узде или используются. — Оправдание морали: экономическое и т. д.
Против второго тезиса. Детерминизм: попытка спасти мир морали тем, что транслоцируют его — в неизвестность. Детерминизм — только модус, позволяющий аннулировать наш авторитет после того, как ему в механистически мыслимом мире уже не находится места. Вот почему детерминизм следует атаковать и подрывать, равно как и оспаривать наше право на разделение между миром самим по себе и миром феноменальным.
320. Абсолютная необходимость совершенно освободиться от целей: иначе нам нечего и пытаться жертвовать собой и давать себе волю! Только невинность становления дает нам величайшее мужество и величайшую свободу.
321. Вернуть злому человеку чистую совесть — не в этом ли было мое непроизвольное стремление? Притом человеку постольку злому, поскольку он человек сильный? (Привести здесь суждение Достоевского о преступниках в тюрьмах.)
322. Наша новая «свобода». Какое чувство свободы заключается в том, чтобы ощущать, как ощущаем это мы, уже освобожденные духом, что мы не впряжены в систему «целей»! Равно как и то, что понятия «награды» и «наказания» имеют место обитания не в существе бытия! Равно как и то, что добрые и злые поступки не сами по себе, а только с точки зрения сохранения определенных видов человеческих сообществ следует называть добрыми или злыми! Равно как и то, что все наши подсчеты болей и радостей не имеют никакого космического, а тем паче метафизического значения. — Тот пессимизм, пессимизм Эдуарда фон Гартмана, пессимизм, самонадеянно берущий на себя смелость взвешивать на чашечках весов радости и невзгоды существования, с его произволом самозаточения в докоперниканскую тюрьму и в докоперниканский кругозор, был бы безнадежной отсталостью и ретроградством, если, конечно, это не просто издержки пресловутого берлинского юмора.
323. Разобравшись в отношении собственной жизни с вопросом «зачем?», вопросом «как?» легко поступиться. Когда на первый план выступает значимость радостей и горестей, когда гедонистически-пессимистические учения обретают все большую влиятельность, это уже есть знак неверия в «зачем?», в цель и смысл, уже есть недостаток воли; самоотречение, резиньяция, добродетельность, объективность по меньшей мере уже могут быть признаками того, что в главном намечается недостаток.
324. Немецкой культуры как таковой, можно считать, еще не было. Против этого тезиса нельзя возразить в том смысле, что в Германии, дескать, были великие отшельники-одиночки — Гёте, к примеру: у тех была своя, собственная культура. Но как раз вокруг них, как вокруг мощных, гордых, одиноко разбросанных утесов, всегда простиралось все прочее немецкое бытие, в качестве их противоположности, а именно в виде зыбкой, тряской, заболоченной почвы, на которой каждый шаг и всякая поступь заграницы оставляли свой след и отпечаток: «немецкое становление» было вещью без характера, оно отмечено почти безграничной податливостью.
325. Германии, которая богата дотошными и начитанными учеными, уже долгое время до такой степени недостает истинно широких душ, могучих умов, что, похоже, она и вовсе забыла, что это такое — широкая душа и могучий ум: в наши дни на рынок идей почти без зазрения совести и без всякого смущения выходят посредственные, да к тому же и плохо сложенные людишки и расхваливают самих себя как великих мужей и реформаторов; как это делает, к примеру, Евгений Дюринг, ловкий и хорошо начитанный ученый, который, однако, почти каждым словом своим выдает, что он скрывает в себе мелочную, терзаемую завистью душонку, и что движет им не могучий, всепоглощающий, благодеянно-расточительный дух — а одно лишь честолюбие! Однако жаждать почестей в нашу эпоху для философа еще более недостойно, чем в какую-либо из прошлых: сейчас, когда правит чернь, когда именно чернь раздает почести!
326. Мое «будущее»: неукоснительное политехническое образование.
Военная служба: надо, чтобы в принципе каждый мужчина высших сословий — кем бы он там ни был — был еще и офицером.
Глава 3. Воля к власти как искусство
327. Наши религия, мораль и философия суть формы декаданса современного человека.
Противодвижение: искусство.
328. Художник-философ. Более высокое понятие искусства. Способен человек настолько далеко поставить себя от других людей, чтобы воплощать, на них глядя? (Предварительные упражнения: 1. воплощающий самого себя, отшельник; 2. до-нынешний художник, как мелкий свершитель, в одном материале.)
329. Произведение искусства, когда предстает без художника, например, как тело, как организация (прусский офицерский корпус, орден иезуитов). В какой мере художник — только предварительная ступень.
Мир как саморождающееся произведение искусства.
330. Феномен «художника» еще легче других просматривается: — отсюда и взглянуть на основные инстинкты власти, природы и т. д.! А также религии и морали!
«игра», бесполезное — как идеал нагроможденного играючи, как «детское». «Детскость» Бога, paiz paizwn.
331. Аполлоновское, дионисийское. — Есть два состояния, в которых искусство само проявляется в человеке как природная стихия, властная над ним, хочет он того или нет: одно — как тяга к видению и другое — как тяга к оргиазму. Оба состояния встречаются и в нормальной жизни, только в более слабой форме: во сне и в опьяненности.
Но между сном и опьяненностью то же самое противоречие: и тот, и другая высвобождают в нас художественные стихии, но каждое различные: сон — стихию зрения, сочетания, сочинения; опьяненность — стихию жестов, страсти, пения, танца.
332. В дионисийской опьяненности сексуальность и вожделение; они и в аполлоновском начале не отсутствуют. Видимо, должно быть еще одно темповое различие между двумя состояниями…
Чувство полного покоя, свойственное восприятию в некоторые моменты опьяненности (если строже: замедление чувства времени и пространства), наиболее охотно находит отражение в видении самых спокойных повадок и душевных движений. Классический стиль в существенной мере являет этот покой, простоту, сжатость, концентрацию — высшее чувство могущества сконцентрировано в классическом типе. Затрудненность реакции: великость сознания: нет чувства борьбы.
333. Чувство опьяненности, действительно вызываемое избытком сил: отчетливей всего в периоды спаривания полов — новые органы, новые умения, цвета, формы… «украшение» как следствие повышенной силы. Украшение как выражение победоносной воли, возросшей координации, гармонизации всех сильных стремлений, безупречно перпендикулярного упора. Логическая и геометрическая простота есть следствие повышения силы: и наоборот, восприятие такой простоты повышает чувство силы… Пик развития: грандиозный размах.
Безобразие означает декаданс типа, противоречие и низкую концентрацию внутренних стремлений — означает нисхождение, ниспадение организующей силы, или, на языке психологии, деградацию «воли»…
Состояние радости, именуемой опьяненностью, есть именно повышенное чувство могущества… Меняется ощущение пространства и времени: тебе открываются невероятные дали, и они обозримы; расширение взгляда, способного узреть большие массы и просторы; утоньшение всех органов, ведающих восприятием всего мельчайшего и мимолетнейшего; дивинация, сила понимания по тишайшей подсказке, в ответ на малейший толчок извне — «интеллигентная» чувственность… сила как чувство подвластности мускулов, гибкости и бодрости в движениях, как
