– Я завидую тому счастливчику, который назовет тебя женой. В ответ она сказала:
– А я завидую твоей Альбине: ты идеальный муж. Можно сказать муж-мечта.
– Она так не думала, – сказал я. – Твой Бальзак, наверно, был прав, когда говорил, что женщины видят в человеке талантливом только его недостатки, а в дураке только достоинства. – Она не согласилась со своим Бальзаком, заметила лишь:
– Все женщины разные, и нельзя их мерить общей мерой. – Она посмотрела на мой портрет работы Ююкина, висевший на стене, долго в него всматривалась, потом обратила свой взор на меня, произнесла раздумывая:
– Я вернула тебе вторую молодость…
– Третью, – поправил я.
– Пусть третью. И меня это радует. И ты меня радуешь. С тобой я обрела нечто очень важное. Ты снял и развеял все мои комплексы, вдохнул мне веру в себя. Ты мне нужен. Только ты не подумай обо мне плохо: не московская прописка и не твоя квартира нужны мне. Ты мне нужен.
– Мы оба нужны друг другу, – сказал я и решил, что именно сейчас нужно сообщить ей, что я еще формально состою в браке с Эрой. Она выслушала меня совершенно спокойно, словно ее это нисколько не касалось. Я сказал, что со временем эта проблема разрешится, я не занимался ей, поскольку не было надобности.
– Это не к спеху, – сказала она. – Нам надо разобраться в своих чувствах, по крайней мере мне. Удостовериться. На это потребуется время, испытательный срок. В твоих чувствах я не сомневаюсь. Я тебя знаю, ты открыт, как Ярославское шоссе. И я верю тебе. Я не знаю себя. Я должна познать. Давай пока оставим все, как есть. Я буду приезжать к тебе при первой возможности. Меня к тебе влечет неведомая сила. Я хочу ее понять. А может ты подскажешь, откроешь секрет?
Она улыбнулась доверчивой веселой улыбкой, и слова ее искренние внушали доверие. Как вдруг она предложила:
– Может, пригласим к нам Ююкина? Он где-то недалеко живет. – Меня эта неожиданная идея удивила и неприятно задела и я сказал довольно холодно, даже резко:
– Зачем? С какой стати?
И в самом деле – я ждал ее с таким волнением, хотел побыть наедине, я соскучился по ней, а она – Ююкина ей подавай.
– Он веселый, пусть захватит балалайку, у тебя гитара, устроим концерт, как на теплоходе, – попыталась оправдать свой промах Лариса и даже покраснела. Глаза ее смущенно заметались.
– Веселый человек – всегда славный человек. Подлецы редко бывают славными людьми, – ответил я монологом из спектакля, а потом сказал язвительно: – А в качестве слушателей пусть прихватит с собой жену и тестя, – Чтоб тебе было веселей. А то не успела приехать и уже соскучилась.
Я перешел на иронический тон. Она смутилась и пожалела о сказанном. С видом полного раскаяния она посмотрела на меня и проговорила ласково, нежно:
– Егор, милый, извини меня, я не хотела тебя обидеть. Я глупость сказала. Так, сорвалось с языка.
Она бросилась ко мне как ребенок, обняла и пылко поцеловала. Ну что тут скажешь? В общем-то ничего предосудительного, может и в самом деле вспомнила теплоход и захотела послушать нашу игру, а, возможно, и спеть под аккомпанемент гитары и балалайки. И все-таки какой-то неприятный осадок оставила невинная просьба. Выходит, ей скучно со мной.
На стене у меня висело три этюда, подаренные мне Ююкиным в мое шестидесятилетие. Недалеко от наших дач на берегу пруда стоит очаровательная береза – пышная, кудрявая, заглядевшаяся в зеркало воды. Игорь написал ее в разные времена года, с одной и той же точки. Весной в молодой, еще клейкой листве, освященной ярким солнцем, летом – в буйной зеленой шапке, которую треплет упругий ветер; осенью – в спокойном золотом убранстве и зимой – в алмазно– хрустальном сиянии. Лариса долго и внимательно рассматривала эти этюды. Она любовалась ими, спросила:
– Это на самом деле есть такое чудо, или художник сочинил?
– Все написано с натуры, – ответил я. – Есть такое чудо дивное. И я тебя хочу с ним познакомить.
– Когда? – живо всполошилась она.
– Да хоть сейчас. Заодно познакомишься и с моим лесом. – Лариса оживилась, глаза заблестели.
– Ой, как интересно! Пойдем же.
И мы пошли. Сначала к березе. У меня было превосходное, приподнятое настроение. Меня подмывало говорить монологи. И я говорил:
– И скажут обо мне: «Он человеком был, человек во всем». А что ты, очаровательная Чайка, скажешь обо мне потомкам? Не знаешь? Скажи просто: он любил любить, мм да… «В тебе есть цельность – все выстрадал, ты сам не пострадал». Это Шекспир. О тебе родная. Ты выстрадала, но не пострадала. Ты сохранила свежесть тела, ясность ума и благородство сердца.
– Благодарю за комплимент, – сказала она и подхватила меня под руку.
День был солнечным и по-летнему теплым, хотя осень уже приблизилась к порогу. Лариса в розовой блузке, обнажавшей загорелые руки и шею, в светлых джинсах, стройная, гибкая в талии, с волной черных волос, сама напоминала дивную березу, которую она заметила еще издали. Береза была еще зеленой и лишь в отдельных местах золотистые пряди украшали ее густую крону. Это осень положила на нее первые мазки позолоты, придав ей особую живописную прелесть. Так иногда седина скромным мазком тронет голову еще не пожилого человека.
Лариса восхищалась красотой березы. Меня умилял и радовал ее детский восторг, сверкающий, искренний. – Вот бы такую, с золотистыми прядями нарисовать, – говорила она. – Ты подскажи Ююкину. – Она вся горела от восторга.
– Игорь в Москве. А Настя с ребятами на даче, – пояснил я, и мы направились в лес.
Березовая роща встретила нас звонкой, прозрачной тишиной. Ни один листик не шелохнулся, стройные белостволые деревья стояли в торжественном сиянии, как солдаты на парадном смотру. Я сказал Ларисе:
– Обрати внимание на бересту берез: у каждой березы свой, неповторимый рисунок.
– И правда! – восклицала она и обнимала березку, прислоняясь к ней щекой. В роще было светло, нарядно, празднично. Березы излучали дневной мягкий свет, и Лариса была одной из этих березок: она сияла радостью, очарованием и чистотой, она самозабвенно любовалась природой, а я любовался ею. Пройдя рощу, мы вышли на зеленую поляну, на которой пасся на привязи ослик. Увидя его, Лариса воскликнула от неожиданности:
– Смотри – ослик! Откуда, как он здесь оказался гость с Кавказа?
– Именно с Кавказа. Осетинская семья беженцев поселилась в нашем поселке. Привезли с собой кой-какую скотину – овечек, коз ну и осла прихватили, – пояснил я, но она не переставала удивляться:
– Ты посмотри – он травку щиплет. А? Почему травку? Разве ослы едят траву? – совершенно серьезно спросила она, и на лице ее сияло радостное удивление.
– Вообще-то, ослы питаются в кафе, в «Бистро» и даже некоторые породистые в ресторанах, – пошутил я. – А этот ослик особый экземпляр, травоядный. Он выродок.
– Ты шутишь? – Она в замешательстве уставилась на меня. – Нет, правда, я не знала, что ослы питаются… травкой.
Я подумал: сколько в ней сохранилось контрастов: детская наивность и зрелая мудрость, залихватское озорство и аналитическое глубокомыслие, суеверие и убежденная религиозность, патриотизм и неприятие Октябрьской революции, твердость характера и душевная щедрость. Женщина моей мечты.
За поляной начинался смешанный лес с преобладанием ели. В лесу было сухо, пахло смолой. В еловых лапах мелькнул огненный хвост белки. Лариса остановилась и с любопытством наблюдала за ней. В ореховом кусте затрепыхала серенькая птичка.
– Это кто? – спросила Лариса.
– Зоряночка, – ответил я.
– А как ты узнал? Она же серенькая, как воробей.
– У нее нагрудничек оранжевый.
– А почему они не поют?
– Они свое отпели – весной и в начале лета. – В это время заскрежетал скрипучий голос. Лариса насторожилась:
– Кто это? Кошка?
– Это сойка. Красивое оперенье. А голос неприятный. Ты права – кошачий.
Вскоре мы увидели и сойку, да еще услышали автоматную дробь желны или черного дятла. Мне доставляло большое удовольствие знакомить ее, выросшую на городском асфальте, с родной природой. На нашем пути попадались и грибы – разные, съедобные и ядовитые: сыроежки, чернушки, свинушки, мухоморы, даже наткнулись на сильно ядовитую бледную поганку. Домой вернулись слегка усталые, но довольные, и стали готовить ужин. Солнце погрузилось в пучину леса, нагретый за день воздух стал густым и мягким. Лариса вдруг сказала:
– Я согласна с тобой – природа – это великое творение Создателя. Она облагораживает человека. Влюбленный в природу благороден и возвышен душой.
– Что бы глубоко любить – надо хорошо знать предмет любви, – сказал я.
– Ты мне поможешь познать природу? Поможешь? – настаивала она.
– Обязательно, родная. – ответил я, а она бросилась ко мне и поцеловала в щеку.
За ужином мы распили бутылку полусладкого вина, розового, «старо монастырского» и включили радиоволну «Ретро». Мы выключили свет и растопили камин. Сидя у огня рядышком друг с другом мы с наслаждением слушали дивные мелодии русских и советских песен. Эти песни моего детства, юности, зрелости, песни моей жизни всегда поднимают в душе горячую волну чувств, сжимают горло и высекают слезу. Их не знает и не поет молодежь, наши наследники, их не поют в городах. Лишь только в селах можно иногда услышать их от ветеранов войны и труда, от людей пожилых и среднего возраста. Лариса села ко мне на колени и обняла меня обеими руками. Ее трепетные, горячие губы обожгли мою шею, а ласковые, нежные руки мягко скользили по моим обнаженным плечам, поднимая благостную волну по всему телу. Сухие березовые дрова весело потрескивали в камине, и неровные, зыбкие сполохи пламя освещали ее озорное, возбужденное лицо, шею, полуоткрытую грудь, лизали круглые колени, играли на разгоряченных щеках, сверкали в счастливых глазах. Она сказала:
