Католикос Макарий с первых дней патриаршества стал дальше укреплять влияние святых отцов в Грузии и освятил лавру святого Шио и святого Давида. Лавра святого Давида стала центром духовного и гражданского просвещения в юго-восточной Грузии, а лавра святого Шио — в Западной Грузии. Другие лавры — Иосифа Алавердского, Стефана Хирского, Исидора Самтавийского, Михаила Улумбийского, Пира Бретского, Фаддея Степанцмидского, Зенона Икалтского, Антония Марткобского сыграли большую роль в судьбах всей Грузии. Все они освящены католикосом Макарием, по его настоянию царь взял все эти епархии на свое полное попечение.
С того времени христианство стало на прочную основу в Грузии, пережило тяжелую и неординарную историю вместе с грузинским народом, всегда было ему опорой и надеждой в самые трудные времена.
Грузины с большим уважением относились и относятся к ассирийцам и в тяжелые годы межнациональных конфликтов ассирийцев Грузии никогда не преследовали.
Татьяна Гайдукова
Сократ и Ницше
(Из книги «Власть Толпы»)
Трагическое сопереживание надвигающегося, невиданного прежде по широте и глубине охвата кризиса всей европейской культуры как надвигающееся торжество массовой буржуазной псевдокультуры — «культуры толпы», то есть разрушение тех традиций западной цивилизации, которые складывались на протяжении многих веков («с корнем вырвать склонность к преданию и преемственности», — лейтмотив современной эпохи, замечает в связи с этим Ницше), — послужило основой глубокого размышления мыслителя в поиске выхода из этой кризисной ситуации, «в поисках будущего». Ибо этот кризис порождает нигилизм неверия в жизнь («нигилизм стоит у порога») «как разочарование в жизни вообще». Философ же убежден, что это разочарование не есть разочарование в жизни, а лишь разочарование в «интерпретации этой жизни», в том христианско-этическом идеале, который послужил основой низложенного «вульгарной поступью современной эпохи» рационального, гармоничного взгляда на мир. Отсюда пристальное внимание мыслителя к моральным явлениям («моральные явления занимали меня как загадка»). Всемогущество веры — веры в мораль было в центре философских размышлений Ницше. Всегда ли это было так? Откуда эта абсолютность господства моральных оценок, кажущихся сегодня инстинктивными как род внутренней команды. Все подводило философа к размышлению над «особой», «роковой ролью моральной идиосинкразии» в истории европейской цивилизации. В результате Ницше приходит к признанию, что «при сравнении ценностей ценными считались самые противоположные вещи», что «существовало много таблиц благ и ничего ценного в себе». В свете этого низвергалась претензия морально-христианской шкалы ценностей на абсолют. Анализ же ее становления как определяющий ведет философа в глубь веков и подводит к признанию извечной, заложенной в естестве человеческой природы, энергийной праосновы перспективных оценок. В зависимости от активности или ослабленности энергийного потенциала жизни различаются, по Ницше, две шкалы ценностей жизни: атональная и дезагональная. Принципиальной основой атональной шкалы выступает «психология оргиазма» как бьющее через край чувство жизни, в котором даже страдание действует как возбуждающее средство. Атональность, считает философ, — господствовала в построении шкалы ценностей жизни в аристократической Греции, символом которой выступает «агон». Это подтверждение жизни даже в самых непостижимых и суровых ее проблемах, чтобы наперекор ужасу и состраданию быть самому вечной радостью становления, той радостью, которая заключает в себе также и радость уничтожения. Сущностным выражением этой атональности как «основного факта эллинского инстинкта», его «воли к жизни» служили дионисийские мистерии. Что гарантировал себе эллин этими мистериями? Вечную жизнь, вечное возвращение жизни, торжествующее «да» по отношению к жизни наперекор смерти и изменению. В них придается религиозный смысл глубочайшему инстинкту жизни, инстинкту будущности жизни, вечности ее. Самый путь к жизни, соитие, понимается как священный путь. В учении мистерий освящено страдание: «муки роженицы освящают страдание вообще, всякое становление и рост, все гарантирующее будущее обусловливает страдание». Все это означает слово Дионис. Дионис олицетворял смысл, сущность мифологизированного бытия древнего грека как невинная полнота жизни.
Итак, атональная шкала ценностей представляет, по Ницше, естественный, высший потенциал жизни, акмэ. Все здесь построено на естественной связи с природой как «полная уверенность в функциях регулирующих бессознательных инстинктов или даже известное безрассудство по отношению к опасности». Именно в этом выражена, по Ницше, открытость, единение человека со своей альма-матер, наивное доверие к жизни сильных, мощных.
Дозагональная же шкала ценностей ослабленного энергийного потенциала жизни базируется на разрушении этой открытости, на разрыве естественной, инстинктивной связи с природой, опираясь на «рацио». Естественная «открытость» к жизни, природе здорового сильного организма подменяется, «компенсируется», как иносказательно пишет философ, развитием такого ума, который «любит закоулки, тайные дороги и задние двери». Эта «тайная хитрость» ума глядит из глубин веков «глазами подавленных и ослабленных» и получает впервые исторически четкую, определяющую форму у Сократа, в той рационализации жизни, подведении ее под этику, когда тезис: разум равен добродетели, равен счастью и со временем околдовал весь мир.
…До Сократа в хорошем обществе чуждались диалектических приемов, то есть логического обоснования своих поступков. Они считались дурными приемами, они дискредитировали. От них предостерегали юношество. Для чего, собственно, доказывать? Против чужих имелся авторитет. Приказывали — этого было достаточно. Между собой имело значение происхождение — тоже авторитет. И в конечном счете понимали друг друга. Для диалектики не оставалось места. Открытое высказывание своих оснований возбуждало недоверие. «Во всех порядочных вещах их основания так резко не бросаются в глаза. То есть естественный процесс бытия грека, считает Ницше, — не требовал обоснования, срастаясь с традициями и обычаями в длительности времени». Всякое доказательство, обоснование естественных, апробированных веками норм жизни, моральных представлений казалось шутовством. То, что может быть доказано, немногого стоит. Диалектик, подчеркивает Ницше, возбуждал недоверие и мало убеждал. Он казался чем-то вроде шута: над ним смеялись, к нему не относились серьезно. Однако Сократ был «шутом», возбудившим серьезное отношение к себе. Что же случилось тут?
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
