В лондонском зоопарке Крупская и Ленин как-то видели белого северного волка. Почему-то они долго стояли у клетки с этим животным. «Все звери с течением времени привыкают к клетке: медведи, тигры, львы, — объяснял им сторож. — Только белый волк с русского севера никак к клетке не привыкнет — и день и ночь бьется о железные прутья решетки».
У Ленина один за другим возникали самые безумные планы. Прилететь в Россию на аэроплане. Остановка была за малым, за аэропланом. Проехать через Швецию под видом глухонемых — ни Крупская, ни сам Ленин по-шведски ни гу-гу, — попытаться добиться обмена на немецких военнопленных, попробовать проехать через Лондон. Но по приказу Лондона чуть позже будут сняты с парохода Троцкий, спешащий с семьей из Америки в Россию, и группа едущих с ним товарищей.
Она, Крупская, кое-что знает из того, что пока хранится в архивных бронированных комнатах. Но общество созреет, чтобы здраво судить и вождей, и ситуацию, и все это станет политическими прописями. Их транзит через Германию действительно организовал и финансировал германский Генеральный штаб. Это была частичка плана немецкого генералитета по развалу русской армии и устранения России из мировой войны. Правда, потом те же самые немцы писали, что не знали и не предвидели опасности человечеству от последствий выезда большевиков в Россию. (О человечестве здесь сказано явно с перехлестом; точнее было бы говорить о богатой его части.) А Ленин, как известно, был мастер компромиссов и политической комбинации.
Самое «пикантное», если такое слово, из чуждого ей лексикона, можно было бы применить к ситуации, заключалось в том, что санкционировал эту поездку ни больше ни меньше сам канцлер, имя которого гремело: Теобальд фон Бетман-Гольдвиг. Тот самый автор знаменитой фразы, адресованной кайзеру: «Я не могу дать Вашему Величеству ни моего согласия на неограниченные военные действия подводных лодок, ни моего отказа». Видимо, в свое время эта фраза произвела неизгладимое впечатление на Льва Давидовича Троцкого, и он произнес в восемнадцатом году почти аналогичное: «Ни мира, ни войны». Но история полна парадоксов!
Сколько было посредников, как таились участники предприятия! Все ленинские телеграммы, начиная с самой первой, уже хорошо известны. В реальности же схема выглядела так: одобрение канцлера, потом дело ушло к статс-секретарю, переговоры велись через германского посланника в нейтральном Копенгагене, затем через еврейского торговца, ставшего политическим деятелем, но никогда не забывавшего о торговле, Александра Гельфанда, по родине русского (известного более под псевдонимом Парвус; того самого, который высказал идею о «перманентной» революции, так ловко подхваченную Троцким), и на конечном этапе уже непосредственно на Ленина выходил еврей польского происхождения из богатой семьи, Яков Фюрстенберг, он же Ганецкий, человек, преданный революции. Но Лениным через любых посредников было руководить трудно.
В конечном итоге все тайное в истории становится явным. Пройдя сложными путями, можно было увидеть, конечно, утаенную ото всех, но не от разведок, записочку, которую еще в 1915 году германский посланник в Копенгагене написал своему начальству после беседы с Парвусом (Гельфандом): «Быть может, это опасно — использовать силы, стоящие за Гельфандом, но это, конечно, было бы признанием нашей слабости, если бы нам пришлось отказаться от их услуг из страха неспособности руководить ими». Тогда же немцы выделили, как они считали, три направления в среде русских революционеров. У них довольно точно получалось, что на одном крыле находился Плеханов, важнейшей целью которого на данный момент являлось уничтожение немецкого милитаризма, на противоположном полюсе — Ленин, для которого война против Германии — ничто, потому что он целиком сосредоточен на борьбе с царизмом. К «середине» принадлежит Аксельрод и его сторонники. В это же время документами немецких канцелярий стали номера «Социал-демократа» — «центрального органа партии господина Ленина», а также брошюры, «сочиненные господином Лениным». Этими материалами пользовались как объективными доказательствами намерений Ленина. Объективным «союзником» Ленина стал даже кайзер Вильгельм II, писавший в августе 1916-го, в разгар войны: «Важно — чисто с военной точки зрения — с помощью сепаратного мира отколоть какого-либо военного противника от союзной Антанты, чтобы всю нашу военную мощь обрушить на остальных… Только когда внутренняя борьба в России за мирный договор с нами обретет достаточное влияние, мы сможем соответственно рассчитать наши военные планы».
Всех историков, да и простую публику путает то, что сразу же после Февральской революции Парвус-Гельфанд был вроде бы ходатаем за отправку большевиков во главе с Лениным в Петербург. У него уже несколько лет нет ни контактов, ни даже приблизительного единства с Лениным, но тем не менее, возможно, борясь за будущие гипотетические доходы, он везде уверяет, что испытанный боец Ленин «намного более решительный человек», нежели Чхеидзе и Керенский. А разве не так? Парвус иногда даже провидит: Ленин «отстранит их и без промедления будет готов пойти на мир».
Это было исключительно смелое предприятие. Ленин не очень рассчитывал на всеобщий здравый смысл и понимание обществом его поступка. Но он невероятно торопился, потому что понимал: мобилизованное крестьянство будет стремиться во что бы то ни стало немедленно, бросив окоп, попасть домой, чтобы не прозевать весной семнадцатого года раздела земли. Немцы торопили мир, а он и так уже вызревал. В этом смысле Ленин, конечно, «переиграл» немецких дипломатов. Он уехал в Россию в горских сапогах с гвоздями огромной величины. У него не было времени, даже чтобы купить себе ботинки, да он и не обращал на это внимания. Зато очень точно и надежно он сформулировал все условия «договора» с немецким правительством. Потом он писал, вспоминая главные условия этого соглашения: 1) Едут все эмигранты без различия взглядов на войну. (Так оно и случилось. Из 32-х самых первых было 19 большевиков, 6 бундистов, 3 — сторонники парижской интернациональной газеты «Наше слово».) 2) Вагон, в котором следуют эмигранты, пользуется правом экстерриториальности, никто не имеет права входить в вагон… (Как это было верно, и сколько бы дополнительной грязи было вылито газетчиками, если бы этого пункта в соглашении не было.) 3) Едущие обязуются агитировать в России за обмен пропущенных эмигрантов на соответствующее число австро-германских интернированных.
Вот в чем заключается успех дела: проследить за всеми деталями, а не только за эскизом. В этом смысле меньшевик до весны семнадцатого года Троцкий очень точно впоследствии напишет, и она, Крупская, за это ему благодарна: «В этом великом революционере жил педантичный нотариус, который, однако, знал свое место и приступил к составлению своего акта в тот момент, когда это могло помочь делу ниспровержения всех нотариальных актов». Но был ли здесь риск? Был, и это понимали все отъезжающие. Только для Ленина риск был во много раз сильнее. Германия вполне могла интернировать вагон с русскими эмигрантами. Впервые ли Германии было нарушать какие бы то ни было договора! Все отъезжающие тогда из Берна-Цюриха подписали и такой пункт общего соглашения, что каждый «извещен о сообщении в «Пти Паризьен» («Petit Parisien»), согласно которому Русское Временное правительство грозит отнестись к лицам, приезжающим через Германию, как к государственным изменникам». Это тогда. Как все повернется дальше в условиях смены режима власти, никто не ведает, но она, Крупская, уже сейчас в своем сознании и внутренних бумагах должна зафиксировать список всех этих «шпионов» мировой войны. Остается только привести список: В. Ленин, Н. Ленина, Георгий Сафаров, Валентина Сафарова-Матрешкина, Григорий Усиевич, Елена Кон, Инесса Арманд, Николай Бойцов, Ф. Гребельская, А. Константинович, Е. Мирингоф, М. Мирингоф, А. Сковно, Г. Зиновьев, 3. Радомысленская (с сыном), Д. Слюсарев, Б. Ельчанинов, Г. Брильянт, М. Харитонов, Д. Роземблюд, А. Абрамович, Шейнесон, Миха Цхакая, М. Гоберман, А. Линде, Айзенхуд, Сулишвили, Равич Погосская (с сыном). Меньшевики, другие революционные группы поехали позже.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
