дела, отпустили на все четыре стороны. Мы вновь оседлали наших усталых лошадей и немедленно отправились в путь. Я находился почти в самой середине нашей кавалькады. Передо мной шел белый конь — это очень помогало мне.
Мы поскакали в обычном стиле Дэна — с полным безразличием к дороге — вверх и вниз по скалистым холмам, через ручьи, по болотам, перепрыгивая через ограды — как угодно, но только не по дорогам.
Я думал, что мы прошли так около трех миль, когда подъехавший ко мне Дэвис спросил меня:
— Эта юная леди очень хорошо ездит, не так ли?
— Какая юная леди?
— Вон та, которая ведет нас.
Я-то думал, что нас ведет Дэн Эллис, и потому проехал вперед, чтобы посмотреть на эту юную леди.
Это была она! Лица ее в темноте я разглядеть не мог, но мне сказали, что она красивая девушка. Я видел ее изящную фигуру, а те уверенность и непринужденность, с которыми она вела свою лошадь, могли бы послужить образцом для любого мастера верховой езды.
Она была членом той юнионистской семьи, куда Дэн уезжал за новостями. В тот момент, когда она узнала о том, что нужна ее помощь, она сама вызвалась вывести его из этих мест, где она родилась и выросла, и знала каждый акр. Единственная имевшаяся в наличии лошадь — принадлежавшая когда-то офицеру-мятежнику, а теперь стоявшая в отцовском сарае — была тотчас выведена и оседлана. Она прибыла в наш лагерь около полуночи, и теперь вела нас — избегая занятых мятежниками фермерских домов, их лагерей и патрулей.
Она вела нас целых семь миль. Затем мы остановились в лесу, а она по длинному мосту через Ноличаки-Ривер (которую нам снова предстояло перейти) проехала вперед, чтобы узнать, охраняет ли ее кто-нибудь, потом в ближайшем доме выяснила, пикетируются ли дороги, вернулась и сообщила нам, что берег чист. А затем, вдоль всей нашей длинной колонны, она поехала домой. Если бы у нас тогда была возможность безопасно приветствовать ее, мы бы, наверняка, прокричали бы трижды ура этой Безымянной Героине[215], которая так искренне и дружески помогла нам. «Да благословит ее Бог ныне и навсегда!»
Глава XLVIII
«Весела Фортуна
И потому ни в чем нам не откажет»[216].
«Пусть ночь длинна, а все же день придет»[217].
После того, как непосредственная опасность отступает, все дальнейшее превращается в прекрасную и несбыточную мечту. Я очень боялся снова проснуться на старой койке мрачной и убогой тюрьмы Солсбери.
Мы часто были вынуждены очень часто идти пешком и вести в поводу наших усталых лошадей. Бурные горные ручьи по ночам переходить было очень опасно. Несокрушимые горы являлись ужасным злом для наших израненных и обмороженных ног и рук. Дома приверженцев Союза, где нас кормили и наставляли, как идти дальше, были, как правило, очень скромными, подчас лишенными всяческого комфорта. Но мы победили наше Чудовищное Отчаяние и вышли из Долины Смерти. Теперь любой ледяной поток для нас был подобен Реке Жизни. Суровые горы и острые скалы теперь стали для нас Прекрасными Горами, а каждая бревенчатая хижина, где нас встречали наши друзья — дворцом, имя которому — Красота.
Наш очаровательный провожатый покинул нас, но нога Дэна уже почувствовала свою родную землю. Прекрасно зная куда идти, он во весь дух устремился вперед, словно неумолимая Судьба — равнодушная и к людям, и животным. Если до того шли сильные дожди, то теперь внезапно и сильно похолодало. Грязь покрылась ледяной коркой, но еще недостаточно крепкой, и на каждом шагу наши бедные лошади спотыкались и проваливались в нее до самых щеток.
Даже при такой активной ходьбе мне было трудно поддерживать кровообращение в моих больных ногах, но страх отморозить ноги научил меня быть очень осторожным. У одного ехавшего на муле молодого жителя Северной Каролины на ногах не было ничего, кроме пары хлопчатобумажных чулок, и как он ухитрился не отморозить ноги, осталось для меня одной из неразгаданных тайн человеческой выносливости.
В 4 часа утра, будучи на несколько миль севернее Гринвилля, мы, несмотря на свою крайнюю слабость и усталость, завершили долгий, 25-ти мильный марш.
Мы пришли к Лик-Крику, который так раздулся, что был непреодолим для нас. Местный лоялист заверил нас, что партизан очень много и что они очень бдительны. Неужели они никогда не оставят нас в покое?
Подняв на три мили выше по течению, мы перешли через реку по единственному в этих местах существующему мосту. Здесь, по крайней мере, с тыла мы были защищены, поскольку, если бы за нами гнались, мы бы разобрали настил. Вскоре, уже после рассвета, въехав в небольшую, расположенную на склоне холма сосновую рощу, мы сошли с лошадей и всей своей печальной, утомленной и голодной компанией расселись вокруг разведенных нами костров.
XXV. Среда, 11-е января
Сидя на пушистых сосновых ветвях, я поинтересовался:
— А когда мы увидим тех, кто идет пешком?
— После того, как доберемся до Ноксвилля, — ответил Дэн Эллис.
Его ответ дал мне и Дэвису некоторые основания для беспокойства, потому Джуниус остался позади нас. В полночь, когда мы отправлялись, ему предложили лошадь. Так же, как и мы, предполагая, что группы объединятся всего лишь через несколько часов, и, будучи уже не в состоянии ехать на лошади без седла, он отказался и решил идти с пешей партией. С момента нашего пленения это был первый раз, когда мы расстались. Наши судьбы так тесно переплелись между собой, что мы очень хотели вновь объединить их, чтобы и свободу — а может, и смерть — встретить только вместе. Но Тридэуэй прекрасно знал местность, и для пеших, которые могли пройти в горах по тем местам, по которым за ними не мог последовать никакой кавалерист, их путь, вероятно, был менее труден, чем наш.
В лесистом овраге, в двухстах или трехстах ярдах от нашего лагеря, я встретил одного пожилого джентльмена — он раскалывал бревна на доски. Он отправился домой — на целую милю — чтобы принести мне чего-нибудь съестного, а я упал на землю у его костра и заснул как ребенок. Через час он вернулся с корзиной, в котором лежало огромное блюдо с неизбежными в этих местах кукурузным
