любил Москву.
– Сегодня мы поедем… Не скажу, куда и зачем.
– Почему?
– Нельзя. Ты голодный?
– Не очень.
– Можешь потерпеть?
– Да.
54
Ольга отказалась от комнаты в старом деревянном доме на Четвертой Мещанской и теперь хотела, чтобы Остроградский одобрил ее решение взять комнату, которую ей предложили в новом строящемся районе.
Они проехали в метро, потом автобусом, потом – с конечной остановки – пошли пешком по развороченной, неасфальтированной дороге. Рычащие грузовики ныряли по ухабам. Везде были краны, медленно, кругло поворачивающиеся, с опасной легкостью проносящие по воздуху какие-то грузы, похожие на гигантские карточные колоды.
К дому, почти законченному, но еще в лесах, было трудно подойти, но они все-таки подошли и, нырнув под доски, загородившие крест-накрест только что отделанную лестницу, поднялись на седьмой этаж.
– Задохнулся?
– Нет.
– Лифт еще не работает, – сказала Ольга Прохоровна виноватым голосом.
Комната была небольшая, двенадцатиметровая. В ту минуту, когда они вошли, солнце, уже обойдя ее, как будто нарочно задержалось, косо скользя сквозь грязные окна.
– Квадратная. Это удобно.
– Да.
– Не тесновато ли? – смеясь, спросил Остроградский.
– Ну вот еще!
– Для четверых-то.
– Ну так что ж!
Он посмотрел на Ольгу. Она была очень серьезна.
– Где что будет стоять, а?
Она кивнула. Тогда он тоже прикинул – куда поставить письменный стол?
Они стали смотреть из окна. Ольга рассказывала, и Остроградский подивился тому, что она уже знает, какие магазины откроются в этом доме, а какие – в соседнем.
– Здесь будет почта. А вон там, где роют большой котлован, – кинотеатр.
Она уже жила в этой комнате, на этой улице, которой еще не было и в помине.
– С тобой не пропадешь.
В ответ она быстро поцеловала его.
Он сказал что-то, не помня себя, со взволнованными глазами, выражение которых она уже знала.
– Не надо, мой дорогой. Когда ты теперь будешь у Лапотникова?
Давно обо всем догадавшийся Лапотников немедленно уходил, едва они появлялись.
– Не знаю. Завтра. Приедешь?
– Конечно.
55
Ольга Прохоровна уговорила Остроградского не провожать ее домой (они весело и вкусно пообедали в «Балчуге»). Она знала, что он захочет остаться, а она не в силах будет отказать, потому что ей самой хотелось, чтобы он остался. Это было невозможно: она боялась бывшего охранника, отравлявшего жизнь всей квартиры.
Однако эта причина показалась им незначительной, когда, выйдя из ресторана, Ольга и Остроградский остановились у парапета набережной и посмотрели друг другу в глаза.
– Дай я тебя хоть поцелую.
Они пошли в сквер напротив Дома правительства, пахнувший липой, с громадной клумбой только что высаженных тюльпанов, прохладный в сумерках раннего лета, и разговаривали, пока не вспыхнули фонари, прогнавшие эти сумерки и вместе с ними – иллюзию, что в сквере нет никого, кроме них.
56
Каждый раз она начинала ждать новой встречи с той минуты, когда они расставались, и сейчас, простившись с Остроградским, она сразу же стала ждать завтрашней встречи. Но это не помешало ей думать об Оленьке, за которой она собиралась поехать в середине июня, о комнате, о сумочке – она долго рассматривала ее в продовольственном магазине. Она думала – и ждала. Смотрела рекламу кино – и ждала. Все было полно этим ожиданием, странной легкостью, с которой она думала обо всем сразу, и чувством благодарности – кому? За что? Она не знала.
Кто-то обогнал ее на мосту, шагая стремительно, плечом вперед, – плотный человек с некрасивыми, слегка вьющимися волосами. Лепестков? Она не была уверена.
– Миша? – спросила она негромко.
Он обернулся:
– Ольга, я вас не узнал.
Они помолчали. По неуловимому обмену впечатлениями, естественному для людей, так долго знавших друг друга, Ольга Прохоровна поняла, что он сразу заметил происшедшую в ней перемену. Но он заметил ее не умом, а любовью, которая вся превратилась в зрение, в те два или три искоса брошенных на нее взгляда, когда они повернули на набережную с Каменного моста.
Нельзя было говорить с ним об этой перемене, но она все-таки заговорила, услышав себя с ужасом и тупым удивлением. Это было, как если бы она с размаху кинулась в пропасть ничего не значащих слов, которые должны были выразить и сожаление, и признательность, и то, что он ее лучший, самый близкий друг, и то, что он не должен, не смеет чувствовать себя несчастным без нее и что она только теперь поняла, как она перед ним виновата.
– Миша, – начала она с трудом. – Мы давно не виделись, а между тем…
Он перебил на полуслове:
– Не помню, я говорил вам, что собрался в Антарктику?
– Нет.
– Значит, в самом деле давно. Проваторов предложил, и я немедленно согласился. Я все прицеливался – не
