…Тетка молча выложила на замызганный столик в крохотной комнатухе офицерской общаги пять толстенных пачек. Распечатала одну. Сказала просто:
— Сто тысяч долларов. В каждой — по двадцать. — Помолчала и добавила:
— Задаток.
К этой дерьмовой крашеной бумаге Ветров отнесся спокойно. Рассыпал радужный серо-зеленый ворох по столику, полюбовался на толстощекого Франклина… Продекламировал:
— Травка зеленеет, солнышко блестит, ласточка с весною в гости к нам — бонжур!..
Помолчал, закурил «Приму», женщина поморщилась от едкого дыма, вытащила из собственной пачки «Лакки Страйк», тоже прикурила, чиркнув спичкой. Молча смотрела Ветрову в глаза и взгляда не отводила. Только совершенно по-мужски щурилась от разъедающего глаза дыма.
— А ты — рисковая тетка…
— Меня зовут Галей…
— Ну надо же, какое совпадение… А меня — Сашей. Можно — Шуриком. Это кому как нравится. — Он аккуратно затушил бычок в пустой консервной банке из-под кильки, спросил тихо:
— Кремль бомбить будем?
— Кремль бомбить не будем, — в тон ему ответила Галина.
— А тогда — кого?
— Есть одно зданьице…
— В Москве?
— Нет.
— И не Сонгми?
— И не Сонгми.
— Имей в виду, Га-ли-на… Я и в Афгане, и в Чечне ни баб, ни малолеток никогда не мочил. Потому что срать хотел на весь российский генералитет вместе с прочими умниками… Хотя нет, не на весь, это я погорячился… Как видишь, в старлеях покамест. С седой башкой. И капитана мне не получить. И до пенсии год.
Ни семьи, ни детей. Ладно, это все лирика… Да ты и сама, видать, ушлая… Все про меня прояснила… Идею ты ущу-чила? Ни женщин, ни детей. Если не так, выпили по рюмке и разбежались. О чем был базар — я спьяну никогда не помню.
— Я поняла. Там нет ни женщин, ни детей.
— Тогда давай общаться. Как я себе разумею, за работяг да учителей тоже никто таких бабок не даст, даже если снести микрорайон. Бандиты?
— Вроде того.
— «Новые русские»?
— Не такие уж новые, и не все русские, а в общем, — не голота.
— Смелая ты тетка.
— Жизнь такая.
— Или ты, или тебя?
— Вроде того.
— Лады. Только что потом? Безымянное захоронение в подмосковных лесах или рыбам на корм?
— Потом — Буэнос-Айрес, амиго.
— Да иди ты!
— Смотри сам.
Галина выложила на стол два паспорта. Отечественный и заграничный. Везде — фотографии Ветрова, только данные…
— Владимир Владимирович Иванов, — прочел вслух Ветров. — Хорошая фамилия.
А главное — редкая.
— Вот и я так подумала…
— Ушлая ты тетка… — Мужчина полистал паспорт, нашел открытую визу в Бразилию, хохотнул:
— «На далекой Амазонке не бывал я никогда, никогда туда не ходят быстроходные суда…»
— По выполнении операции на твой счет переведут еще сто пятьдесят тысяч.
— На жизнь, короче, хватит…
— Ага.
— Галя, а ты — замужем?
— Да.
— Жаль. Я б на тебе женился. Не глядя. Ветров закурил, поперхнулся дымом:
— Вот, мать ее так… Бразилия, говоришь… Лады. Даже если обманешь, все одно, от такой красивой тетки не жалко… А жизнь… Всякая жизнь когда-нибудь кончается.
— Я не обману. — Галя смотрела Саше Ветрову прямо в глаза.
— Хрен знает почему я тебе верю?.. Ладно, золотая рыбка, давай детали обговорим.
— По отъезду?
— Сначала — по операции.
— Напарника подберешь?
— Справлюсь сам.
— Смотри…
…Ветров глянул на часы. Пока все — тип-топ. Подходил он к этому злачному местечку минута в минуту… Не все же этим «новым» мед ложками жрать — надо иногда и отвлечься… Сейчас отвлекутся…
На оставленном ему Галей приборе запульсировал маячок. Он сразу предупредил женщину: «Крокодил» — не «Сушка», такой мощи у него нет, но при точном наведении врежет матеро — мало не покажется!..
В «сеточке» ночного прицеливания проявилась громада, схожая со средневековым замком… Пилот привычно приготовился к залпу. Дождался, пока секундная стрелка подбежит к двенадцати, и нажал гашетку. Атака! Машина, казалось, на миг застыла в воздухе — ракеты пошли!..
…Напольные часы в большой зале заурчали нутряным механизмом… Звук был скрежещущий, противный, у Решетова мурашки пробежали по телу, и когда, наконец, прозвучал первый удар, сердце полетело куда-то вниз, как в бездну…
Второго удара не услышал никто. Своды Замка раскололись и рухнули… Взрыв чудовищной силы приподнял главную Большую Башню, она накренилась и медленно и тяжко осела на землю, рассыпаясь, погребая под собою всех, кто находился внутри здания…
…Ветров произвел боевой разворот, ударил из пушки… Еще заход… Еще…
Израсходовав весь боекомплект, снова развернулся. Вертолет ушел низко над землей и растворился во тьме.
Спать в эту ночь не пришлось никому. Сначала — возились с компьютером.
Тишайший, сумевший всунуть в информационное поле «закладку», «троянского коня», быстро отыскал в потоках информационных сетей и сами коды, и все изменения, которые успел внести Решетов. Его код он просто обошел, освободил мне место у монитора, произнес:
— Теперь банкуй сам. Своя рука — владыка. Я приготовил команды на перевод всех средств на новые счета, выставил именные защитные пароли — так посоветовал Тишайший:
— Сам понимаешь, твой отец, конечно, силен, но сейчас это — полный анахронизм; если бы копались мы с Валерианом серьезно, а не «тормозили», то вполне бы дотумкались… Ставь именной — и с твоей головы не то что волос больше не упадет, пылинки снимать будут, в очередь! Это твой бывший шеф в нашем деле — полный профан; будь чуть поумнее да имей побольше времени, поступил бы так же, и тогда — «Finita la comedia», как шутют в ихнем Париже ихние парижанки после того, как партнер кончит.
«Пропажу» Решетов заметит, только когда снова обратится к файлам. Я сидел и думал: чем-то он занимается по сию пору, как пропел дверной звонок.
Дмитриев, начальник Галиной «девятки», организовал суровейшую охрану вокруг моей квартиры, пока суд да дело. Я поспешил к двери, но путь мне заступил парниша из его команды, долго рассматривал кого-то в глазок и только после этого открыл. На пороге в сопровождении такого же «костолома-дмитриевца» стоял невысокого роста сухонький старичок в старомодном, шотландской шерсти, пальто до колен; в одной руке он держал ореховую трость, в другой — снятую с лысой, как шар, головы шляпу.
— Ничего, что в неурочный час? Но полагаю, вам теперь не до сна. Чайком угостите старичка с дороги?..
Что-то в его облике кажется мне неуловимо знакомым, но я никак не могу понять, что именно…
«Привратник» принял у гостя пальто и шляпу, старичок церемонно поклонился:
— Герасимов Владимир Семенович.
Вот это да! Легендарный Геракл! Человек, с упоминания имени которого начинается изучение любого раздела банковского дела! Патриарх!
— Сергей Петрович Дорохов, — почтительно жму крепкую сухонькую руку.
— Весьма рад. С батюшкой вашим, покойным Петром Юрьевичем, был хорошо знаком и даже дружествовал, а с вами познакомиться — только вот когда довелось…
Ну конечно! Его фото я видел в семейном альбоме. Он там — в компании отца и еще каких-то людей… Впрочем, был на этой фотографии и молодой Константин Решетов…
Герасимов мельком заглянул в комнату, раскланялся со всеми, предварительно извинившись перед присутствующими, снова обратился ко мне:
— Сергей Петрович, не могли бы мы переговорить конфиденциально?
— Конечно, Владимир Семенович. Извольте в кабинет? — спросил я, невольно перенимая старомодную вежливость патриарха.
— Если вы не возражаете, нам удобнее будет на кухне, — улыбнувшись, ответил тот. — Чтобы с чаем никого не затруднять, да и…
— Как скажете.
На кухне Герасимов уселся за стол, совсем по-стариковски подпер голову рукой, наблюдая за моими манипуляциями с заварным чайником…
— Константин, тот тоже был мастер чаек заваривать… А вона оно как все вышло…
— Константин? — переспрашиваю я, но скорее для того, чтобы настроиться на предстоящий разговор. Думаю — нелегкий.
— Ну да. Решетов Константин Кириллович… Кришна… Решка… Орлович…
Или — как его теперь… — Старик тяжело вздохнул. — Я себе по-стариковски так смекаю: проиграл он, раз ты здесь. Крупно проиграл.
Вместо ответа пожимаю плечами… Дескать, вы — генерала вам — виднее…
— И вроде даже жалко его… Был бы жадюга сызмальства или просто бестолочь… А то ведь — умница. Боже мой, какой умница… Верно говорят: или люди время изменяют, или время меняет их… Кого — приспосабливает, а кого — и корежит… Да так, что от былого человека одна оболочка остается… А внутрь — и глянуть страшно, от темноты да пустоты той… И вместо ума остается хитрость… Извращенная, звериная, жадная, а все ж не ум… И — пропадает человечек… Совсем пропадает…
Разливаю чай в стаканы в старинных подстаканниках:
— Вам покрепче?
