Всё не так плохо, ребята! Жить ещё можно.
О прогнозах и предсказаниях (послесловие к главе)
— Как вы представляете себе человеческое общество в 2000 году? — спросил корреспондент газеты «Вечерняя Москва».
Ответ братьев Стругацких был опубликован 31 декабря 1964 года:
- Прежде всего, мы просто хотели бы встретить двухтысячный год. Что будет характерно для человечества в то время? Во- первых, все международные конфликты будут решены. Во-вторых, во всём мире начнётся наступление за человека в человеке. Разные страны и государства будут использовать в этом отношении опыт, накопленный в СССР. А у нас работа по воспитанию людей нового общества уже завершится. Исчезнут из жизни явления, которым соответствуют ныне понятия мещанства, обывательщины, мракобесия. Мы не хотим говорить о развитии техники. Здесь обо всём позаботится Госплан. Химия, физика, генетика, биология прочно войдут в быт и сделают его совершенно другим.
Не хочется комментировать с высоты сегодняшних знаний. Это как-то даже некрасиво. А вот Елена Гавриловна Ванслова ещё тогда говорила АНу, что будущее в их книгах — это советская власть в квадрате, советская власть в кубе, советская власть в десятой степени — и больше ничего! А где же переход количественных изменений в качественные? А потом случился 1968 год, и представления АБС о будущем перешли столь резко в новое качество, что Лена и Аркадий невольно поменялась ролями в споре.
Была такая история. Они вместе оказались в гостях у Алексея Шилейко. Разговоры шли философские, Лена едва успевала следить за поворотами мыслей двух титанов. И вот в какой-то момент свернули они на тему социальных прогнозов. А время-то горячее было: с одной стороны, НТР, стремительное движение вперед, с другой — совсем не давний кошмар в Чехословакии, не менее стремительное движение назад. Куда идёт человечество? Спор разгорелся между АН и Вансловой, Шилейко и жена его Тамара загадочно молчали. Что будет через двадцать лет? АН, настроенный очень мрачно, смотрел на мир глазами Переца и Виктора Банева. А у Лены ещё много было в запасе романтизма, не прямолинейно коммунистического, но всё же… Она кричала: «У тебя же полная темнота внутри, полный тупик, нет выхода у твоего человечества!» А он кричал: «Дура ты, дура, не понимаешь ты ничего, да через двадцать лет ты будешь вспоминать эти разговоры как самые светлые минуты своей жизни, ты даже не представляешь себе насколько будет хуже!» А она кричала: «Дурак ты, дурак, да этого не может быть, потому что этого не может быть никогда!..»
О, как жалеет она сегодня о том, что через двадцать лет, в 1988-м, когда АН был ещё жив, не удосужилась, не пришла к нему и не спросила: «Ну, так кто же был прав?» Как интересно было бы услышать его ответ! Но… не случилось. А сегодня она считает, что история посмеялась над ними обоими. С одной стороны, в 88-м, конечно, стало лучше: опять полный расцвет искусств, и у Стругацких напечатали ВСЁ. С другой стороны, по самую середину 80-х прогноз его был вполне точен, а перестройку вообще мало кто предвидел даже за год до прихода Горбачёва. И, наконец, куда привела нас эта перестройка? Не ещё ли страшнее та глубочайшая яма, в которую мы сегодня катимся? Значит, говорит Ванслова, АН ошибся с прогнозом на двадцать лет, но в долгосрочной перспективе — увы! — он абсолютно прав.
Замечу, что лично я не вполне согласен с мнением Елены Гавриловны. При всех вполне понятных тревогах человечества, я не считаю, будто всё вокруг так уж безнадёжно.
Но сказать хочу о другом. Я вспоминаю грустную усмешку Игоря Васильевича Бестужева-Лады, умнейшего и, может быть, единственного у нас серьёзного футуролога. Когда я спросил его, удалось ли Стругацким что-то предсказать, он ответил примерно так: «Они, как и все фантасты, безусловно, сумели угадать отдельные изобретения и достижения будущего, но социальная прогностика — это совсем не дело художественной литературы. Сколь бы прекрасной она ни была».
Глава четырнадцатая
«ЛЕЧЬ БЫ НА ДНО, КАК ПОДВОДНАЯ ЛОДКА…»
Не помню, как поднял я свой звездолёт,
Лечу в настроенье питейном:
Земля ведь ушла лет на триста вперёд,
По гнусной теорье Эйнштейна! -
Что если и там, Как на Тау Кита,
Ужасно повысилось знанье,
Что если и там — почкованье?!
В. Высоцкий «В далёком созвездии Тау Кита»— Володя, привет, — сказал Аркадий, позвонив в конце 1966 года, — как ты посмотришь на то, если мы в «Гадких лебедях» используем твою песню о подводной лодке — якобы её написал наш главный герой?
— «Спасите наши души»? — обрадовался Высоцкий. Она была тогда новая, и он любил её особо.
— Нет, ту, старую — «Лечь бы на дно, как подводная лодка…». Она по настроению идеально подходит.
— Да конечно, берите, никаких проблем. Я только рад буду.
— Тогда принеси мне правильный авторский текст со всеми знаками препинания. Договорились?
Так незатейливо Высоцкий и Стругацкие оказались под одной обложкой сначала в «Гранях», а потом, много позже, и у себя на родине.
Но слух о том, что образ Виктора Банева АБС написали с Владимира Высоцкого, можно считать сильно преувеличенным. Скорее уж Рэдрик Шухарт несёт на себе черты если не самого поэта, то его лирического героя из ранних песен. А Банев — это в гораздо большей степени сам Стругацкий, в первую очередь, конечно, Аркадий, но местами, безусловно, и Борис. От Высоцкого там только пение под собственный аккомпанемент, ну и наверное, в каких-то эпизодах АБС чисто внешне представляли себе именно его, просто потому что часто виделись тогда. А вообще, по словам БНа, Банев — это типичный собирательный образ: все знакомые им барды (главным образом, Окуджава) плюс личные представления авторов о писателе-диссиденте того времени. Ну и конечно, если бы «Гадких лебедей» кто-то решил экранизировать у нас в стране до 1980 года (что было, разумеется, абсолютно невозможно), трудно представить себе лучшего исполнителя роли Банева, чем Высоцкий.
Владимир Семёнович всю жизнь мечтал сыграть что-нибудь из Стругацких. Собственно, с этого и началось их знакомство.
Сегодня уже невозможно установить, когда АБС впервые услышали в записи песни Высоцкого, зато доподлинно известно, что Володя читал все их книги, начиная со «Страны багровых туч», по мере того, как они выходили. Не то чтобы их совсем легко было купить — фантастика в СССР всегда была в дефиците, но Володя увлекался этой литературой, а, как известно, ищущий да обрящет. К тому же именно со Стругацкими ему почему-то всегда везло, Стругацкие попадались в маленьких провинциальных магазинчиках во время съёмок и гастролей, он натыкался на них буквально в газетных киосках, словно эти книги сами падали ему в руки. А то, что АБС из всей фантастики — лучшие, разве только ещё с Лемом и мог он их сравнить, это Высоцкий понял давно. Уже после «Стажёров» и «Возвращения» ему остро захотелось встретиться с авторами, но это ещё было абстрактное желание. К тому же Володя всегда был противником знакомства ради знакомства. Ах, я знаю такого-то, ах, мы с ним выпивали! А встречи с кумирами он даже побаивался — вдруг окажутся в жизни старыми, брюзгливыми, неприятными — вот и всё чудо природы. Но после «Понедельника» желание повидаться с АБС сделалось вполне конкретным и полностью осознанным. Он как раз тогда вернулся из кино обратно в театр, бредил театром, жил театром, и, поскольку времена были ещё далеко не худшими, возникла в меру безумная идея — создать свой, совершенно особенный Театр фантастики. А почему нет? Любимов же сделал у них на Таганке и театр поэзии, и театр прозы. Но было некогда: сцена, кино, песни съедали всё время целиком. Да ещё пьянки бесконечные… Как только сил хватало на всё? К декабрю 1965-го отношения с алкоголем стали у него настолько серьёзными, что пришлось лечь в больницу. И вот, выйдя оттуда, он дал себе слово больше не пить ни грамма. Как никто поддерживала его в этом любимая жена Люся — актриса Людмила Абрамова, с которой познакомился на съёмках ещё в 1960-м и которая уже родила ему двух сыновей — Аркадия, названного, кстати, в честь Стругацкого, и Никиту. Он продержался два года, даже чуть дольше. А это много, очень много. И были это, пожалуй, лучшие два года в его творческой биографии. Самые знаменитые песни написаны именно тогда, самые потрясающие роли в театре сыграны.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
