Неважно, наверное… А про дочь Светланы вам известно?
— Какую ещё дочь? — переспросила она, искренне удивившись. — Не было у Светки дочери никогда. У нее только Саша и был. Золотой мальчик. Вон как его любила…
Я замолчал, но внутри все стиснулось. Пазл постепенно складывался в голове. Очень похоже, что после нашего конфликта на железнодорожном переезде Светка не смогла вернуть дочь. Но и Козлов до нее не добрался, раз Света осталась жива… или не захотел этого делать. Просто сделал так, чтобы Никитина остаток жизни влекла жалкое существование. Нищая съемная комната и страх перед каждым телефонным звонком. В стиле Витьки все это, очень даже…
Ну а ребенка у Светки забрали. Возможно, девочка и не знала, чья она дочь. Возможно, и теперь не знает. Маленькая все таки была.
Тамара Павловна смотрела на меня внимательно.
— Ты Светку, судя по всему, хорошо знал. Но ты точно не сослуживец ее сына. Кто ты, милок? — вдруг спросила она.
— Друг семьи, — выдохнул я. — Вы знаете, где она похоронена? Может телефон сына есть?
— Знаю, где могилка… — ответила она и встала.
Пошарила в старом шкафчике среди пачек со старыми газетами, платочками и квитанциями. Вытащила карточку с номером участка.
— Вот, семнадцатый ряд… Она тогда одна осталась, хоронить почти некому было. Только я и Сашка на похоронах…
Помолчала, потом добавила, доставая из кармана полиэтиленовый пакетик с двумя леденцами.
— А ты вот… на могилку ей положи. Это она любила с малых лет. Я-то не хожу уже — ноги не те, зрение не то. Только всё равно помню, каждую среду свечку за нее ставлю и богу молюсь. Не заслужила она такую жизнь…
Я взял конфеты. Это был «барбарис», старая обертка, еще с тех времён, когда и я, и Светка были… другими. Она любила эти конфеты и сосала, когда нервничала.
Сердце снова сжалось.
Жизнь Светки сложилась так, что не пожелаешь и врагу. Никитину сломал Козлов.
Я взял конфеты, сфотографировал листок с местом Светки на кладбище. Поднялся, кивнул Тамаре Павловне и направился к выходу. Но, дойдя до двери, на мгновение остановился. Вытащил с внутреннего кармана две пятитысячные купюры
— Это вам, — сказал я и положил деньги на эмалированный поднос у двери, где обычно хранили ключи, мелочь и всякое нужное. — Почините стояк. Больше дать не могу пока, но запишите мой номе. Позвоните, если вдруг что в любое время.
— Я не возьму, — покачала головой Тамара Павловна. — Не надо, я не привыкла к подачкам.
— Возьмите, — повторил я, смотря ей прямо в глаза.
Она опустила глаза, но отказываться не стала. Только снова потупила взгляд своих грустных глаз.
Я вышел. Спустился вниз на первый этаж, к соседской двери, и постучал. Тяжелый, ленивый звук шагов послышался за дверью.
— Кто? — хриплый голос донесся с той стороны двери.
— Горгаз, — сказал я ровно.
— Какой на хрен горгаз…
Щелкнул замок. Дверь приоткрылась, и в щели появилось опухшее лицо соседа с желтоватой щетиной и мутными глазами.
Я не дал ему ничего сказать. Резко ударил головой в переносицу. Он полетел назад, рухнул в прихожей, сбив тумбочку.
Я шагнул за ним, закрывая дверь. Он попытался вскочить, но я навалился, прижал его к полу и скрутил, уткнув лицом в линолеум.
В углу стояла старая расшатанная гладильная доска. На ней утюг еще советских времен. Уже включенный, видимо сосед решил погладиться.
Держа мужика за шкирку, я взял утюг.
— Слушай сюда, — проговорил я, присев на корточки и поднеся раскалённую подошву к его лицу. — У Тамары Павловны теперь есть мой номер. Только попробуй еще раз к ней подняться. Хоть пальцем тронь и я вернусь. И тогда я тебя суку прямо здесь поглажу так, что родная мать не узнает. Понял, урод?
Он закивал, смотря на меня перепуганными глазами. Из разбитой и похоже сломанной переносицы стекала кровь.
Я поставил утюг обратно, вытер руки о его футболку и вышел, аккуратно прикрыв за собой дверь.
Вышел из подъезда и втянул в легкие свежий воздух. Пошел к своему «кабану». Алина, когда я открыла дверь, проснулась и заспанными глазами уставилась на меня.
— Ой… — пробормотала она, сев ровнее. — А я и не заметила, что ты уходил. Куда теперь едем?
— На кладбище, — ответил я и заведя двигатель, тронулся.
— К-куда?
— Ты слышала. Если нет — выходи, я поеду сам.
— Ну уж нет! — она вдруг замолчала, нахмурилась. — Саш, а у тебя на лбу кровь, что случилось.
— Комарик укусил.
Она не стала задавать лишних вопросов. Может, почувствовала, что лучше сейчас молчать. Только вытерла заботливо мой лоб влажной салфеткой.
Я вырулил из двора и вдоль дороги потянулись дома вперемешку с торговыми центрами. Я ехал туда, где, возможно, осталась последняя нить из моего прошлого. Или хотя бы из того, что я однажды потерял и больше не смог вернуть.
Мы подъехали к воротам кладбища. Железные створки были закрыты наполовину. Я заглушил двигатель, вышел, и, закрывая дверь, сказал Алине:
— Подожди меня тут.
Алина только кивнула. Кладбищенские ворота заскрипели у меня за спиной, когда я вошел. Воздух здесь был другой, вязкий, плотный. Сухие ветки деревьев стучали друг о друга от легкого ветра, над аллеей нависли серые небеса, и даже звуки машин с улицы будто приглушались и затихали…
Я прошел пару десятков шагов по тропинке, минуя ухоженные участки с блестящими плитами, новенькими фото.
У сторожки сидел мужичок в спецовке, с потрескавшимся лицом и сигаретой в зубах.
— Подскажешь, где искать? — спросил я, показывая ему снимок листка Тамары Павловны.
Он прищурился, кашлянул.
— Это тебе вон туда, вдоль сетки, потом левее у березы будет… Там на участок никто не наведывается почти. Но табличка должна остаться, если не сгнила.
Я поблагодарил мужика и пошел в указанном направлении.
Шел медленно. Ноги сами замедляли шаг, как будто не хотели приближаться к могиле. Или наоборот не хотели спешить. Странное чувство… я попрощался с ней тридцать лет назад, а теперь как будто потерял заново.
Могила нашлась не сразу. Когда я все-таки остановился напротив нее, сердце заныло.
Крест стоял перекошенный, табличка потускнела, буквы почти стерлись, и только вблизи можно было разобрать:
Никитина Светлана Андреевна.
Вместо памятника была голая земля, пробитая лопухами и какой-то травой. Следы ливней вырезали борозды,
