже занес в отчет мнение одного раскольника из Тобольской епархии: «Миссионерские беседы для нас, раскольников, это бич Божий, хуже всякого гонения!»
Много места в отчете было уделено сектам и, в частности, молоканству. Положение в западных епархиях сильно беспокоило Константина Петровича в те годы. Кроме латинства, на религиозно-нравственную жизнь населения отрицательное влияние оказывалось и евреями. Это мнение выражали все преосвященные. В Волынской епархии процент иноверных был самый высокий. Евреев больше, чем католиков и протестантов. Из-за этого просветительское влияние церкви уменьшалось. В Могилевской епархии процветало шинкарство, и преосвященный весь гнев свой обрушивал на евреев. Он считал, что православные именно от них приобретали дурные привычки. В распрях между евреями и приходом преосвященный становился на сторону православных. В своих отчетах преосвященные указывали на экономические конфликты и на то, что существуют неуловимые для закона и для преследования пути нравственного растления. Но есть и открытые, установленные обычаем и допускаемые законом могущественные средства деморализации православного населения. Это базары в воскресные и праздничные дни. В шинке крестьяне оставляют весь свой заработок. Сельские сходы хотят перенести ярмарки на будние дни, но евреи воздействуют на начальство, да и не все волости поддерживают такие ходатайства. Словом, шинок — это евреи, а все зло идет отсюда, и бедность, и преступления, и нравственное падение.
Разумеется, шинкарство — язва тамошней и тогдашней жизни, но только ли евреи виноваты были в происходящем?
Перелистывая дорогие страницы
