Он замахал ветками и потерял дар речи. Равна еще не видела, чтобы ветви наездника меняли оттенок, а тут они потемнели.
Понемногу он успокоился, но больше ничего не сказал. А потом Равна услышала звук, который мог исходить из вокодера. Жалобный стон. Звук нарастал, переходя в отчаянный вой. Покруче любых спецэффектов Синепанциря. Это стонала Зеленожка.
Крик едва не достиг болевого порога, а потом оборвался, сменившись сбивчивым трисквелином:
– Это правда! Ох, Синепанцирь, всей нашей жизнью клянусь, правда…
Из вокодера послышались статические помехи. Зеленожка отчаянно затрясла ветками, вертя ими во все стороны, как обезумевший человек вращает глазами навыкате или что-то истерически лепечет.
Синепанцирь тут же вернулся к ней по стене, полез было переналаживать новую тележку. Зеленожка отогнала его взмахом ветвей и продолжила обычным голосом из вокодера:
– Я была в ужасе, Синепанцирь! Это был ужас, чистый ужас. И он не прекращался… – Голос ее на миг сорвался, перешел в треск, но на этот раз Синепанцирь не двинулся с места. – Я помню все, что со мной было, кроме последних пяти минут. И, любовь моя, все, что говорил Фам, – правда. Я была тебе верна, как и ты мне, уже двести лет, и тебя бы совратили так же быстро, как и меня. – Слова хлынули стремительным потоком, точно вода, пробившая плотину. В основном осмысленные. Ужас глубоко запечатлелся в ней, и Зеленожка только сейчас отходила от жуткого шока. – Я сразу за тобой стояла, помнишь, Синепанцирь? Ты весь ушел в переговоры с бивненогими, так глубоко закопался, что даже не заметил. А я увидела, как приближаются другие наездники. Думала, просто поздороваться захотели – так далеко от дома. Потом один из них коснулся моей тележки. Я… – Зеленожка замялась, ветви ее затрещали, она снова начала: я была в ужасе, я была в ужасе... Спустя минуту: – Синепанцирь, это как будто тебе в тележку внезапно закачали новые воспоминания. Новая память, новое отношение к миру. Тысячелетней глубины. И не мое. Мгновенно, мгновенно. Я не теряла сознания. Я мыслила так же ясно, я помнила все, что со мной раньше происходило.
– А когда ты воспротивилась? – тихо спросила Равна.
– Воспротивилась? О, миледи Равна, я не сопротивлялась. Я стала их… Нет. Не их, потому что их тоже подчинили. Мы стали бездушными предметами, интеллект наш перешел на службу чьим-то целям. Мы были мертвы и одновременно живы, потому что понимали это. Я бы вас убила, я бы Фама убила, я бы убила Синепанциря. Вы знаете, я пыталась. И я старалась преуспеть. Вы себе не представляете, Равна. Вы, люди, говорите о насилии. Но вы понятия не имеете… – Длинная пауза. – Нет, не совсем. На Вершине Запределья, внутри самой Погибели: наверное, там все живут так, как довелось мне.
Дрожь не прекращалась, но жесты веток больше не были бесцельны. Она что-то говорила на родном языке и нежно поглаживала ветви Синепанциря.
– Вся наша раса, любовь моя. Точно так, как Фам говорит.
Синепанцирь поник, и Равну замутило, как при вести о гибели Сьяндры Кей. Тогда погибли ее миры, ее семья, ее жизнь. Синепанцирю пришлось хуже.
Равна подлетела немного ближе. Она почти могла коснуться ветвей Зеленожки.
– Фам говорит, что дело тут в больших тележках.
«Диверсия миллиардолетней давности».
– Да, главным образом в них. «Великий дар», который мы, наездники, так почитаем… Тележки разработаны для управления нами, но я боюсь, что и нас самих переделали. Когда моей тележки коснулись, то сей же миг перевербовали. Мгновенно. Все, что я ценила, обессмыслилось. Мы – разумные бомбы, триллионами разбросанные повсюду в пространстве, но нас никто не считает угрозой. Нас намерены использовать выборочно. Мы – тайное оружие Погибели, специально для Нижнего Запределья.
Синепанцирь дернулся и произнес сдавленно:
– Значит, все, что утверждает Фам, верно.
– Нет, Синепанцирь, не все. – Равна припомнила последнее, леденящее душу противостояние с Фамом Нювеном. – Факты истинны, но толкует он их неверно. Пока ваши тележки не совращены, вы ничем не отличаетесь от тех существ, с которыми я решилась путешествовать ко Дну.
Синепанцирь скосил зрительные поверхности, уводя их от Равны: эквивалент сердитого пожатия плечами. Вместо него ответила Зеленожка:
– Пока тележки не совращены. Но как легко оказалось это сделать, как неожиданно я стала рабыней Погибели!
– Да, но разве это может случиться иначе, как при прямом контакте? Разве вас можно «изменить», просто дав почитать сетевые новости?
Равна мрачно язвила, но бедная Зеленожка восприняла вопрос всерьез.
– Нет, новости по стандартному протоколу нам ничего не сделают. Но передача, направленная на оборудование тележки, – может.
– Значит, мы в безопасности. Ты теперь не ездишь на большой тележке, а Синепанцирь…
– Потому что меня не коснулись, но откуда тебе это знать?
Гнев его по-прежнему был оттенен затаенным стыдом, но стал безнадежным, обратился куда-то очень далеко.
– Нет, любовь моя, тебя не касались. Я бы знала.
– Да. А почему Равна должна тебе верить?
«Все это может оказаться ложью… – подумала Равна. – Но Зеленожке я верю. Я верю, что мы четверо во всем Запределье только и можем уничтожить Погибель. Если бы Фам поверил!» И это вернуло ее к вопросу:
– Ты говоришь, отрыв сокращается?
Синепанцирь утвердительно взмахнул ветками:
– Как только спустимся еще чуть ниже, они нас догонят за считаные недели.
«И тогда уже будет не важно, кто перевербован, а кто нет».
– Думаю, надо нам поболтать с Фамом Нювеном.
С его богосколком и всем остальным.
Равна не представляла себе, как завершится их противостояние. Вполне возможно, что Фам совсем оторвался от реальности и попробует их убить, стоит им только появиться на мостике. Вероятнее, впрочем, яростный спор, полный угроз. И все сначала.
Но… он был почти прежний, как Фам до Гармоничного Покоя. Он впустил их в рубку и ничего не сказал, когда Равна тщательно устроилась между ним и наездниками. Не перебивая, он выслушал объяснения Зеленожки в пересказе Равны.
– Эти двое нам не угроза, Фам. И без их помощи нам ко Дну не добраться.
Он кивнул и поглядел в окна. Некоторые пестрели звездами в естественном обзоре, но бо́льшая часть была отведена под ультраволновое слежение: можно сказать, портреты врагов, догонявших «Внеполосный-II». Отстраненное выражение на миг исчезло с лица Фама, и показался человек, который ее любил. Он был в отчаянии.
– Рав, ты правда во все это веришь? Но почему?
Но тут же снова опустилось забрало, и лицо стало спокойным, далеким.
– Не обращай внимания. Очевидно вот что. Если не работать сообща, до мира Когтей ни за что не доберемся. Синепанцирь, я принимаю твое предложение. Работаем сообща, принимая меры предосторожности.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
