Он направлялся в Барселону, чтобы подготовить переезд своей семьи, которая должна была прибыть поздней весной, когда состояние моря позволит перемещаться на галерах, обеспечивающих более быстрое, удобное и безопасное путешествие. Этот месяц, проведенный на судне, оказался для Жоана очень тяжелым как в физическом, так и в эмоциональном плане. Он не только скучал по своей семье и с беспокойством думал о неопределенности своей и их судьбы, которая ждала всех в Барселоне, но и еще об одной вещи. Последняя вызывала у него горький привкус желчи, который время от времени Жоан ощущал во рту: то был вкус вероломства.
Никколо деи Макиавелли оказался прав в отношении нового Папы. Юлий II отделался от своего «любимейшего сына» Цезаря, послав его завоевывать утраченные территории в Романье, куда он должен был добраться, сев на корабль в Остии, чтобы достичь Тосканы и пересечь ее с охранным свидетельством, которое должна была предоставить Флоренция по требованию понтифика. И все это он сделал через своего посла – Никколо деи Макиавелли.
Дон Микелетто и его капитаны авангардом отправились во Флоренцию, а Цезарь с основными силами остался в Остии, дожидаясь разрешения. Однако он был вероломно взят в плен и по приказу Папы отправлен в Рим закованным в цепи.
Тем временем дон Микелетто и его военачальники оказались в тюрьме во Флоренции, и, когда бывший кардинал Делла Ровере – теперь Юлий II – узнал об этом, он заявил, что задержание валенсийца вызвало у него сильнейшую радость, даже большую, чем взятие в плен Цезаря. Он добавил, что признания дона Микелетто прольют свет перед всем миром на убийства, грабежи, святотатства и бесчисленное количество жестокостей, совершенных семьей Борджиа за последние одиннадцать лет.
Микеля Корелью пытали, чтобы добиться от него признания в преступлениях, совершенных по указанию Цезаря Борджиа; новый Папа хотел получить его свидетельства, чтобы иметь повод предать суду, а затем казнить сына своего предшественника, но при этом самому остаться чистым перед глазами римского и международного общественного мнения. Он хотел обосновать свое предательство. Юлий II всячески поощрял все рассказы и слухи о непристойном поведении предыдущего Папы и его семьи. Ему было недостаточно покончить с ними физически, он решил уничтожить их репутацию, чтобы они вошли в историю как настоящие чудовища.
– Он ненавидел Александра VI еще с тех времен, когда они оба были кардиналами, а Ванноцца деи Каттанеи не ответила ему взаимностью, потому что была влюблена в Борджиа, – возмущенно говорил Жоан Анне, когда узнал о новости в Неаполе. – Его ненависть со временем только усиливалась, ведь он проиграл Борджиа папскую тиару, а позже ему не удалось добиться от короля Франции, чтобы тот низложил его, оккупировав Италию. Однако кардинал сделал вид, будто раскаивается, и Папа простил его.
– Никколо предупреждал нас, что прощение не убавит его злость и что вместо прощения Борджиа должны были покончить с ним, когда им представилась такая возможность.
– Никколо… – пробормотал Жоан. – Он и есть самый главный предатель в этой истории.
– Он защищает интересы своей родины, – заметила Анна.
– Да, но при этом используя предательство как оружие, – ответил Жоан, нахмурившись. – Микель Корелья оказал ему поддержку, а также его двоюродному брату и его друзьям во времена Савонаролы. И если я вначале предоставил ему убежище в книжной лавке, так тоже благодаря протекции валенсийца. А сейчас, будучи послом Флоренции, Никколо всячески укреплял свою дружбу с Цезарем во время его военных кампаний в Романье, даже стал его доверенным лицом. И вот теперь не только спланировал это вероломство вместе с Папой, но и стал его карающей рукой. Неужели вы думаете, что Микель Корелья отправился бы во Флоренцию, а Цезарь в Остию, если бы их друг Никколо деи Макиавелли, посол республики, не заверил бы их в том, что они получат охранную грамоту? Именно Никколо посоветовал сенату Флоренции не выдавать эту грамоту и взять в плен Микеля Корелью и его людей. Какое же подлое предательство!
– Вас не должно это удивлять, – сказала Анна. – Он всегда повторял, что тот, кто захочет обмануть, всегда найдет того, кто захочет быть обманутым. Разве не обманул Цезарь своих кондотьеров в Сенигаллии, и абсолютно все – а Никколо первым – аплодировали ему?
– То было совсем другое. Он был их господином, а они предали его и готовили ему ловушку.
Анна пожала плечами.
– Мне сложно провести грань между разного рода предателями. Для меня предатель – это предатель. В любом случае это конец эры каталонцев, они заслуживают того, что с ними произошло, и я рада этому. А больше всего я рада тому, что вы здесь, со мной, в Неаполе… И в безопасности. И отчасти я обязана этим Никколо, который предупредил вас о том, что произойдет, и настоял, чтобы вы покинули Рим.
– Да, со мной он повел себя как друг, – сказал Жоан задумчиво. – Тем не менее он ничего не выиграл бы, предав меня. Впрочем, чем я отличаюсь от Микеля или Цезаря?
Он внимательно посмотрел на супругу. Он уже больше не доверял Никколо, а Анна могла стать важной причиной для совершения предательства. Он прекрасно помнил, какими глазами Никколо иногда смотрел на нее. Анна догадалась, о чем подумал Жоан, и почувствовала, как ее охватывает смятение. Она ни в чем не была виновата, но порицала себя за то, что скрыла от своего супруга намеки Никколо. Она боялась, что покраснеет, и одернула себя, подумав, что не ее вина в том, что мужчины проявляют к ней интерес.
– Он предлагал вам что-то? – Жоан подозрительно посмотрел на жену.
– Вы можете сомневаться в верности вам Никколо, но я не позволю, чтобы вы сомневались в моей.
– Я не спрашиваю вас о вашей верности. Меня интересует он.
Анна колебалась секунду: было практически нереально представить себе, что Жоан и Никколо снова когда-либо встретятся, тем не менее она не решилась сказать ему правду.
– Он был вам верен, – ответила Анна.
– Хотя в тот момент я и пожалел о своем порыве, но сейчас рад, что дал ему понять, где граница в его отношениях с вами, – сказал Жоан и добавил: – Он сильно разочаровал меня, предав Цезаря Борджиа и Микеля Корелью, но я понимаю, что нельзя было ждать другого. Мир таков, каков он есть, и я продолжаю считать Никколо своим другом.
Анна промолчала.
Печаль, которую вызвало у Жоана несчастье его друзей, скрасилась радостью от встречи с Педро, возвратившимся домой живым и здоровым. В конце декабря испанское и французское войска находились на севере Неаполитанского королевства, разделяемые рекой Гарельяно, уровень воды в которой вырос от постоянных дождей, заливавших поля. Попытки французов перейти ее и атаковать войска Великого Капитана были отбиты; они решили, что ведение войны в таких условиях невозможно, и стали сворачивать лагерь.
Тем не менее 28 декабря, совершив гениальный стратегический маневр, Великий Капитан пересек реку Гарельяно по мосту из лодок, в срочном порядке выстроенному накануне ночью. Легкая кавалерия Бартоломео д’Альвиано Орсини, под покровительством которого находилась книжная лавка, неожиданно обрушилась на французов, отступивших в Гаэту, где они собирались провести зиму. За кавалерией следовали остальные испанские войска. Французы попробовали перестроиться, но силы были неравны, и они беспорядочно бежали. Потери оказались такими, что Гаэта, несмотря на хорошие укрепления, была вынуждена капитулировать 1 января 1504 года, а ее крепость продержалась еще два дня. Великому Капитану оставалось только ликвидировать некоторые очаги сопротивления, после чего Неаполитанское королевство целиком перешло к испанцам.
Педро Хуглар прибыл в Неаполь, идя победным парадным строем в рядах войск Гонсало Фернандеса де Кордовы, и вся семья радостно отметила это событие. Жоан с нетерпением ждал своей очереди, чтобы обнять его: он высоко ценил арагонца – это был достойный человек, не способный на предательство. Жоан был счастлив, что он вернулся домой целым и невредимым. Именно на попечение Педро была оставлена сейчас семья в Италии до того времени, когда весной они все вместе отправятся в Барселону.
Несмотря на то что все складывалось благополучно, Жоан продолжал ощущать горький привкус предательства. Каждый раз, когда он представлял себе пытки, которым подвергали Микеля, Жоан чувствовал, как к горлу подкатывает комок. Да, валенсиец был наемным убийцей, палачом, карателем, но по-своему порядочным человеком. Жоан очень жалел о том, что случилось, но еще больше о той роли, которую сыграл Никколо в этом вероломном действе.
Парусник двигался параллельно берегу, и через некоторое время Жоан уже мог различить на горизонте темно-зеленые очертания горы Монтжуик, силуэты колокольни и церкви Санта Мария дель Мар и кафедрального собора, башни и стены, за которыми наседали друг на друга дома жителей города. Барселона была такой же, как и тогда, больше двадцати лет назад, когда он увидел ее впервые. В то время он был оборванным мальчишкой, двенадцатилетним сиротой, пришедшим в город в поисках убежища для себя и своего младшего брата.
