– Скифы! – заорал плешивый и схватил небольшой овальный щит; в него тут же с противным зудом впилась очередная стрела.
Разбойники бросились врассыпную. Надо отдать им должное – несмотря на внезапность нападения, они не растерялись. Битые-перебитые судьбой, побывавшие не в одной схватке, закаленные голодом и скитаниями, ценившие свою и чужую жизнь не дороже металла, который может в любой момент ее прервать, степные пираты и не подумали убегать, куда глаза глядят. Они знали, что их, испуганных и безоружных, гиппотоксоты скифов перестреляют, как глупых куропаток. Потому разбойники первым делом бросились к оружию, всегда лежавшему на подхвате. И еще звучало эхо от крика плешивого, как они уже были на конях.
Митридат скосил глаза и в досаде тихо выругался: по звериной тропе к озерку скакал только один воин! Сначала царевич решил, что это верный Гордий, наконец отыскавший своего господина, но, присмотревшись к масти коня и посадке спешившего к нему на выручку храбреца, тут же убедился в ошибке. Обычно персы и эллины сидели на лошади сместившись к крупу, а этот незнакомец едва не лежал на шее коня, спрятавшись от стрел по варварскому обычаю за густой косматой гривой.
Приободрившиеся разбойники, понявшие, как и царевич, что неизвестный враг один, в большой спешке успели пустить ему навстречу несколько стрел, попавших в небо. На большее у них просто не хватило времени: воин обрушился на степных пиратов, словно камень из пращи. Его акинак чертил в прозрачной небесной голубизне сверкающие сталью замысловатые фигуры с такой немыслимой скоростью, что, казалось, у воина было по меньшей мере четыре руки с клинками. Хромой разбойник, пытавшийся достать храбреца топором с длинной рукоятью, так и не успел понять каким образом акинак незнакомца очутился в опасной близости от незащищенной щитом правой подмышки. Он суетливо уклонился, дернув на себя поводья, чтобы прикрыться конем, но этот маневр стал последним осознанным порывом в земной жизни степного пирата – в следующее мгновение холодное железо, оставив на шее ровную, невыносимо жгучую полоску, отправило его душу в аид.
Плешивый только крякнул, завидев как хромой брякнулся на землю. В сердце старого разбойника не было места жалости и состраданию, но с убитым товарищем он рыскал по степям Таврики не один год и испытывал к нему чувства, отдаленно напоминавшие дружеские. Потому плешивый, подбодрив себя яростным воплем, налетел на неизвестного воина, как смерч, стараясь завалить того вместе с конем. И тут же, холодея от недобрых предчувствий понял, что просчитался – жеребец храбреца, полудикий зверь, поднявшись на дыбы, с диким визгом вцепился в шею его скакуна и, помогая себе железной твердости копытами, стал рвать живую плоть словно взбесившаяся рысь. Конь старого разбойника жалобно заржал, в свою очередь встал свечой на задних ногах, но сдержать неистовый напор полудикаря не сумел и опрокинулся на спину. Поднялся он уже без седока – плешивый лежал на каменистой земле со сломанным хребтом, недвижимый и безгласый, и только в наполненных смертной болью глазах все еще теплилось постепенно угасающее сознание.
Бывший наездник красавицы Ксено, бросившийся на подмогу плешивому, и увидевший его бесславный конец, в смущении остановился, а затем, совершенно неожиданно для последнего из разбойников, бывшего галерного раба, развернулся и погнал коня с места в галоп по звериной тропе к спуску в балку. Вскоре плащ труса, реющий за его спиной словно вымпел, в последний раз мелькнул над обрывом и растаял, как мираж.
Презрительно ухмыльнувшись вслед трусливому негодяю, разбойник неторопливо перевел взгляд на врага. Глаза бывшего галерного раба были по-прежнему мертвы и только изредка в них проскакивали колючие искры, похожие на падающий иней. Он не боялся потерять жизнь, ничего, кроме страданий, ему не сулившую. Чересчур долго ему пришлось носить ошейник раба, оставивший на шее хорошо видимый рубец, чтобы ценить какие-либо житейские блага. Не было в его истлевшей душе ни злобы, ни ненависти. Он забыл, что такое женская ласка и как тепло и уютно у семейного очага. Это был живой труп, удерживаемый на земле только выстраданной и долгожданной свободой.
– Кто ты и что тебе нужно? – угрюмо спросил он неизвестного храбреца.
Бывший галерник наконец рассмотрел, с кем ему придется иметь дело. Это был юный варвар, возможно, миксэллин, одетый в неброскую с виду, но достаточно дорогую и добротную одежду. По тому, как он управлялся с конем и держал оружие, разбойник понял, что юнец достаточно опытный, бывалый воин, чему немало поди-вился. Впрочем, в те далекие времена в этом чего-либо из ряда вон выходящего не было: многие, и в особенности варвары, начинали упражняться с оружием едва встав на ноги, с младых лет.
– Я хочу забрать его, – юноша показал на связанного Митридата.
– Всего лишь? – насмешливо покривил губы разбойник – Стоило ли затевать всю эту драку, – его взгляд скользнул по поверженным товарищам.
– Дело сделано, и нечего больше об этом говорить, – отрезал юный воин. – Я спешу, – добавил он, нетерпеливо горяча коня.
– Хочешь сказать, что ты меня отпускаешь с миром? – с некоторым высокомерием спросил разбойник.
– Да, – коротко ответил юноша. – И только потому, что мне тоже приходилось, как и тебе, быть прикованным к банке, – он красноречивым жестом указал на свою шею.
Бывший галерный раб невольно дернул головой и про себя восхитился необычайной зоркости юнца, рассмотревшего неизгладимый след ошейника. Что-то отдаленно похожее на уважение шевельнулось в его душе, и он сказал:
– Вот как… Это меняет дело. Но, согласись, ты был неправ, – разбойник указал на убитых. – И платить этот долг придется мне.
– Как знаешь… – пожал плечами юный воин, и в тот же миг у него в руках появился лук со стрелой, нацеленной на галерника. – Если они тебе так дороги…
– Ты меня убедил, – спокойно ответил разбойник, даже не пытаясь закрыться щитом – он знал, что юный варвар отпустит тетиву прежде, чем он шевельнется; а в его меткости он уже успел удостовериться. – Прощай, – бывший галерный раб неторопливо повернул коня, при этом подставив юноше совершенно незащищенную спину, и медленным шагом направился к выходу из балки.
Восхищенный храбростью противника и его пренебрежением к жизни, юный воин некоторое время наблюдал за ним, а затем спешился и подошел к Митридату.
– Савмак, ты выручаешь меня уже второй раз, – подставляя связанные руки под нож юноши, сказал понтийский царевич.
Он наблюдал всю схватку от начала до конца, и его удивление воинским мастерством и храбростью юноши было безграничным. Пожалуй, этот скифский царевич мог бы стать ему верным другом и соратником.
