дней, и необратимо повзрослевшего юношу. – Слава тебе, Пресвятая дева и все сорок мучеников! – Он распростер объятия, и Гарри шагнул к нему, чувствуя огромное облегчение. Все это время он почти не верил, что все обойдется, и они с друзьями спасутся, а главное – спасут Флёр. Надо сказать, что девочка сильно осложняла им жизнь и постоянно грозила своими капризами, плачем, истериками и требованиями отвести ее обратно к маме крахом всем их планам и самой жизни, которая и так висела на волоске. И бесполезно было ей внушать, что они в огромной опасности, и что нужно терпеть и быть сильной. Флёр, которая всю свою небольшую десятилетнюю жизнь прожила в покое, безопасности, избалованная и любимая всеми, не понимала, что такое настоящая опасность и не верила в нее. Существование вне привычного комфорта казалось девочке куда худшей катастрофой, чем та умозрительная опасность, о которой толковал ей брат. А главное – она смутно чувствовала, что дома что-то не так, и рвалась к матери, которую обожала всем сердцем, даже больше, чем отца и брата с сестрой. Фиби была папина дочка, а Флёр – мамина. По сто раз на дню она твердила, что хочет к маме, чтобы ее отвели к маме, и плакала, и закатывала истерики, а Гарри все никак не решался сказать ей, что их мамы больше нет. Просто не знал, как это сделать, и как отреагирует девочка. Отец, уезжая, велел ему беречь мать и сестер, а он – не уберег! Поехал купаться, плавал, нырял, как дурачок, в то время как их замок захватывали, а его мать и их верных людей и слуг убивали!
– Здесь был некий Рональд Гирст, – говорил ректор, в то время как молодые люди с жадностью поглощали бобы со свининой, – он утверждал, что все это – дело рук вашего кузена Еноха, а он, Гирст, напротив, спас ваших сестер… – Он посмотрел на Флёр, которая ковырялась в своей тарелке. Девочка всегда теряла аппетит от переживаний, и теперь, тоже осунувшаяся, с тенями под глазами, вяло жевала единственный кусочек мяса, показавшийся ей не таким противным, как остальные.
– Вранье. – Сказал Гарри. – Флёр спасла Фиби, спустив по веревке со скалы. А если это вранье, то и остальное – тоже.
– Он обещал привести сюда вашу сестру и продемонстрировать, что она жива и здорова…
– Что ж сразу не привел?
– Теперь я понимаю, почему. – Кивнул ректор. – Ему нужна и младшая сестра. Тогда он оставил бы ее в замке, а старшая пришла бы сюда и сказала все, что угодно, боясь за младшую. Этот Гирст – человек наглый, дерзкий, и не глупый. Если он узнает, что вы здесь, у меня, боюсь, университет долго не простоит. Вам нужно пробираться к Бергквистам, но это не к спеху. Отдыхайте, и не волнуйтесь пока ни о чем. Я все разузнаю, и вместе подумаем, как вам выбираться. Отдыхайте… – Повторил, с жалостью глядя на девочку. Он тоже не знал, как ей сказать, что ее матери нет больше? Урбан Бронсон был частым гостем в Северной Звезде, любил чету Еннеров и их детей, и знал, как дети любят свою мать, и особенно – младшая девочка. «Господи, – подумалось ему, – на все Твоя воля… Но как порой тяжело в нее верить и еще тяжелее – ее принять!..».
На следующий день из Гармбурга прибыли представители банка Райя, чтобы сделать опись движимого и недвижимого имущества покойного барона Смайли. Гэбриэлу наутро было совсем хорошо – по крайней мере, он так утверждал, и брат ничего особенно плохого не чувствовал. Назначив временного управляющего, Гарет собрался возвращаться в Гармбург: тетя Алиса могла появиться там в любой момент, и герцог переживал за нее. То, что она презирала и игнорировала любую опасность, не значило, что опасность проигнорирует ее. «Нет, чтобы отправиться морем из Анвалона! – Злился он. – Не-ет, тетя Алиса безопасных путей не ищет!». Гэбриэл уже столько наслушался о тете Алисе, о ее характере, привычках, ее ужасной собачке, старенькой левретке Жози, прабабушке всех левреток Острова, которую Гарет, будучи мальчишкой, накормил рыбой, а та, падла, подавилась косточкой, и тетя только что шею ему не свернула, – что уже заочно боялся этой легендарной женщины, великой и ужасной. И в то же время ужасно хотел на нее посмотреть, наконец. Покидали братья Смайли со спокойной душой: Райя не только обещали сделать подробную опись всего имущества, но и обеспечили охрану. Банкирский дом давно держал для своих нужд и охраны, а так же для таких вот случаев, маленькую армию наемников, в основном, швейцарцев, но были и испанские мавры, и даже генуэзцы. Гарет рвался в Гармбург, Гэбриэл же уговорил его сделать маленький крюк и навестить девушку, о которой им накануне рассказывал Рот.
– Я же как бы ее опекун теперь. – Сказал, пожимая плечами. – Отвечаю за нее. Может, сделать для нее что…
– А что для нее теперь сделаешь? – Хмыкнул Гарет. – Ее не только наследства лишили, но и опозорили так, что теперь ей только в монастырь. Можешь отправить ее в Разъезжее, там, правда, взнос большой, но у нее, как я понял, и наследство было не малое, и все теперь твое.
– А почему ей замуж нельзя? – Сильнее нахмурился Гэбриэл. – Не понимаю я порядков таких! Ее изнасиловали и оклеветали, почему она-то опозорена, а не клеветники и насильники, не понимаю я!
– Я тоже не понимаю. – Ответил Гарет. – Эльфы тоже не видят позора для жертвы в таких случаях. Весь позор ложится на насильника. Но ты что, людей не успел узнать? Сами бабы же и позорят больше всех! Многие мужики готовы понять такую девушку, пожалеть. Зато бабы – никогда. Нашу молочную сестру сама ее мать, кормилица наша, попрекала, называла порченой. «Сучка не захочет – кобель не вскочит», «Сама виновата, нечего было задом перед мужиками вилять», и прочее дерьмо в таких случаях так и прет изо всех поганых ртов. Ей не муж, Младший, ей ее соседки житья не дадут. Да и муж в злую минуту нет-нет, да и попрекнет. Ты же сам с Алискиным ссоришься порой и язык-то не сдерживаешь!
– Не я, а она! – Тут же завелся с одной искры Гэбриэл. – И вообще, Алису не надо к этому приплетать!
Братья замолчали, и несколько минут ехали, погруженные в собственные невеселые мысли. И оба знали, о чем, точнее, о ком думает второй. Это имя они, не сговариваясь, вообще не заводя речь об этом, решили не упоминать в своих разговорах вовсе. Мария все
