Так в большевизме "тайна беззакония", приноравливаясь к особенностям русского народа, выступила не в виде равнодушного пренебрежения Истиной, как на Западе, а в виде подмены Истины ложью в привычных русских психологических рамках, побуждая народ к жертвенному служению ей под лозунгом не мещанского счастья (на это русских увлечь было трудно), а освобождения всего мира от социального зла. В этом была одна из причин победы большевизма. Но в этом же таилась и причина его неминуемого поражения, поскольку подменять Истину ложью долго было невозможно.
Большевицкий террор против Церкви и подлежавшей уничтожению "черносотенной русской культуры" (Ленин) явил собою совершенно новый тип государственности: в отличие от западных демократий она уже не просто поощряла свободное нравственное разложение общества, а взялась насильственно выкорчевать духовное начало в человеке, превратив его в материально-производственный «винтик» и открыто размахнувшись в своей программе на немедленную мировую революцию.
Во всех сферах жизни большевиками насаждалась классовая мораль, полностью противоположная и заповедям Христа о любви и милосердии ("милосердие — измена революции"), и десяти заповедям, данным Моисею: 1) "бога нет", 2) обязательное поклонение марксистским кумирам, чьи имена, как проказа, покрыли всю карту России, 3) поношение имени Господа, 4) введение пятидневки для отмены христианской недели, 5) ради партии "предай родителей" (культ "Павлика Морозова"), 6) расстрелы заложников и террор как "средство убеждения" (Ленин), 7) супружеская верность — "пережитки прошлого" (Коллонтай), 8) "грабь награбленное"; 9) ради дела коммунизма "надо пойти на все и всяческие жертвы, даже — в случае необходимости — на всяческие уловки, хитрости, нелегальные приемы, умолчания, сокрытия правды" (Ленин. ПСС, 3-е изд. т. 25, с. 199); 10) зависть же к чужому имуществу была изначально положена в основу марксизма… Соответственно и обещанное коммунистами "светлое будущее" было рассчитано на глубоко аморальных потомков, готовых оправдать своим "земным раем" все многомиллионные человеческие жертвы, положенные в его фундамент.
При этом нельзя не видеть, что антихристианский пафос большевизма преследовал даже не цели укрепления экономики (этого не могла достичь, например, коллективизация, погубившая 10 миллионов крестьян), а некую духовную, не всегда осознаваемую цель ритуального убийства православной России. Отсюда — изуверские казни духовенства, глумление над иконами и мощами святых, памятник Иуде, "безбожная пятилетка"…
Разумеется, всего этого народ не выбирал (как утверждали большевики) и даже в своей малой прокоммунистической части не ожидал, а был обманут посулами: "Фабрики — рабочим! Земля крестьянам! Власть — советам!; "Мы наш, мы новый мир построим! …. В революции народ практически не участвовал, а выжидал (в гражданской войне осознанно приняли участие около 1 % (процента) населения с обеих сторон), после чего был карательными методами мобилизован в красную армию и колхозы. Его отношение к советской власти уже в 1920-е гг. выразилось в тысячах повсеместных восстаний, кроваво подавлявшихся безжалостными интернациональными войсками, — так ему пришлось расплачиваться за то, что смуте не был дан сразу должный отпор…
Лишь сильными антизападными настроениями эмигрантов (из-за предательства Западом Белых армий) можно объяснить то, что именно в эмиграции кто-то увидел в спекуляции большевизма на русской соборности, в переносе столицы в Москву — крах западнического петербургского периода, "отталкивание России от прогнившей Европы" и выход на свой "русский путь"… Это оправдание «сменовеховской» капитуляции проявилось и в евразийстве, применившем изоляционистскую историософию Данилевского уже не к славянам, а к союзу с азиатами. И если раннее славянофильство было игнорированием апокалипсиса, то евразийство XX в. стало утопией бегства от апокалипсиса — как будто от мирового развития можно убежать в географическую резервацию. Можно лишь мужественно осознать смысл истории как борьбу сил Христа и сил антихриста — и занять свое место в этой борьбе. Общность же географических просторов Евразии ("дух ландшафта" у В. Шубарта) — еще не создает общей причастности к стержню истории: судьба мира решается в судьбе христианских народов, которые для этого избраны Богом как нравственный центр тяжести и ответственности всего человечества.
И в коммунистической России нравственный центр тяжести находился в верующем народе: распинаемом, ушедшем в катакомбы, молящемся о спасении России сопротивляющемся злу — независимо от границ СССР и от количества сопротивлявшихся. Поскольку в своих главных политических целях — уничтожение семьи, нации, частной собственности и религии — марксизм был совершенно чужд и русской традиции, и человеческой природе, она сама сопротивлялась марксизму и он не смог прижиться на русской земле даже ценою десятков миллионов жертв. Более того, именно в России эта западная атеистическая идеология разоблачила сатанинские цели всей западной апостасии: марксизм лишь довел до логических крайних выводов то, что «умеренные» атеисты-западники стеснялись сказать открыто, писал в 1938 г. немец Шубарт: "В большевизме загнало себя насмерть русское западничество" ("Европа и душа Востока").
Поэтому в конце 1930-х гг. компартия, помимо демонтажа наиболее одиозных постулатов своей идеологии, была вынуждена искать новую опору своей власти в народе, подобрав попранные ею же русские патриотические знамена. Так русская почва, сопротивлявшаяся марксизму, не только обрекла на крах его план мировой революции, но и вызвала его незапланированную, противоречившую его сути, мутацию в национал-большевизм — без чего Сталин не смог бы ни удержать власть, ни выиграть войну.
Однако оценка национал-большевизма евразийцами, Бердяевым и через них Шубартом как по сути русского явления, лишь "деформированного марксизмом", смешивала разные стороны проблемы:
1) антихристианской и антирусской основы интернационалистического марксизма,
2) тех русских качеств, на которых он паразитировал, и
3) той новой формы, которую он вынужденно принял из-за сопротивления ему русского духа.
То есть в политике большевиков даже после ее патриотического поворота при Сталине был не столько "русский дух, деформированный марксизмом", сколько марксизм, деформированный русским духом. Невозможно отрицать стихийный самоотверженный патриотизм народа в годы войны, но победа была присвоена компартией для дальнейшего паразитирования на народе. Послесталинский откат к интернационализму, гонения на Церковь при Хрущеве и западнические иллюзии вождей эпохи «перестройки», разрушивших государство по искусственным большевицким границам, — все это показывает, что марксистская основа в КПСС не была преодолена.
Но даже если тогда русские, к сожалению, не до конца «переварили» коммунизм, все же они выжили как народ (при власти троцкистов это вряд ли было бы возможно). И благодаря русскому сопротивлению в национал-большевизме — вопреки планам революционеров, "мировой закулисы" и самого сатаны — на историософском уровне стал выявляться тот же скрытый смысл, что в свое время в ордынском иге:
"Татарское иго сохранило Россию от соблазнов латинства, а потом и западного Возрождения. Не охранило ли несравненно худшее советское иго Россию от соблазнов несравненно худших? — так ставил вопрос архимандрит Константин уже в 1960-е гг., имея в виду соблазны усилившегося духовного разложения Запада. Тем самым России, ценою кровавой революции, был оставлен шанс на иной путь после освобождения — если она сможет вынести из своего падения должный урок и восстановить свою историческую государственность.
Вспомним в этой связи и "Повесть временных лет", в которой еще в XII в. по другому поводу было сказано, но теперь, 900 лет спустя, звучит с еще большим основанием: "Да никто не дерзнет сказать, что ненавидимы Богом! Да не будет! Ибо кого так любит Бог, как нас возлюбил? Кого почтил Он, как нас прославил и превознес? Никого! Поэтому ведь и сильнее разгневался на нас, что больше всех почтены были и более всех совершили грехи. Ибо больше всех просвещены были, зная волю Владычную, и, презрев ее, как подобает, больше других наказаны".
Кому много дано, с того больше и спрашивается. И тут важно не количество грехов, а то, против какой высокой святыни православного призвания был нами допущен грех. Российская трагедия XX в. — плата за отход от замысла Божия о нас как об Удерживающем — и должна была проявиться в безудержном разгуле сил зла. Как у богоизбранных евреев отказ от Христа симметрично оборачивается служением антихристу, также и падение богоносного русского народа, отказавшегося от Царя, Помазанника Божия, обернулось несением ига антихристова предтечи — богоборческого большевизма…
