Наконец, все готово. Щербаков сам провожает нас на линейку. Мы молчим. Говорить больше не о чем.
На аэродроме рев моторов: идут последние приготовления. И вдруг разом — тишина. Все вокруг словно замерло. Ни звука! Только снег скрипит под нашими унтами.
Я понял эту тишину и растрогался: люди провожали нас в последний полет. Спасибо, друзья, спасибо! Только почему вы решили, что этот полет для нас будет последним? Я так не думал. Я послушал свое сердце — оно было спокойным. Никаких тревог, никаких предчувствий. Только в груди будто скручена тугая пружина….
Стоит розовый день. Над головой ползут клочки облаков в несколько ярусов. Облака золотые от солнца. Небо — голубое-голубое. Безветренно. Тихо. Все самолеты готовы к вылету. У каждого под брюхом полутонные бомбы. Сила!
Запускаем моторы. Выруливаем. Командир сжал пальцы обеих рук, поднял их высоко над головой, потряс в прощальном приветствии. Я помахал ему рукой:
— Спасибо, хороший человек!..
Взлетаем. День. Непривычно светло и до чего же интересно! Облачка с позолотой, клочки голубого неба. Под крылом заснеженные зимние поля, тут и там пересеченные дорогами. Бежит поезд. По черному асфальту ползет на запад вереница машин, крытых брезентом. Стоят сосны — темно-зеленые с белым. Красотища-то какая! Какая красотища! От моторов, как и всегда, тянет горячим запахом цилиндров. Штурман сидит с планшетом на коленях. Уютно сидит, хорошо.
Держим курс на север. Высота — 400 метров. Погода пока терпимая. Разрозненные облака — выше нас, ниже нас. Видать землю, видать небо. Но скоро картина резко меняется: небо над нами становится чистым, зато землю покрывает пелена тумана. Снижаемся до бреющего. Мелькают макушки елей, лесные полянки, пробитые зверем тропки, печные трубы сожженных деревень… Сколько их!.. Много… Много. Сердце наливается гневом: «Гады! Гады проклятые! С-сволочи!» Это как молитва перед боем.
Ныряем под сырые облака. Сразу становится темно и неуютно. Меняем курс на северо-запад. Облака все ниже, ниже. И мне становится не по себе: надо точно выдерживать курс и в то же время ни на секунду не упускать из глаз мелькающие елки, овражки, высотки с геодезическими вышками. Трудно и смертельно опасно ходить в тумане бреющим полетом. Но облака, словно жалея нас, приподнимаются, образуя узкую спасительную щель.
Штурману тоже трудно. Ориентиры внезапно появляются и тут же исчезают — проносятся мимо на бешеной скорости. Разбери попробуй: то ли это речка, занесенная снегом, то ли просто овражек.
Летим долго. У меня уже занемели руки от напряжения, и в глазах, как от мелькающих досок забора, стоит сплошная рябь. Но вот — внимание! Штурман вскочил с кресла, упал на колени. Я уже знаю: сейчас должен быть контрольный ориентир: речка под названием Межа и отросток железной дороги. Если выйдем точно, хорошо. А если не выйдем… Я уже не могу себе и представить, что будет, если не выйдем.
Сейчас, пока мы летим под туманом, наши авиационные полки по расчету времени прокладывают путь над облаками. Передовые их отряды придут в намеченное место минут на пять раньше нас и будут ждать, когда враг обнаружит себя.
Нет, мы не можем, не имеем никакого морального права не выйти на контрольный ориентир!
Летим три или пять долгих-долгих минут. Леса, перелески, полянки. Овраги, овраги и белый-белый нетронутый снег. Сжимается сердце от страха: «Не вышли…»
Но штурман поднимает руку:
— Внимание!.. Курс девяносто восемь!
Я склоняю крыло, и в то же время под нами мелькают крутые берега речки, остатки разбитого моста.
Вышли! Вышли!
Я облегченно вздыхаю. Сердце наполняется радостью. Я счастлив безмерно. Молодец! Молодец штурманяга!
А теперь прятаться — в перелесках, в складках, в оврагах. Через восемь минут — цель.
Перед нами речка с крутыми высокими берегами. Ныряем к речке, скованной льдом. Берега выше нас. Хорошо! Звук наших моторов уходит вверх. Речка вильнула в сторону. Не по курсу! Выскочили: лес! А затем — заснеженная балка, поросшая кустарником. Мчимся по самому дну.
— Здорово идем, — говорит Заяц. — Аж сзади снег столбом!
Снег столбом? Хорошо! Я с наслаждением вдыхаю морозный воздух.
Штурман стоит на коленях. Он недвижим. Он выразительно красив в эти минуты. Он как скульптура. Вся его поза — сплошное напряжение.
Щелчок в наушниках:
— Внимание! Сейчас выходим на большак!
Балка сворачивает влево. Чуть-чуть штурвал на себя! На нас наползает склон. Еще штурвал на себя! Мы вылетаем на простор, и… сердце мое обрывается…
Мы налетели на колонну! Длинную серую колонну войск, шагающих на восток. Чьи это войска?.. Свои?.. Чужие?.. Те и другие при данной обстановке одинаково опасны. Немцы откроют шквальный огонь, увидев красные звезды, наши обстреляют лишь потому, что мы крадемся с запада. Разбираться будут потом, когда уже станет поздно…
Но что это? Все многотысячное войско разом стало! И вверх полетели шапки. Замелькали восхищенные лица, открытые рты, несомненно кричавшие русское «ура». Колонна, вздымая оружие, благословляла нас на правый бой.
Это было потрясающе! Секунды, стоящие жизни.
Штурман повернулся ко мне взволнованным лицом. Он что-то хотел сказать и не смог. Только слышно было в наушниках, как кто-то ахнул восторженно и вздохнул — очевидно Заяц с Китнюком.
Все пронеслось, промчалось, будто во сне. Под нами большак, широкая изъезженная дорога, сплошь заваленная по сторонам разбитой военной техникой: пушками, танками, машинами. Тут и там зияли глубокие воронки, едва засыпанные снегом, валялись трупы лошадей. Все мелькает, мелькает, проносится мимо. Облачность ниже, ниже. Этого еще не хватало! Краем глаза вижу, как штурман, весь подавшись вперед, положил руку на кнопку бомбосбрасывателя.
Рвы, мотки колючей проволоки, надолбы, ежи. Цель близка, но страха нет. В груди — онемение, холод, пустота. Лишь где-то в уголке, согревая душу, теплится виденное — поднятое вверх оружие, раскрытые кричащие рты…
Из-под клочьев тумана на нас внезапно надвинулись стены бревенчатых хат. Успеваю заметить — крыш нет, а из-за стен, судорожно дергаясь и изрыгая пламя, бешено палят орудия. Огонь, огонь, пламя… На нас со всех сторон летят снопами искры, красные, зеленые, желтые. Под нами мелькает месиво из человеческих тел, пушек, пулеметов, касок, искаженных ужасом лиц.
Внезапный крик резанул по натянутым нервам. Я вздрогнул, дернув руками штурвал. Самолет подскочил и влетел в облака. В ту же секунду штурман упал, как подкошенный. Упал и лежит на боку в скрюченной позе.
«Убит!.. А бомбы-то не сброшены!..»
Левой рукой отжимаю штурвал и, глядя вниз, на мелькающее месиво фашистских войск, правой рукой тянусь к рукоятке аварийного бомбосбрасывателя. Скорей, скорей, под нами еще враг!..
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
