Разумеется, отношения были самыми сердечными. Все с нетерпением ждали дня, когда люди и ифрианцы победят материк и станут жить на нем вместе. Однако на первых порах не мешало избегать трений, ведь на самом деле у этих рас только и было общего, что схожая биохимия, теплая кровь, живорождение и надежда начать все сначала в неиспорченном мире. Они должны были знакомиться постепенно, чтобы взаимность рождалась без усилий со стороны.
Поэтому Нат Фолкейн на заре своей жизни нечасто видел крылатый народ. Если ифрианец оказывался в Чартертауне по делу, он общался с его дедушкой Дэвидом или, как теперь, с отцом Николасом, но уж никак не с маленьким мальчиком. Даже когда крылатый гость заходил на обед, разговор за столом чаще всего шел не по-английски. Нат, раздраженный этим, прилагал все усилия, изучая в школе язык планха, но усилия эти не окупались, пока ему не исполнилось семнадцать авалонских лет — двенадцать по летосчислению Земли, едва ли атом с которой нашелся бы в его теле.
К тому времени поселения на архипелаге разрослись настолько, что предводители стали готовы пустить корни и на Коронан-ском материке, но перед этим многое следовало изучить и спланировать. Одним из людей, работавших с ифрианцами в исследовательской команде, стал Николас Фолкейн. Штаб-квартира располагалась в основном поселении союзников, называемом ими Тровэй, а людьми — Земля Крылатых. Работа продлится много оборотов Морганы, каждый из которых составлял почти половину лунного месяца, и он взял с собой жену и детей.
Нат оказался единственным на всю округу мальчиком своего возраста. Зато уж ифрианских приятелей ему хватало.
— У-у-ух! — устроив ветер и громко хлопая крыльями, взлетел с балкона Кешчи. Раздался трубный призыв: — Чего ты ждешь, копуша?
Турак, не такой порывистый, как брат, окинул Ната острым взглядом желтых глаз.
— Ну что, ты с нами? — спросил он.
— Да… наверное, — пробормотал тот.
«У тебя проблемы», — молча сказал Турак. Бесконечно изменчивое ифрианское оперение могло придавать выражение всему телу, и значило оно обычно больше, чем вообще могут значить слова. На уроках планха Нат узнал несколько общепринятых выражений, но теперь, по-настоящему познакомившись с живыми ифрианцами, он все больше и больше чувствовал себя глухонемым.
Он всего лишь мог неуклюже сказать словами:
— Нет, со мной все в порядке. Честное слово. Просто думаю, ну… не надо ли хотя бы позвонить маме и спросить…
Нат умолк. Всем своим видом Турак выражал презрение. А он еще был мягким и деликатным, не то что властный Кешчи…
«Ну, если тебе, будто птенцу, так уж надо…» Это ли было написано на бронзовых перьях и белых с черными кончиками хохолке и хвосте?
Нат почувствовал себя очень одиноко. Он так обрадовался, когда эти приятели, с которыми он немного говорил и играл, позвали его провести каникулы по случаю Недели Свободы в своем доме. И конечно же, все обитатели чота Заклинателей Дождя были с ним очень вежливы, даже задушевны, если не считать нескольких презрительных замечаний Кешчи, которые он сам, видимо, и не считал колкими. И родители были рады разрешить Нату принять приглашение.
— Это — шаг в будущее, — воскликнул отец. — Наши народы должны узнать друг друга до мозга костей. Это — задача вашего поколения, Нат… и ты первым берешься за нее.
Но ифрианцы были чужими, и не только в смысле общения. Их плоть, их кровь, сами молекулы, составлявшие их гены, были не человеческими. И глупо было притворяться, что это не так.
«Иначе» не всегда означает «хуже». Может ли это, страшно подумать, означать «лучше»? Или «счастливее»? Создавал ли Господь ифрианцев, будучи в лучшем расположении духа, чем при создании людей?
Наверное, нет. Они были плотоядными, прирожденными охотниками. Может, поэтому они и позволяли, и даже поощряли молодежь к безрассудным поступкам, стоически принимая то, что неудачливые и недостойные не вернутся…
Кешчи спикировал рядом. Ната обдуло ветром, поднятым его крыльями.
— Ты что, приклеился? — прокричал ифрианец. — Спешу тебя уведомить, что прилив ждать не будет. Если хочешь пойти с нами, черт возьми, пошевеливайся!
— Ты знаешь, он прав, — продолжил более спокойный Турак. Он дрожал от нетерпения.
Нат сглотнул, шаря взглядом в поисках хоть чего-нибудь привычного.
Он стоял на балконе высокой каменной башни, в которой жили самые почтенные семьи. Внизу был мощеный дворик и беспорядочно разбросанные деревянные здания. Какие-то животные паслись на спускающихся вниз по холму лугах, покрытых земной травой и клевером, ифрианскими звездчатыми колокольчиками и рожью, земными дубами и соснами и ифрианскими медными деревьями, далее обработанные земли переходили в красноватый ковер местного сузина с разбросанными по нему ярко-зелеными пятнами ризничного куста и нежно-голубыми джаниями. Большое и золотое с утра солнце Лаура стояло над серебрящейся вдали линией океана. Еще по небу плыли несколько кучевых облаков и бледный призрак заходящей Морганы. Мимо пролетала стайка авалонских дракул, по сравнению с великолепным оперением Кешчи их кожистые крылья смотрелись очень невзрачно. Взрослых ифрианцев видно не было, по своим делам они летали далеко.
Нат, невысокий и худой, со взъерошенными волосами и тонкими чертами лица, чувствовал себя карликом во всем этом огромном мире.
Ветер бормотал, ласкал его лицо прохладой, доносил аромат листьев и далеких земель, дымный запах тела Турака.
Хоть тот и был молод, но вырос уже почти со взрослого, то есть примерно с Ната. Стоял он на своих огромных крыльях, сложенных вниз, с когтями, создающими некое подобие ступней.
На месте ног и лап птичьих предков у ифрианца находились руки и ладони. Костяк его сохранил жесткость, как у птиц, и сильно выдающуюся килевую кость, но голова, сидящая на довольно длинной шее, если не обращать внимания на хохолок, выглядела почти как у млекопитающего: мягкие черты лица, рыжевато-карие глаза, клыки, контрастирующие с тонкими линиями губ, при низком лбе череп выдавался назад, и в нем помещался превосходный мозг.
— Так ты летишь? — настойчиво спросил Турак, пока Кеш-чи насвистывал где-то в вышине. — Или ты предпочитаешь остаться? Может, так оно для тебя и будет лучше.
Кровь застучала у Ната в висках. «Я не дам этим тварям повода насмехаться над людьми», — пронеслось у него в голове. В то же время он знал, что поступает глупо, что надо отпроситься у мамы — и что делать этого он не будет, он тоже знал, но не мог ничего с собой поделать.
— Лечу! — бросил мальчик.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
