Она просто старая, выжившая из ума идеалистка-партийка. В этом письме она имела неосторожность сказать, что в основе всего конфликта лежат не идейные расхождения, а личная склока и беспринципная борьба за власть. За власть просто как за власть и личное благо, а не как за инструмент, реализующий и претворяющий в жизнь идею лучшей жизни для всех.
Менялось ли отношение Ленина к Троцкому после того, как впервые тот появился у них в Лондоне? Менялось. Она, Крупская, чуть слукавила. Конечно, несколько раз, и недаром после Брестского мира, который Троцкий почти провалил, он подал заявление об отставке. Тогда Ленин ее не принял, а очень правильно бросил Троцкого на строительство Красной Армии, а потом на восстановление железнодорожного транспорта.
Какой все же талантливый и умный это человек! Он отдавал должное Ленину, и Ленин отчетливо сознавал в революции роль Троцкого. Поэтому так и накинулись на него «соратники» после смерти Владимира Ильича. Вторыми они хотели быть все, и никто не хотел быть третьим.
Ей, Крупской, не удастся написать мемуары. Конечно, что-то она напишет, когда тяжесть на сердце и немеркнущая боль утраты чуть отстоится. Но она помнит грязную шуточку Сталина о том, что они подберут Ленину новую вдову. Она напишет канву своей жизни с Лениным. А вот получится ли написать о самой революции, которую она плохо видела, потому что глядела на нее через ленинские статьи? Сможет ли написать о «пломбированном вагоне», в котором они вернулись в Россию и о котором так отвратительно писала «свободная» пресса? Найдет ли возможность написать так, чтобы ей поверили, о дружбе в отношениях Ленина с их общей подругой Инессой Арманд? Но об этом надо хотя бы крепко подумать, потому что честные и глубокие мысли одного человека не пропадают, даже если они не были записаны. Каким-то образом ядро этих мыслей становится достоянием и других людей, и, долго таясь, мысли все же выплывают.
Это понятно, почему соратники набросились на «Уроки Октября» Троцкого. Может быть, троцкизм, как направление в жизни, и есть, но определялся он не историческими фактами, и к Троцкому, как к деятелю революции, почти не имеет отношения. Троцкистом Троцкий станет позднее, когда станет антисоветчиком. Троцкизм — это стиль партийной жизни, стиль «второго», если нельзя стать «первым». Так пытаются жить и Сталин, и Зиновьев, и Каменев, это всегда поиски. Это жизнь не через живую жизнь, а через бумагу и пункт резолюции.
Как набросились на Троцкого! Будто средневековые схоласты — на нового комментатора Библии. А ведь всего-навсего — историческая книжка, написанная по горячим следам событий. Но здесь, как никогда, люди, готовящие себя в новые вожди, хотели забыть эту историю. На одном полюсе Ленин и Троцкий, на другом, как весьма справедливо намекает автор, — все остальное руководство партии, включая ее сегодняшних первых лиц.
«Основной спорный вопрос, вокруг которого группировались все остальные, — пишет Троцкий, — был таков: бороться за власть или нет? Брать ее или не брать? Уже одно это показывает, что мы имели перед собой не эпизодические расхождения взглядов, а две тенденции исключительно принципиального значения. Одна из этих тенденций, основная, была пролетарская и выводила на дорогу мировой революции; другая была «демократической», т. е. мелкобуржуазной, и вела в последнем счете к подчинению пролетарской политики потребностям реформирующегося буржуазного общества. Тенденции эти сталкивались враждебно на всех сколько-нибудь существенных вопросах всего 1917 г.».
Это он написал очень неосторожно. Брать уже весною власть собирался только один Ленин, и лишь Троцкий тогда его первым поддержал.
Беда партии, когда тенденции перестают сталкиваться и возникает идеологический монолит.
Да, есть у Троцкого в «Уроках Октября» ошибки. Книжка вся написана под углом зрения, будто Ленин приехал в Петроград с мыслью о восстании и последовательно проводил ее все эти месяцы вплоть до Октября. Но все было сложнее и гибче. Троцкий, как очевидец, не застал апреля, потому что приехал в мае. В Швейцарии, по газетам, Ленин считал, что народ готов к «свержению гучковско-милюковского правительства». Обо всём этом столько было переговорено, пока поезд шел через Германию, а потом в Швеции, где была пересадка.
Как все живо в памяти! И апрель семнадцатого, когда курьерским они прибыли на Финляндский вокзал. Но, узнав ситуацию подробнее, увидев все, так сказать, своими глазами, Ленин разглядел и доверчивое отношение народа к Временному правительству, и революционно-оборонческие настроения. Тут Ленин и выдвигает идею мирного развития революции. О вооруженном восстании речь снова зашла лишь после июльского расстрела мирной демонстрации.
Троцкий многое выпускает из вида, потому что был момент, когда он тоже колебался. Преувеличивает он и собственную роль в событиях, хотя она и огромна, преувеличивает значение Петроградского Совета, в котором председательствовал. Нехорошо Троцкий сказал в своей работе, что «восстание 25 октября имело только дополнительный характер». Но это скорее неудачная стилистика, экстравагантность, которую так любит Троцкий, нежели умысливание. Это элементарно переводится на русский язык и означает лишь выдающуюся роль петроградского военного гарнизона в восстании, умелое «демократическое» прикрытие именем Советов Военно-революционного комитета, виртуозное владение «советской легальностью». Восстание на глазах и под носом у власти!
Она, Крупская, обо всем этом пока писать не станет. Она отчетливо понимает, что является одним из основных носителей правды о Ленине. Ей необходимо пока лишь создать некоторую основу, через которую в свое время исследователи разглядят основные узлы внутренних конфликтов жизни Ленина.
Да и что могут знать посторонние о напряжении и поразительной духовной жизни Ильича? Им подавай только что-нибудь пареное, от чего идет привычный дух родного мещанства. Они все будут цитировать огромные письма к Инессе Арманд и Арманд к Ленину и повторять все ту же единственную фразу. Любил ли Инессу Ленин той страстной физической любовью, которая венчает отношения мужчины и женщины? Если бы это случилось и если бы он от этого был счастлив, Крупская готова была бы самоустраниться, она отдала бы себя всю за счастье дорогих людей. Но думать и копаться во всем этом она не станет. Это ее тайна.
Скончавшаяся раньше Ильича Инесса была и ее другом. Дети Арманд стали близкими семье Ульяновых, и почти одновременно с письмом больному Троцкому в Сухум в дни ленинских похорон она написала и письмо взрослой уже дочери Арманд, работавшей в то время в постпредстве в Германии. Это ведь тоже факт из этого «треугольника»: «Милая, родная моя Иночка, схоронили мы Владимира Ильича вчера. Хворал он недолго последний раз. Еще в воскресенье мы с ним занимались, читала я ему о партконференции и о съезде Советов. Доктора совсем не ожидали смерти и еще не верили, когда началась уже агония. Говорят, он был в бессознательном состоянии, но теперь я твердо знаю, что доктора ничего не понимают».
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
