этому заседанию была подготовлена короткая справка-характеристика на некогда осужденного по 58‐й статье за «контрреволюционную агитацию и пропаганду» А. Рыбакова, кандидатура которого в тот день обсуждалась в Кремле. Позднее Рыбаков вспоминал:
В стране развивается антисемитская кампания, прикрытая словами «борьба с космополитизмом». Но я не единственный еврей в литературе, искусстве, науке. Все живут, работают, и я должен работать. Надежда на то, что после войны все изменится, не оправдалась. И все же вера в будущее не должна покидать нас. Мне 39 лет. Достаточно я нахлебался всего, могу пожить как человек. Если дадут, конечно.
Наверняка рано или поздно мое прошлое откроется. Но чем известнее я становлюсь, тем безопаснее. Рядового инженера посадить просто. Но если я получу Сталинскую премию, то есть официальное признание правительства, посадить меня можно будет только с санкции правительства. Решатся ли «органы» загружать его столь мелким делом — анкету человек не так заполнил? Не думаю. Значит, вопрос стоит так: разоблачат меня до того, как я получу Сталинскую премию, или после. В Комитете по Сталинским премиям «Водители» уже прошли первый, главный этап — секцию литературы, рецензенты отозвались положительно, пресса громадная, книга широко читается. Предстояло пленарное заседание Комитета, а затем окончательное утверждение в Совете Министров СССР под председательством Сталина. Списки лауреатов объявляли обычно в марте — апреле следующего года. Мне оставалось ждать и надеяться, что все закончится благополучно[1706].
Вскоре подробности обсуждения в Совете Министров стали известны и самому писателю[1707]. Рыбаков в воспоминаниях описывает этот эпизод так:
О том, что произошло на заседании Совета Министров, я все-таки узнал. История эта тогда широко распространилась в московских литературных кругах по правилам «испорченного телефона», обросла домыслами и небылицами, во времена гласности писатель Юлиан Семенов опубликовал ее в совершенно искаженном виде. Мне эту историю тоже передавали в разных вариантах, я отобрал единственный соответствующий истине, услышанный мной лично от тех, кто присутствовал на заседании.
Председательствовал Сталин. В зале среди прочих находились поэт Николай Тихонов — председатель Комитета по премиям[1708] и поэт Алексей Сурков — секретарь Союза писателей.
Сталин, зачитывая список, останавливался после каждой фамилии, давая возможность членам правительства высказать замечания. Если замечаний не было, читал дальше. Итак — проза. Премии первой степени — Гладков, Николаева, вторая степень — Рыбаков: «Водители»… Замечание делает сам Сталин:
— Хороший роман, лучший роман минувшего года.
Сурков подмигивает Тихонову: сейчас роман переведут на премию первой степени.
Однако Сталин посмотрел в какую-то бумагу[1709]…
— А известно ли товарищам, что Рыбакова исключали из партии и судили по пятьдесят восьмой статье?
Поэт Тихонов, не медля, подставляет своего друга поэта Суркова.
— Товарищ Сталин! Комитет рассматривает только сами произведения. Авторами занимается та организация, которая их выдвигает. В данном случае Союз писателей.
Все взоры направились на Суркова.
— Нам об этом ничего не известно, — пролепетал Сурков. — Значит, скрывает?!
Сталин передал бумагу сидевшим за столом членам правительства, встал и начал прохаживаться.
Бумага обошла стол. Первым откликнулся Ворошилов:
— И все же всю войну был на фронте, искупил кровью.
— Тогда тем более зачем скрывал? — возразил Маленков. — Мы давали премию Ажаеву, тоже был осужден, но ведь не скрывал. Награждали и других, в прошлом осужденных, никто судимость не скрывал, вели себя честно[1710].
Сталин вернулся к столу:
— Да, неискренний человек, не разоружился.
Таким клеймом меня припечатал. Понятно, почему все от меня шарахались. Пришел обедать в ресторан ЦДЛ, сижу один, столик на четверых, никто не подсаживается, как бывало. Перестал туда ходить и в Союз больше не ходил.
Я отлично понимал, что ни Сурков, ни кто-либо другой не посмеют доложить Сталину о моей справке, это значило бы защищать «разоружившегося». Но я понимал и другое — посадить меня теперь могут только с санкции Сталина. Да, «неискренний, неразоружившийся», но «лучший роман минувшего года». Роман понравился товарищу Сталину, и посадить его автора не так-то просто, товарищ Сталин может сказать: «А зачем такая поспешность?» Так что время у меня пока есть[1711].
Ил. 35. Справка о писателе Рыбакове (Аронове) А. Н., 19 февраля 1951 г. // РГАНИ. Ф. 3. Оп. 53а. Ед. хр. 24. Л. 42.
Судьба Рыбакова решилась на итоговом заседании Совета Министров, состоявшемся накануне появления в прессе, в середине марта 1951 года. Сам лауреат, ссылаясь на разговоры с Фадеевым, Тихоновым и Сурковым, писал:
Фадеев вернулся из ГДР, на секретариате Сурков зачитал мою справку, и было решено: «если представится возможность», предъявить ее на заседании Совета Министров и тем отстоять честь Союза. Самым моим ревностным защитником оказался Панферов, ездил к Маленкову и с мужицкой прямотой объявил тому:
— Правильно Рыбаков поступил, что не написал о судимости! Если бы написал, то никто бы его не печатал и мы не имели бы этого писателя!
На заседании Совмина перед Сталиным положили книгу со списками лауреатов. Сталин ее перелистал и подписал.
Все кончено. Ни Фадеев, ни Сурков не посмели доложить ему о моей справке.
И вдруг Сталин спрашивает:
— А как ваш Рыбаков?
По этому вопросу Фадеев, опытный царедворец, понял: что-то изменилось, появился какой-то шанс. Он встал:
— Товарищ Сталин! Мы тщательно проверили все материалы и документы. Рыбаков никогда в партии не состоял. Мальчишку, студента, его действительно выслали из Москвы на три года, но на фронте, за отличия в боях, судимость сняли. Постановление Военного трибунала у нас есть. Он имел право не писать о своей судимости.
— Да, — сказал Сталин, — информация была неточной.
Вышел из‐за стола и направился к выходу.
И тут Фадеев пересек пространство, отделявшее зал от стола президиума, поступил смело — это пространство разрешалось пересекать только тому, кого Сталин сам просил подойти, Фадеева он не подзывал. Фадеев догнал Сталина у двери:
— Товарищ Сталин! Как же поступить с Рыбаковым?
— Восстановите его в списке, — равнодушно ответил Сталин.
Что подвигнуло Фадеева на такой смелый шаг? Возможно, припомнился наш прошлогодний разговор. Может быть, отстаивал честь Союза. Не знаю…[1712]
Всем было ясно, что сталинизм все стремительнее ветшал, а проблемы советского культурного строительства в этом контексте уступали место вопросу удержания угасавшим вождем всей полноты власти. История Рыбакова волею случая оказалась одной из центральных в 1951 году, заслонив собою менее яркие эпизоды.
