В это же время Лосев работал над статьей «Ирония античная и романтическая» (1966). Поскольку Саше по его складу характера был близок Жан Поль (Рихтер), то Алексей Федорович и Саша обсуждали проблему иронического у немецких романтиков, и в том числе у Гофмана. В связи с этим Алексей Федорович вручил Саше двухтомник «Немецкая романтическая повесть» (Academia, 1935).
Вообще надо сказать, что Саша Михайлов был страстным любителем книг и очень ценил книжные дары, получаемые от Лосева. Так, однажды мы вместе с Сашей разбирали израненные бомбежкой книги (Алексей Федорович не решался их ликвидировать), и Саша, увидев несколько томов Шеллинга, просто возопил от восторга. Это были остатки многотомного редчайшего издания Шеллинга, которое погибло вместе с домом А. Ф. Лосева в 1941 году. Книги снаружи, где переплеты, обгорели, едва держались, но текст был совершенно целый. Конечно, эти книги перекочевали к Саше, и он потом приводил их в порядок.
Через несколько лет Алексей Федорович все-таки достал такое же издание Шеллинга вместо погибшего, и оно стоит на полке главного философского шкафа. Поскольку в московских библиотеках это издание отсутствовало, А. В. Гулыга, когда писал книгу о Шеллинге в серии «Жизнь замечательных людей», пользовался нашим изданием.
Саша получил от Алексея Федоровича в дар и том Гуссерля «Logische Untersuchungen» 1921–1922 годов (Bd. II, 1 und 2 Teil) и несколько первых изданий Андрея Белого: его капитальный труд «Рудольф Штейнер и Гёте в мировоззрении современности» (М., 1917), «Глоссалолия» (Берлин, 1922), «О смысле познания» (Пп, 1922)[361]. Саша — единственный человек, которому Лосев давал на дом некоторые книги, просто не мог не дать именно ему, хотя вообще книги из дома не выпускались.
Хорошо помню, как загорелись глаза у Саши, увидевшего в философском шкафу немецкий том известного специалиста по неоплатонизму Вернера Байервальтеса. Он трепетно взял его в руки, перелистал, и когда увидел главу о мистике света у Прокла, не выдержал и попросил почитать. Алексей Федорович выдал ему эту книгу: W. Beierwaltes. Proklos. Grundzuge seiner Metaphysik (Frankfurt am Main, 1965).
Печально писать воспоминания о безвременно ушедшем близком человеке. Разве можно забыть бедного, в полной растерянности Сашу Михайлова? Он выходит из дверей нашего дома с нелепо огромным портфелем в руках, следуя за гробом, который несут ученики и друзья Алексея Федоровича (сохранились фотографии, да и в фильм В. Косаковского «Лосев» вошел этот кадр).
Трудно забыть последний приход Саши к нам в дом. Когда мы с моей племянницей Еленой остались одни, Саша нас постоянно посещал, но тут, в 1995 году, он, получая из моих рук очередной том сочинений Лосева из его «второго восьмикнижия» (серия книг издательства «Мысль»), на мой вопрос о здоровье с горечью сказал: «Не обращайте внимания. Вы видите не меня, а мою тень». Вскоре его не стало…
А ведь как он был собран, когда участвовал в съемках телевизионного фильма «Лосевские беседы» после кончины Алексея Федоровича! Думаю, что я поступаю правильно, приведя здесь слово Александра Михайлова об Алексее Федоровиче Лосеве:
«Я согласен с тем, что на Алексея Федоровича музыка оказала колоссальное воздействие и что до определенной поры Алексей Федорович находил возможным как бы поддаваться необузданным, если угодно, силам, которые идут из искусства, испытывать их на себе, в своих текстах, в своих работах. И действительно, как правильно было сказано, он старался расширять то пространство, в котором может осваиваться его мысль, и делал это совершенно безбоязненно, не думая ни минуты о том, будет ли эта мысль последствовать, скажем, по какому-то направлению и подойдет ли она под какое-то определение. Об этом он не думал и не боялся этого. Вот когда мысль совершилась и туда, куда ее зовет, тянет, осуществилось, и то, что получилось при этом, есть выражение мысли адекватное, полное по возможности, и тут можно было уже самому думать над тем, что же получилось-то и, наверное, с удовлетворением констатировать, что получилось то, что удовлетворяет самого автора, и то, что нужно на самом деле. Вот какая действительно стихия внутренняя, ее можно и музыкальной назвать, она в поздних текстах Алексея Федоровича тоже присутствует, но точно так же, как в жизни большого композитора могут быть, могут существовать и сменять друг друга разные стили, то и стиль этих поздних работ стал гораздо более сдержанным и строгим, но не потому, что Алексей Федорович рационально поставил себе такую задачу — быть непременно строгим во что бы то ни стало, а потому, что пришла такая пора и такая внутренняя потребность проявилась. Но и в работе об истории античной эстетики есть части, которые восходят, возможно, к более раннему времени, но Алексей Федорович вовсе не пытался придать им единообразие и уравнять их с другими разделами своей работы. Наиболее замечательная такая часть — это, вероятно, характеристика Сократа во втором томе „Истории античной эстетики“, которая заслуживает даже того, чтобы ее отдельно переиздать для совсем другого читателя, то есть для читателя, который бы просто это воспринял, как такую мыслительную музыку, а после этого уже обратился бы и к другим работам Алексея Федоровича или, может быть, к каким-то философским трудам, или к каким-то трудам, которые находятся на грани между искусством и философией, потому что Алексей Федорович прекрасно доказал и прекрасно всем продемонстрировал, что на самом-то деле для мысли нет никаких этих границ и разделов между дисциплинами и между философией и науками, это очень тоже по-русски, наверное, но очень важно, что он мысль внутренне не расчленял. Вот она кончилась строго логическая, и началось что-то другое. Всему свое место. В этом творческом универсуме всему находится свое место именно там, где и должно оно находиться»[362].
Пусть читатель оценит это импровизированное слово и поймет, насколько глубоко внутренне связаны были А. В. Михайлов и А. Ф. Лосев.
Талантливый, скромный, застенчивый человек, Саша Михайлов защищался от жизненных невзгод иронией (совсем как немецкие романтики). Чистая душа его искала высшую истину.
Не могу удержаться, чтобы не привести здесь же слово о Лосеве, произнесенное Сергеем Аверинцевым, и тоже во время съемок фильма «Лосевские беседы»[363]:
— Первое, что чувствовал человек, навстречу которому из своей комнаты выходил Алексей Федорович, первое, что чувствует читатель, когда раскрывает его книги, — это то, что мы встречаемся с некой силой. У Алексея Федоровича в высокой степени было это качество силы.
Я предпочел бы не ограничивать, не уточнять понятие силы, не говорить ни о силе интеллекта, хотя таковая, конечно, была; ни о силе характера, хотя таковая также в высшей степени была…
И телесная сила Алексея Федоровича была для нас очевидной; как иначе вести такую жизнь и оставаться работоспособным в таком истинно легендарном возрасте. Для этого надо было иметь от природы еще и не легко поддающееся ударам судьбы тело и жизненную энергию.
— А как-то еще более развернуто содержание этой жизненной мощи, отваги, устойчивости, которые вы в совокупности назвали силой, не попытаетесь раскрыть?
После паузы С. С. Аверинцев отвечает:
— Но вот — сила. Очень таинственная вещь. Сила не сводима ни к силе ума, ни к силе воли, ни тем более к телесной силе. Это скорее что-то вроде сана, который кто-то от природы имеет, а кто-то не имеет. Сила, которая проявляется в человеке, подобна силам природы. Причем не всегда, — не гарантировано, что она будет небезопасной.
Переживание встречи с силой — всегда довольно трудное переживание. Настоящая сила — не невинная вещь. Но вот саму эту силу дает Бог, дает природа. Она либо у человека есть, либо ее в человеке нет.
Ее можно не всегда употребить на благо. Но чего нельзя, чего никому не дано — это подделать, имитировать силу. Мы чувствуем ее сразу же: дано этому человеку говорить с властью или он просто разыгрывает перед нами зрелище. Но его, зрелище, опытный глаз легко сможет различить.
Помню, как слушал один из последних докладов Алексея Федоровича рядом с одним очень хорошим сообщением одного из лучших наших исследователей. Мне было обидно, как мало слушали того, второго докладчика. Все были под впечатлением от выступления Лосева. Но потом я понял, что это не просто действие имени, известности, знаменитости…
Если бы никто из присутствующих никогда не слышал о Лосеве, может быть, тогда присутствующие были бы возмущены и даже скандализированы ситуацией… Они обязательно бы насторожились, стали бы внимательно слушать. Даже полудремавшие — сразу бы проснулись и оживились, потому что воздействие силы, прорыв силы — это как непреодолимое воздействие стихии.
Алексей Федорович был человеком, который говорил и писал о самых абстрактных материях, как о кровном деле, где мыслимы интонации горя, радости, смертельной обиды, задора и так далее. Впрочем, он настаивал на том, что самые отвлеченные понятия, это в конечном счете самое духовно-конкретное, что мы имеем.
