По свидетельству Белкина, телеграмма была за подписью двух официальных лиц – председателя ВЦИК и секретаря Совнаркома, т.е. секрет еще больше расширялся и становился официальным правительственным актом. Невольно приходится заподозрить, что «план» не мог касаться убийства вел. кн. Михаила, которое заранее намеревались скрыть. По «плану», разработанному Мясниковым, предполагалось, что «в Пермь будет послана тройка верных людей, которых там никто не знает. Они явятся к вел. князю в качестве мнимых посланцев от монархистов-заговорщиков якобы для того, чтобы спасти его и вывезти на лошадях через Сибирь в Японию. Как только беглецы выйдут за город, начнется погоня, беглецы кинутся в лес, и там они будут пристрелены». Исследователь должен был обладать материалом большой секретности для того, чтобы начертать такие подробности. Он знает даже, что Москва (куда план, очевидно, был предварительно сообщен) долго колебалась: убить ли Джонсона? Ленина пугала перспектива угроз Англии. Предполагалось первоначально только ранить его при погоне и оставить у него впечатление неудавшегося побега, но потом мысль эта была оставлена. Решили прикончить и его. Автор, как всегда, не вскрывает источников, откуда он мог извлечь детали секретных обсуждений. Можно найти намек, неопределенный и необъясненный – как будто бы в его распоряжении был дневник самого Мясникова. Он говорит о какой то «исповеди», сделанной Мясниковым «через несколько дней после убийства». Вот эта «маленькая страничка»: «День выдался удивительно теплый и солнечный, какие бывают редко на Каме в это время. День этот казался мне буквально целой вечностью. Ежеминутно я вынимал часы, меня сильно лихорадило, не помогла и водка. Моментами меня брали сомнения: зачем нужна была вся эта церемония с инсценировкой побега, почему надо делать исключения для Романова, затрачивать столько сил и труда, да еще рискуя провалиться, когда можно было провести это дело обычным путем через аппарат Чеки, поступить так, как мы поступали со всеми буржуями. В пермской тюрьме сидят несколько сот офицеров, купцов и священников, которым не трудно пришить дело и заодно с ними покончить. Я роптал на Москву, все еще продолжающую непонятную мне политику, которую я считал лишним сентиментализмом. Во время революции надо рубить». Выходит так, что весь «план» разработан был не Мясниковым, а «Москвой». Трудно отрешиться от представления, что все это домысел и что «исповедь» обычная фальсификация, порожденная богатым воображением исследователя, сумевшего из слухов и туманных намеков арестованных чекистов воссоздать исторический эпизод в формах уже фантастических.
Вернемся, однако, к прерванному изложению исследователя «пермского злодеяния». На следующий день после получения телеграммы из Москвы, окончательно санкционировавшей предстоящую расправу с вел. кн. Михаилом, в Пермь прибыла командированная из Екатеринбурга тройка. Она была снабжена мандатом Белобородова и Войкова. В мандате рекомендовалось оказывать товарищам Корсуновскому, Лушкину и Парфенову содействие в возложенной на них «чрезвычайной миссии». Перечисленные лица были как раз теми людьми, которые, по изысканиям Гана, помогали Мясникову произвести «похищение» вел. кн. Михаила[424]. Мы совершенно не можем быть уверены, что «мандат», подписанный Белобородовым и Войковым, реально существовал, что во всяком случае его видели те, кто производил изыскания. Ведь все-таки по меньшей мере странно, что лица, которые должны были из предосторожности скрытно явиться в Пермь и по предписанию из центра совершить потаенное убийство, снабжаются специальным «мандатом» почему-то из Екатеринбурга, со своеобразным предписанием или рекомендацией оказывать «содействие возложенной на них чрезвычайной миссии». Если допустить, что «мандат» действительно существовал, но отнюдь еще не будет доказано, что перечисленные в нем лица и являлись помощниками Мясникова в убийстве, ген. Дитерихс на основании следственного материала, бывшего в его распоряжении, убийцами считал совсем других лиц, а именно членов «мотовилихинской следственной комиссии» – Плещева, Берескова и Жужковича. Если признать реальность «мандата», подписанного председателем екатеринбургского совета и его комиссаром продовольствия и снабжения, то при сопоставлении с телеграммой из центра за подписью Свердлова и Горбунова об утверждении какого-то «плана», о чем говорил пермский телеграфист, приходится еще в большей мере укрепиться в представлении, что в данном случае дело шло совершенно об ином «плане», который вызвал некоторое смущение и в сибирском следствии, именно у Дитерихса.
Припомним, что 4 июля (н. ст.) Белобородов уведомил через Свердлова Голощекина, находившегося в Москве, о смене комендатуры в Доме Ипатьева. Соколов не привел тех слов, какими начиналась телеграмма, сделав в книге, изданной в 21 г., оговорку, что «первая часть текста телеграммы не имеет значения для дела». Дитерихс в своей работе, выпущенной в 22 году, это начало привел: «Сыромолотов как раз поехал для организации дела, согласно указаниям, центра». Из этого Дитерихс делал заключение, что центральной властью было дано в Екатеринбург «распоряжение» подготовить все необходимое для вывоза куда-то царской семьи из этого города. Для организации дела, согласно указаниям центра, и был командирован областной комиссар финансов Сыромолотов; туда же была послана для охранной службы из Екатеринбурга «особо надежная» команда из состава «особого отряда» Голощекина – в Перми формировался «особый поезд». Жильяр спешил сделать заключение, что «в это время убийство царской семьи уже было решено в Москве». Соколов разобрал смысл обменных телеграмм за это время между Москвой и Екатеринбургом и определенно говорил, что речь шла о «вывозе денег из Екатеринбурга в Пермь». Телеграмма из Екатеринбурга за подписью Белобородова и телеграмма Горбунова из Москвы, оказавшаяся в руках следствия, были помечены 26 июня и 8 июля н. ст., т.е. первая телеграмма, сохранившаяся и опубликованная, была послана через две недели после гибели Михаила Александровича. Но эта телеграмма, как видно из ее содержания, не была первой, а завершала собой предварительные переговоры: «Мы уже сообщали, что весь запас золота и платины вывезен отсюда. Два вагона стоят (на) колесах (в) Перми. Просим указать способ хранения на случай поражения советской власти. Мнение облакома партии и обласовета: (в) случае неудачи весь груз похоронить, дабы не оставлять врагам». Какое распоряжение было дано из Москвы, мы не знаем, но 7 июля Белобородов послал Сыромолотову такую телеграмму: «Если поезд Матвеева еще не отправлен, то задержите; если отправлен, примите все меры к тому, чтобы он был задержан в пути и ни в коем случае не следовал (к) ответу, указанному нами. (В) случае ненадежности нового места, поезд вернуть (в) Пермь». Телеграмма эта приведена у Дитерихса (у Соколова ее нет). Дитерихс ее толковал, как отмену первоначального решения вывезти царскую семью из Екатеринбурга. Дитерихс приводит еще дополнительную телеграмму того же Сыромолотова 8 июля: «Если можно заменить безусловно надежными людьми командную охрану поезда, всех сменить, пошлите обратно Екатеринбург…» «Очевидно, – комментирует Ди-терихс, – для новой идеи и эти особые люди понадобились Ис. Голощекину в Екатеринбурге – в период 17 – 19 июля они несли охрану района «Ганиной Ямы», где скрывались тела убитых членов царской семьи». Почему, однако, для ненужного уже поезда «особого назначения» надо было екатеринбургскую стражу заменить «безусловно надежными людьми»! В телеграмме Белобородова 8 июля на имя Горбунова (она имеется у Соколова) разъясняется дело: «Для немедленного ответа. Гусев (из) Петербурга сообщил, что (в) Ярославе восстание белогвардейцев. Поезд наш возвращен обратно в Пермь. Как поступить далее, обсудите (с) Голошекиным». Едва ли подлежит сомнению, что телеграмма Свердлова и Горбунова в Пермь, данная в середине мая (ст. ст.), касается того самого дела, о котором телеграфировал Белобородов, и что екатеринбургские люди, явившиеся с мандатом Белобородова и Войкова, имели прикосновение именно к этому делу: поэтому, вероятно, прибывшие из Екатеринбурга остановились в Перми на поездных путях «около вокзала». Перипетии о золоте и платине и нашли в изложении Гана свой своеобразный отклик и сплелись с тайной убийства вел. кн. Михаила.
По завершении кровавого акта Мясников шифрованной телеграммой уведомил Ленина и Свердлова о выполнении «московской директивы» – сообщил и Белобородову в Екатеринбург. Вновь это лишь догадка того, кто обследовал «пермское злодеяние», – догадка, выданная нам за факт как бы несомненный. На деле все взаимоотношения организаторов убийства с центром пока еще остаются по меньшей мере тайной. Официальная советская историография (она представлена книгой Быкова) стоит на том, что расстрел «Михаила Романова» учинен тайной группой рабочих Мотовилихи под руководством Мясникова[425], не связанной «ни с партийными, ни с советскими организациями» и действовавшей на «собственный страх и риск». Эта группа «с подложными документами Губчека» в ночь с 12 на 13 июня явилась в гостиницу на Сибирской ул. и предъявила М. А. документ о «срочном выезде из Перми». Так как М. А. отказался следовать за ними, то пришлось объявить, что они увезут его силой. Хотя Джонсон не входил «в планы группы», однако, ввиду заявления его, что он последует за М. А., чтобы «не задерживаться в номере, решено было взять его». Арестованных повезли по тракту к Мотовилихе и, свернув в 6 верстах от завода, в лесу расстреляли «Мих. Романова» [426]. После этого, чтобы скрыть следы, телефонировали в милицию и Чр.Ком. об «увозе неизвестными лицами Мих. Романова по направлению Сибирского тракта», т.е. в нанравлении противоположном, чем то было в действительности.
