Это ведь Юра впервые рассказал нам о несчастной возлюбленной адмирала Колчака (недавно прочла книгу о нем правдивую в серии «ЖЗЛ» издательства «Молодая гвардия») Анне Васильевне Тимиревой, дочери, как оказалось, выдающегося дирижера, директора Московской консерватории профессора Сафонова (тоже родом казак).
И вот Юра однажды вечером пришел к нам, скинул вязаный колпак с головы и объявил, что уедет, как только выйдет VI том «Истории античной эстетики». VI том не заставил себя ждать — вышел в 1980 году, а Юра не дождался и исчез в 1978 году (под предлогом Израиля, тогда это было обычным делом, и власти разрешили). После многих страданий нравственных и тоски по родине все-таки обосновался в Нью-Йорке, современном вавилонском столпотворении народов, сблизился со старым уже главой «Нового журнала» Романом Гулем (первая волна эмиграции), стал его заместителем, а потом и главой журнала.
Юра обладал незаурядным писательским талантом, и книгу его «Словеса царей и дней» я читаю не раз, и каждый раз восхищаюсь талантом скромнейшего Юрия Кашкарова и его видением древней Руси, ее святых, князей и служивых, казаков.
Да, настоящий, крепкий писатель ушел совсем не узнанным, хотел жизнь свою окончить на Афоне (посещал его), а последний покой нашел на кладбище в Сходне, под Москвой, где живал с бабушкой, где ее могила. И камень надгробный даже заранее поставил с датой рождения. Оставалось только последнюю цифру вывести. Так предчувствовал конец, умирая, мечтал о родине и скончался при вылете из Нью-Йорка. Кто думал, что такой ожидает его конец? А успел в своем журнале напечатать и лосевскую знаменитую «Диалектику мифа», и повесть «Метеор», и статьи к 100-летию Алексея Федоровича, и даже его стихи. Сделал все, что мог.
У меня сохранились фотографии, которые Юра сделал при отъезде, на даче в «Отдыхе», у Саши Спиркина. Теперь уже не только Юры, но и Саши Спиркина нет, и веранды, где Юра снимал, нет, и собак нет, и аллеи вырубили, и столика под кленами нет, и сами клены исчезли, и вообще ничего нет.
Пустота. Жива только моя память. Да и то, пока я сама живу на белом свете.
Стали появляться у нас еще молодые люди, сыновья давних, еще по 1930-м годам близких людей А. Ф. Это когда не стало Валентины Михайловны и покинули нашу квартиру оказавшиеся совсем чужими людьми Сергей и Валентина Яснопольские. Это Саша Салтыков и Валентин Асмус. Саша — сын Александра Борисовича Салтыкова, проходившего с Алексеем Федоровичем по одному делу, и Татьяны Павловны, сыгравшей важную роль в тайном общении Алексея Федоровича с игуменом Иоанном Селецким. Саша стал в дальнейшем священником, он давно уже почтенный протоиерей. Валентин же Асмус — сын близкого к Алексею Федоровичу в прежние времена философа Валентина Фердинандовича Асмуса. С Алексеем Федоровичем у них были общие идеи, и еще в конце 1920-х годов он собирался стать священником, но обстоятельства, как всегда, помешали, а потом пошли аресты, и Лосев исчез на Беломорстрое, а потом Асмуса прорабатывали многократно, и чудо, что он уцелел, да еще на философском факультете МГУ, откуда выгнали Алексея Федоровича. Но был момент, когда у Валентина Фердинандовича умерла жена, а вторично он еще не успел жениться, и вот в этот промежуток он неожиданно стал появляться у Алексея Федоровича, и не просто, а всегда для интимных бесед — закрывалась дверь в кабинет, и меня не допускали, только чай пили вместе, да еще дарил интересные книги. Но общение вскоре прервалось, так как Валентин Фердинандович женился на своей аспирантке Ариадне, а потом пошли дети. Вот из этой новой семьи Валентина Фердинандовича и появился у меня на отделении классической филологии мальчик Валя. За него просили родители. Оба, и почтенный Валентин Фердинандович, и его жена Ариадна Борисовна, посетили мой кабинет в университете (уже на Ленинских горах) и беседовали как с близким, понимающим человеком.
Валя написал сочинение на четверку. Русский язык устный принимал строжайший Николай Алексеевич Федоров с моей кафедры, но, увидев сына Валентина Фердинандовича, сам смутился и поставил пятерку. У меня по литературе Валя тоже получил пять. Так он стал студентом кафедры классической филологии. Валя блестяще учил древние языки. Как выяснилось — для чтения Отцов Церкви. По-русски и на других европейских языках он многое перечитал в библиотеке отца. Заканчивал Валя молодцом, писал у меня и курсовую, и дипломную, как и его юная жена Инночка, а там стал и у нас дома гостем, книги Алексею Федоровичу приносил, беседы само собой разумеется. И в похоронах участвовали оба, священник отец Александр Салтыков и диакон Валентин Асмус. 24 мая на Ваганьковском кладбище служат оба панихиду у могилы Лосева. В торжественных событиях в «Доме А. Ф. Лосева» служат оба, теперь уже сами в летах, известные в Москве, ученые важные протоиереи отец Александр Салтыков и отец Валентин Асмус. Батюшка отец Валентин даже разыскал молитву на греческом языке при освящении «Дома», а на открытии памятника А. Ф. Лосеву произнес молитву собственного сочинения. И сын у отца Валентина достойный — Михаил, тоже диакон, а детей у батюшки большое гнездо — девять душ, и всеми руководит строгая Инна Викторовна, та самая, которая для меня всегда просто Инночка[370].
А вот Александр Львович Доброхотов (род. 1950) — философ, профессор, почтенный человек, доктор наук, зав кафедрой мировой культуры на философском факультете МГУ — все такой же благожелательный, скромный, скрывающий знания глубочайшие, еще когда аспирантом приходил ко мне на кафедру классической филологии (где подружился с нашими аспирантами Олей Савельевой и Валей Завьяловой), а потом пришел к нам домой. Его кандидатская диссертация «Учение Парменида о бытии» (защитил в 1978 году) всегда лежала на овальном столе в кабинете Алексея Федоровича, как бы под рукой. И сейчас, когда кабинет Алексея Федоровича превратился в кабинет Елены Тахо-Годи, моей племянницы, книги с его стола собраны мною в отдельные стопки и нашли свое место в большом философском шкафу. Редкостной скромности Саша Доброхотов, к 90-летнему юбилею Алексея Федоровича опустил он в наш почтовый ящик философские стихи, акростих под названием «Девяносто слов» (ведь Алексею Федоровичу исполнилось 90 лет), да еще с эпиграфом из платоновского знаменитого пещерного символа («Государство». VII 515 а): «Странный ты рисуешь образ и странных узников — подобных нам». Акростих читался примечательно: «Лосев инок и воин»:
90 слов
Лес живых сталагмитов: унылый пейзаж, интерьер,Окружающий странника так недвусмысленно-строго,Словно больше счастливцу вовек не коснуться порога,Если вновь заскучает, дурной подавая пример,
В наилучшей, быть может, из всех допустимых пещер.И сидящим у ног непонятно, придет ли подмога,На которой из стен заколеблется тень психагога,Отомкнувшего некогда двери юдоли химер,
Кто могучей рукой разрешил от оков беглецаИ, окликнув, увел из-под сводов пещерных кольца,Возмутитель Земли? Царь Олимпа? Владыка Аида?
Осиянный свидетель в ответ безмятежно молчит,И вертеп застилает усталость, сомненье, обида.Нелегко обнаружить Того, кто себя не таит.
Но почти так же («Рыцарь-монах») называлась статья Александра Блока в память Владимира Соловьева в сборнике «О Владимире Соловьеве» (М., 1911). Лосев, как известно, считал Вл. Соловьева своим учителем. «Рыцарь-монах» Соловьев (средневековая Европа), «инок и воин» Лосев (средневековая Русь) оказались здесь в одном ряду, и вполне справедливо. Каков символ! Надо потрудиться, чтобы разгадать этот сонет-размышление.
Конечно, стихи в конверте были без подписи. Однако я как исследователь стала доискиваться, где же я видела этот мелкий, аккуратный почерк. И что бы вы думали, доискалась, всплыла перед глазами надпись Саши Доброхотова на одной из его подаренных статей. Он ведь первый переиздал раннюю работу Алексея Федоровича «Эрос у Платона» со своими комментариями, да еще «Философию имени» труднейшую. Какая замечательная у него работа «Мир как имя» (уже Алексея Федоровича на свете не было, 1995 год, журнал «Логос», № 7). Одна из особенностей Саши Доброхотова излагать просто сложнейшие философские построения.
Он ясно мыслит — ясно объясняет. А ведь это главное требование Алексея Федоровича к человеку ученому, пусть он будет кто угодно — математик, физик, философ, филолог. Как говорил Алексей Федорович, повторяя слова Фихте, надо излагать мысли «ясно, как солнце». Вот так их излагает и милый мне Александр Доброхотов.
Но несмотря на юбилей, с издательскими делами были тяжелые случаи. Хотя бы известная история с маленькой книжкой «Вл. Соловьев», о которой я выше упоминала. Когда по приказам сверху стали задерживать в разных издательствах («Искусство», «Наука», «Мысль») лосевские работы (об этом читайте в книге: Тахо-Годи А. А. Лосев из серии «ЖЗЛ»), бывали неприятности и у его друзей.
