Жоан с благодарностью посмотрел на него. Образ мыслей старого учителя по-прежнему придавал ему сил, как и в детстве.
Тем вечером Жоан посетил книжную лавку, рекомендованную ему Бартомеу. Это было просторное заведение, расположенное в отличном месте. Он оценил возможности переделки внутренних помещений и отметил, что выбор книг был очень скудным; ему со своей семьей наверняка удастся сделать лавку великолепной. Жоан купил прекрасную книгу – почасовой молитвенник c миниатюрами, чтобы подарить своей невестке Агеде; он знал, что этот подарок понравится не только ей, но и мастеру Элою и его брату Габриэлю.
Жоан вышел из лавки окрыленным и направился к дому своего брата, обдумывая те усовершенствования, которые ему придется сделать, если он приобретет эту книжную лавку. Он также думал о том, как сильно обрадуется его супруга. Но вдруг громкий окрик вырвал его из мира мечтаний:
– Прочь с дороги, деревенщина!
Он услышал стук копыт, увидел, как люди разбегаются в стороны, и еле успел отскочить, чтобы его не затоптали лошади.
– Подлец! – прорычал Жоан и обернулся, чтобы увидеть гнусного типа, который с легкостью готов был раздавить прохожих.
Это был высокий и грузный человек, одетый в бархатные одежды пурпурного цвета и черный плащ. С его пояса свисал меч. На шее болталась массивная золотая цепь, а рыжеволосая голова была покрыта широкой шляпой, тоже черного цвета. Жоан мгновенно узнал эти темные глаза с красными прожилками: Фелип Гиргос. За ним следовали двое вооруженных всадников. Мужчины расчищали себе путь в толпе, не обращая никакого внимания на то, что среди людей были старики, женщины и дети. Взгляды Жоана и Фелипа пересеклись лишь на мгновение, и всадники продолжили свою бешеную скачку.
Жоан вздрогнул. Этот почти сорокалетний человек был его злейшим врагом. Худший из убийц, душегуб, который наслаждался убийством людей во время войны и по вине которого были сожжены на костре покровители Жоана – книготорговцы Корро. Живя в Италии, Жоан пытался стереть его облик из своей памяти. Однако временами этот человек появлялся в его ночных кошмарах, и сны об инквизиции, несмотря на то что прошло уже столько лет, все равно продолжали беспокоить его. Жоан вернулся в кузницу Элоя обеспокоенный: все эти годы он надеялся забыть о Фелипе Гиргосе, рассчитывал, что он исчезнет не только из его памяти, но и из его жизни. Но этого не произошло: Жоан только что лицезрел своего врага – спесивого и всесильного.
Той ночью он записал в дневнике: «Мои римские кошмары могут стать реальностью в Барселоне».
100
– Вчера я видел Фелипа Гиргоса, надменно восседавшего на своем коне, – сообщил он на следующий день Бартомеу. – Он давил людей на улице. Наши взгляды встретились, и я не могу сказать, узнал ли он меня. Все эти годы я хотел забыть о нем, но подозреваю, что он по-прежнему ненавидит меня, и прошу вас разузнать о нем. Я должен знать своих врагов.
Бартомеу в задумчивости посмотрел на него, прежде чем ответить.
– Боюсь, он по-прежнему твой враг, – после довольно продолжительной паузы медленно произнес он. – Этот человек из тех, кто никогда не забывает обид и не прощает. Ему удалось избежать обвинения в ограблении дома семьи Корро, потому что он хорошо ладит с инквизицией, ибо является их тайным доносчиком, а подобные люди не подлежат светскому суду. Ему даже удалось отомстить своим покровителям, отправив их на костер, несмотря на то что эти люди дали ему кров и обучили его профессии. Отец Фелипа был нашим товарищем во время гражданской войны, и, когда он погиб в бою, Антони Корро взял его сына под свое покровительство. Но он ничего не мог сделать с тем, что парень получился с червоточинкой. Они пригрели на груди змею, которая смертельно ужалила их.
– Да, я слишком хорошо помню все это, – сказал Жоан, чувствуя, как к горлу подкатывается ком. Перед его мысленным взором возникла ужасная картина: супруги Корро, одетые в позорные балахоны санбенито, а их головы увенчаны остроконечными колпаками осужденных инквизицией.
– Фелипу было мало того, чтобы остаться простым чиновником инквизиции или стать судебным приставом – альгвасилом. Тщеславие повело его по дороге, устланной трупами, и теперь он занимает пост дознавателя, – продолжал торговец. – Если представить себе каталонскую инквизицию как пирамиду, то выше его стоят только сами инквизиторы. Кроме того, за последние годы личные качества инквизиторов претерпели сильные изменения. Во времена Торквемады, в самом начале, они были воинственными и абсолютно нетерпимыми к попыткам противостояния им со стороны местных властей. Вскоре исполнится уже восемнадцать лет с тех пор, как инквизиции удалось укорениться в Барселоне. С той поры они раздавили всех своих врагов, так что никто не отваживается противостоять их указам.
Нынешние инквизиторы уже не являются профессионалами, пришедшими из‑за границы, это церковники Арагонского королевства; некоторые из них происходят из отдаленных монастырей, служат инквизиции какое-то время, а потом возвращаются туда, откуда прибыли. Инквизиторы меняются, но Фелип остается на своем месте. Не будучи теологом, он выучил достаточно, чтобы обсуждать с инквизиторами различные вопросы на их уровне. Он пользуется той темной силой лидерства, которую применял, еще будучи мальчишкой, а также своими сведениями относительно непростых интриг в этой организации, чтобы контролировать ее. В результате в его руках сосредоточено больше власти, чем у собственно инквизиторов. Фелип сейчас сам является воплощением инквизиции в Барселоне.
Жоан ошеломленно смотрел на Бартомеу.
– Какие ужасные новости! – воскликнул он.
В ту ночь он долго не мог уснуть и поднялся с постели, чтобы записать в своем дневнике: «Дай Бог, чтобы наше возвращение в Барселону не стало трагической ошибкой».
С самого приезда Жоан с нетерпением ждал вестей из Италии – не только от семьи, но и от своих друзей. И в ожидании этих новостей он, как и в юности, стал частым гостем портовых таверн, где можно было поболтать с моряками, недавно прибывшими из Италии. В одну из первых своих вылазок Жоан пришел в заведение, куда часто ходил ранее, и, не успев войти, понял, что обстановка там не имела ничего общего с той, которую он помнил. За столиками сидели несколько ярко накрашенных женщин, которые, демонстрируя глубокие декольте, не могли быть никем иным, как проститутками; еще парочка ожидала клиентов на улице около двери, несомненно ведущую в каморки, где они занимались своим ремеслом. У Жоана не было ни малейшего желания воспользоваться их услугами, и он собрался покинуть притон, как вдруг услышал обрывки разговора моряков, игравших в кости. Они говорили по-неаполитански. Жоан подошел к хозяину таверны и заказал кувшин вина.
– Вы новичок в городе? – спросил трактирщик.
Жоан внимательно посмотрел на него: мужчина не походил ни на кого из тех, с кем он был знаком десять лет назад.
– Допустим, я недавно приехавший сюда иностранец, – улыбнувшись, ответил ему Жоан.
Он взял кувшин с вином и стакан и уселся недалеко от неаполитанцев, чтобы заговорить с ними, как только в игре наступит пауза. Когда Жоан отвернулся, трактирщик подал сигнал двум типам, на которых новичок не обратил внимания и которые тут же заявили о своем присутствии.
– Привет, дружочек! – крикнул один из них. – Хочешь попробовать настоящую женщину? У меня тут есть несколько знойных овечек.
Жоана покоробили грубые манеры и нахальный тон этого типа, а также то, каким образом он предлагал своих женщин. В голове мелькнула мысль, что со стороны этого наглеца было весьма опрометчиво тыкать ему. Он повернулся, чтобы посмотреть на него: это был уродливый субъект лет тридцати, внешность которого вполне соответствовала его низости. Жоан в ответ лишь отрицательно покачал головой и снова сосредоточился на моряках.
– Ты видел? – сказал другой тип первому. – Этот говнюк даже не отвечает тебе.
Жоан понял, что эти мужчины были не только сутенерами, но и драчунами, привыкшими запугивать более слабых. Он ничего не сказал и сделал вид, будто внимательно следит за игрой в кости.
– Да он глухой, – насмешливо произнес первый и добавил: – И жид к тому же.
Слово еврей Жоан не почитал за оскорбление, но для тех типов это было самым ужасным бранным словом. Он понял, что за этим последует нападение и что он избежит драки только в том случае, если подчинится и оплатит немудреные услуги одной из этих женщин, независимо от того, воспользуется ими или нет.
«Подобное происходит по вине инквизиции», – в ярости подумал Жоан: эти типы, почитая себя старыми христианами, свято верили в то, что так называемая чистота крови делала их чуть ли не аристократами. Достойный гражданин, у которого были иудейские предки, уже только по этой причине мог подвергнуться подозрению и боялся попасть в лапы инквизиторов, в то время как подонки вроде этих, похоже, были неуязвимы с точки зрения властей. Эти люди принадлежали к отребью, которое пело здравицы инквизиции и развлекалось, оскорбляя и швыряя камни и нечистоты в сторону осужденных, прогоняемых по улицам босыми, одетыми в позорные санбенито и остроконечные колпаки, – с веревкой на шее и погасшей свечой в руках они шли к костру, на котором им предстояло сгореть заживо. Типы, задиравшиеся сейчас к Жоану, принадлежали к тем нелюдям, которые издавали победные крики, когда языки пламени лизали тела несчастных, и изображали из себя истых христиан, падая на колени и воздевая руки к небу, симулируя сострадание, хотя и не испытывали его. Жоан почувствовал, как страх, смешанный с отвращением, которое вызывала в нем инквизиция и собственно Фелип, сменяется яростью по отношению к этому сброду. Через мгновение он ощутил, как неконтролируемый гнев заполнил его, завязывая внутренности в узел.
