а он находился в том же состоянии, только легкая дрожь гуляла по его обтягивающей бледной коже.
Когда дверь открылась и мы вышли в коридор блока С, пройдя мимо двух стражей у входа, Алек Хардимен запел: «Изувечьте их, Патрик. Убейте их всех!» Голос его был тонким, но мощным и сильным, и создавалось ощущение, что мы слушаем арию.
— Изувечьте их, Патрик.
Слова неслись по тюремному коридору, как пение птицы.
— Убейте всех до одного.
Глава 23
Лиф повел нас по лабиринту образцово чистых коридоров, тюремные звуки почти не проникали сквозь толстые стены. Коридоры пахли антисептиком и техническим раствором, у пола же, как, впрочем, во всех госучреждениях, был своеобразный желтый блеск.
— А знаете, у него есть свой фан-клуб.
— У кого?
— У Хардимена, — ответил Лиф. — Студенты-криминологи, студенты-юристы, одинокие женщины средних лет, парочка социальных работников, несколько человек из церковных. Ну, и его корреспонденты, кто уверен в его невиновности.
— Шутить изволите.
Лиф улыбнулся и покачал головой.
— О, нет. Знаете, какое у Алека любимое занятие? Он приглашает их в гости, чтобы предстать во всем своем великолепии. А некоторые из этих людей бедны. Они тратят свои сбережения на то, чтобы добраться сюда. А теперь догадайтесь, как старина Алек себя ведет.
— Смеется над ними?
— Отказывается видеть их, — сказал Долквист. — Причем всегда.
— Вот, — сказал Лиф. Перед нами была дверь, он набрал шифр, и она с легким щелчком отворилась. — Он сидит в своей камере и наблюдает из окна, как они возвращаются назад по длинной дорожке к своим машинам, смущенные, униженные и одинокие, в результате чего его охватывает приступ сексуальной жажды, и он утоляет ее с помощью мастурбации.
— Вот вам и Алек, — сказал Долквист, когда мы вышли, наконец, к свету у главного выхода.
— Что за шутка по поводу вашего отца? — спросил Лиф, когда мы вышли за пределы тюрьмы и шли к машине Болтона, стоящей посередине посыпанной гравием дорожки.
Я пожал плечами.
— Не знаю. Насколько мне известно, он не знал моего отца.
— Похоже, он хочет, чтобы вы думали, будто знал, — заметил Долквист.
— И что за ерунда с вашим чубчиком? — спросил Лиф. — Либо он действительно знал вас, мистер Кензи, либо строит догадки.
Когда мы переходили дорожку к машине, гравий противно скрипел под ногами, и я сказал:
— Никогда не встречал этого парня.
— Ладно, — сказал Лиф. — Алек мастер по части манипуляции человеческим сознанием. Мне было известно, что вы приедете, и я тут кое-что припас. — И он протянул мне листок бумаги. — Мы перехватили письмо, когда Алек пытался переправить его с одним из своих курьеров девятнадцатилетнему парню, которого изнасиловал после того, как узнал, что болен СПИДом.
Я открыл листок:
Смерть в моей крови
И я отдал ее тебе.
По ту сторону могилы
Буду ждать тебя.
Я отдал листок обратно, будто он обжигал мне руку.
— Хотел, чтобы парень жил в страхе даже после его смерти. В этом весь Алек, — сказал Лиф. — И возможно, вы действительно никогда не встречались, но он просил о встрече с вами особенно настойчиво. Помните об этом.
Я кивнул.
Голос Долквиста звучал неуверенно:
— Я вам еще нужен?
Лиф покачал головой.
— Напишите рапорт, положите мне утром на стол, и, думаю, все, Рон.
Долквест остановился возле самой машины и пожал мне руку.
— Приятно было познакомиться, мистер Кензи. Надеюсь, все как-нибудь прояснится.
— Я тоже.
Он кивнул мне, но избегал взгляда, затем вежливо кивнул Лифу и повернулся, чтобы уйти.
Лиф похлопал его по спине, жест, правда, выглядел несколько неуклюже, как если б он никогда раньше этого не делал.
— Будьте осторожны, Рон.
Мы смотрели ему вслед и видели невысокого мускулистого мужчину, шагающего по дорожке, который внезапно остановился, будто судорога свела его левую ногу, затем пересек лужайку и пошел к парковой зоне.
— Он немного странный, — сказал Лиф, — но в целом хороший человек.
Большая тень от тюремной стены пролегла через лужайку и затемнила траву, и, казалось, Долквист остерегался ее. Он шел по краю тени, по полоске освещенной солнцем травы, и делал это с осторожностью, будто боясь оступиться и погрузиться в темную зелень.
— Как думаете, куда он пошел?
— Проверять свою жену. — Лиф сплюнул на гравий.
— Думаете, то, что говорил Хардимен, правда?
Он пожал плечами.
— Не знаю. Хотя детали, признаться, довольно точны. Будь это ваша жена, которая в свое время изменила, вы бы тоже стали проверять, не так ли?
Теперь, когда Долквист достиг края тени тюремной стены и травы, он казался маленькой фигуркой и, перейдя в парковый массив, скрылся из виду.
— Бедный рогоносец, — сказал я.
Лиф вновь сплюнул на гравий.
— Молитесь, чтобы в один прекрасный день Хардимен не вынудил кого-то сказать то же самое о вас.
Внезапный порыв ветра вырвался из темноты теней под стеной, и я невольно напряг плечи, чтобы противостоять ему, когда открывал дверцы машины Болтона.
Он встретил меня словами:
— Прекрасная техника по части интервью. Обучались?
— Сделал все, что мог, — ответил я.
— Ни черта вы не сделали, — сказал он. — Совершенно ничего не узнали о нынешних убийствах.
— Ну что ж, — я огляделся вокруг.
Эрдхем и Филдс сидели за узким черным столом. Из висящей над ними роты мониторов пять прокручивали запись нашего с Хардименом интервью, а шестой показывал Алека в реальном времени, сидящего в той же позе, в какой мы его оставили: с закрытыми глазами, откинутой назад головой, поджатыми губами.
Рядом со мной Лиф просматривал записи по другому ряду мониторов, на противоположной стене, там на экранах мелькали фотографии, одни сердитые лица сменялись другими, более свежими, и все это с частотой шесть кадров каждые две минуты. Я присмотрелся и увидел, что пальцы Эрдхема ловко прыгают по клавишам компьютера, и понял, что он просматривает тюремную картотеку.
— Где вы получили санкцию на это? — спросил Лиф.
Болтон выглядел уставшим.
— У федерального судьи в пять утра. — Он подал Лифу документ. — Взгляните сами.
Я смотрел на мониторы над его головой, на которых как раз появились свежие фотопортреты заключенных. Лиф склонился рядом со мной над бумагой и медленно, водя пальцем, читал ее, я же смотрел на шесть физиономий заключенных, пока их не сменили новые. Двое из них были черными, двое белыми, у одного было так много татуировок, что он весь был зеленым, а
