— Нет.
— Не получили? — глухо повторил Олег.
— Нас известили о том, что в министерство пришло твое письмо, — сказал Серебряков, — но не переслали его нам.
Комната сразу потемнела. Радостное волнение перешло в глухую злость. Советник посольства! Гад!
— Нам предложили принять срочные меры, чтобы вытянуть тебя из этой ямы, — добавил для большей убедительности Серебряков, заметив, как изменилось лицо Олега. — И мы сделаем это. Указание министерства будет выполнено.
— И в какую же другую яму вы меня сунете? — Глаза Олега сузились, смотрели из-под падающей на глаза челки враждебно.
— Что с тобой? — опешил Серебряков.
— Давайте говорить начистоту. — Олег не отводил горячего взгляда от лица провокатора. — Кто вас интересует: Олег Рубцов или его друзья? Молчите? Так вот, запомните: нет у меня в тюрьме друзей. Ясно?
— Как вы разговариваете с человеком, прибывшим по поручению министерства? — опомнился Серебряков.
— Хватит! — оборвал его Олег. — Вы такой же советский дипломат, как я африканец.
— Ты с ума сошел? — воскликнул Серебряков. — Откуда такая подозрительность? Я могу показать служебное удостоверение.
— Липа!
— Я…
— Будем говорить начистоту, — перебил его Олег, — или я опять заведу свою волынку про консула.
— Вот это лучше! — подхватил Серебряков, пропустив мимо ушей вторую половину фразы, о консуле. Он был явно озадачен, никак не мог понять, каким образом этот зеленый мальчуган с такой уверенностью, чуть ли не с первых фраз, понял его. Возможно, в письме был какой-то пароль?
— С советником посольства кончено, — отрывисто сказал Олег. — Кто вы и почему оказались здесь?
— Требовать у меня ты ничего не можешь… — начал было Серебряков.
— Я не требую, — перебил его Олег, — прошу.
Но в голосе его, внешности не было и тени просьбы.
Серебряков прошелся по комнате. Мальчишка каким-то непостижимым образом раскрыл его. Сидит ссутулившийся, не спуская с него сощуренных злых глаз. Продолжать выдавать себя за советского дипломата бессмысленно. А если круто сменить фронт, ошарашить его откровенностью?
— Хочешь знать, кто я такой?
— Да.
— Русский человек, попавший много лет назад в такую же беду, как и ты сейчас.
— И чего вы хотите?
— Выручить тебя.
— Как выручить?
— Дать тебе свободу.
— И куда потом меня… свободного?
— Можно устроить тебя на службу здесь.
— Полицейским?.. — Олег сдержался, не закончил фразу.
— Об этом надо подумать, — ответил Серебряков, будто не замечая многозначительной заминки собеседника. — Приятной работенки здесь не найдешь. Зато свобода. Из поселка легче унести ноги, чем из этих стен.
— Унести ноги, — повторил Олег. — Куда?
— Возможно, удастся помочь тебе бежать к черным.
— Бежать к черным!..
Очень хотелось Олегу высказать упитанному негодяю с сияющими глазами все, что он думал о нем, но осторожность взяла верх. Стоит ли спешить? Допустим, обругает он провокатора. Что от этого изменится? Совесть, что ли, появится у этого типа? Пускай лучше он доложит начальству, что миссия его не совсем неудачна. Возможно, это как-то повернется в пользу заключенного. Ведь поверили они в существование мнимого письма, якобы посланного Олегом в Министерство иностранных дел. «Вот тебе, парень, и выход!» — с горечью подумал Олег. Пойти в наемники, стать рядом с сержантом. Надевать на руки холодные наручники. Водить закованных людей. Обыскивать их и думать о побеге… Добрые намерения земляка! Хватит. Побыл Олег Рубцов португальским матросом. До сих пор ног не вытащить.
— Что ж ты молчишь? — поторопил его Серебряков. — Выход только один. Ничего другого я придумать не могу.
— Не так-то просто, — угрюмо протянул Олег, избегая встречаться с его взглядом, — решиться на такое.
— Думай. — Серебряков помолчал. Возможно, ему припомнилось, что и сам он колебался, прежде чем порвал со всем, что было привычно и дорого с детства. — Думай, но не затягивай.
ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ
— Так вот, дорогуша! — Серебряков встретил Олега так, словно и не было у них недавнего резкого разговора. — Завтра я уезжаю. Дела! Перед отъездом придется мне доложить местному начальству, о чем мы с тобой порешили. Что ж ты молчишь? — спросил он и, не дождавшись ответа, закончил: — Выбор у тебя небольшой — свобода в Форт-Торраго или тюрьма. Тут же.
— Не могу я сразу… — с трудом выжал из себя Олег.
— Опять «сразу»! — воскликнул Серебряков. — У тебя были сутки на раздумье.
— А что я видел за эти сутки? — отбивался Олег. — Каменный ящик, решетку да конвоиров!
— Итак, ты отказываешься. — Серебряков смотрел сочувственно. — Предпочитаешь ответить за шпионаж в военной зоне?
— Какой шпионаж? — вспыхнул Олег. — Нечего меня путать!
— Пойми, дурья голова! — с подкупающей отеческой грубоватостью произнес Серебряков. — Обстоятельства сложились так, что ты оказался в укрытой от чужих глаз военной тюрьме. Тебе известно, кого привезли сюда на «Святом Себастьяне». Ты знаешь режим тюрьмы и многое другое. Кладбище видел! Допустим на минуту, что тебя отпустили. Вернулся ты в Россию. Там ты наверняка выложишь все, что видел здесь, знаешь. Ваши газеты поднимут трезвон на весь мир, что колонизаторы уничтожают африканских лидеров. Да еще добавят, сгустят краски. Зашумят негры в ООН. Как же тебя отпустить?
— Не знаю.
— Вот и я тоже не знаю, — ответил в тон Олегу Серебряков. — А если ты наденешь форму с аксельбантами, то перестанешь быть опасным для португальцев, даже если спустя три месяца уволишься или просто удерешь от них к черным.
— Не могу сейчас ответить, — упорно повторил Олег. — Не могу.
— Утром я уезжаю. — Серебряков встал. — Последнее, что я постараюсь сделать для тебя: попрошу коменданта дать тебе время подумать.
— А если я откажусь? — спросил Олег. — Откажусь и потребую, чтобы меня отправили на родину или хотя бы выпустили из Мозамбика? Что тогда?
— Плохо.
— Меня будут судить?
— Не думаю.
— Тогда чем же плохо?
— Не знаю. Одно могу сказать: отсюда ты не выйдешь.
— Не станут же держать меня в тюрьме без конца? — спросил Олег.
— Ничто не тянется бесконечно, — пожал плечами Серебряков. — Климат здесь плохой. Заключенные болеют. Случаются между ними и драки. Пока подоспеет охрана…
— Понял.
— Прощай, Олег! — Серебряков вздохнул. — Будь благоразумен. В твои годы надо беречь жизнь, здоровье, свободу. Все остальное со временем уладится, затрется в памяти.
